Из нартских легенд.
На охоту уезжают Урызмаг, Хамыц и Аца,
и Сослан примкнул, охотой был в то время увлечён.
Нарты спрятались в засаде, Аца – пламенный загонщик,
он, племянник именитых, гнал зверей на их загон.
День уже идет на убыль, горы курятся туманом,
вдруг лисицы чёрной шубка замелькала на тропе.
Три стрелы одновременно нарты в зверя посылают,
замертво лиса свалилась, покатилась по траве.
И заспорили мужчины: чья стрела её сразила,
кто охотник самый ловкий, кто добычу заберёт?
Стрелы сделали Сослану, как велось у славных предков:
лучший мастер – это в битвах закалившийся народ.
Урызмага стрелы – словно дети кровные, родные,
отпечатки пальцев нарта каждая стрела несёт.
А когда Хамыц встречает Сафа, режущим железо,
то за песню огневую нарту тот стрелу даёт.
Поднялись они на гору, осмотрели лисью тушку:
шею ей пробила метко Урызмагова стрела,
позвонки стрела Сослана на кусочки раздробила,
и в ребро стрела Хамыца, точно в мягкий сыр, вошла.
«Думаю, – Хамыц, – что шубу буду делать 'я' из шкуры.
Все дела мои у нартов, как всегда, на языке!»
«Как не так, – Сослан, – 'мне' сыну следует в подарок шапку
сшить; и шкурку дорогую унесу в своей руке».
Урызмаг сказал: «Лисица 'мне' достанется: я старший!
В самый раз на отвороты пригодится лисий мех».
Разгорелся спор немалый, загрустил племянник Аца:
«Порох-то – Ахсартаггата, как бы не случился грех!»
Подсказал: «Я только младший, но совет осмелюсь дать вам:
спросим у Шатаны мудрой, как измерить все труды».
И пошли они к Шатане, головы понурив, сгорбясь,
а она: «Случилось что-то? В землю носом – знак беды!»
«Да, нехороша причина. Шкуру чёрную лисицы
разделить они не могут. Помирить их – вот в чём суть!»
«Пусть решенье примут судьи!» Согласились нарты. Мигом
разобрали судьи распрю, указали верный путь:
«Шкуру одному присудим – остальных заест обида.
На три части будем резать – вовсе шкура пропадёт.
Мы послушаем рассказы наших нартов именитых.
Быль кого признаем лучшей, – тот и шкуру заберёт!»
То по нраву братьям. Нужно начинать им по порядку.
Судьи приняли решенье: средний, младший, старший нарт.
Вот рассказ Хамыца: «Много повидал чудес, диковин,
но скажу совсем простую быль – губителен азарт.
Мой воспитанник, безумец, так в поход стремился страстно,
что суму с едой дорожной в спешке дома позабыл.
И сушёной рыбы горстку в уголке повозки нашей
подобрал да на привале в роднике ту снедь мочил.
Я прилёг, хоть был голодным. Разбудил меня мой младший:
«О Хамыц! Ты знаешь, рыба в роднике-то ожила,
уплыла, хвостом вильнула!» – «Съел её, и на здоровье.
Где же видано, – сухая чтобы рыба уплыла?!»
Клялся он землёй и небом, что такое дело было,
от его упрямства в ярость я пришёл: «Молокосос!
Как ты смеешь издеваться!» И мечом ударив смаху,
надвое рассёк беднягу. Потекли потоки слёз,
проклинал себя: «Да как же посмотрю в глаза народу,
смерть несчастный младший принял из-за брюха моего...»
Но подумал: «Испытаю, правду ль говорил бедняга, –
опустил я в воду тело, – может, оживлю его?»
Верьте, нет ли, – ожил парень, стал здоров и весел. Снова
младший мой со мною рядом, богу я хвалу вознёс.
Вместе мы домой вернулись, и смеялись, и шутили.
Эта быль всего чудесней, что Хамыц видал и снёс».
«Говори, Сослан». – «Скажу вам: о, чудес не счесть под солнцем!
Был я с младшим на охоте на равнине Зилахар.
Подстрелили мы косулю, у подножия кургана
развели огонь пожарче. Самый у костра разгар;
разделив, нарезав мясо, нанизали часть на вертел,
младший мой шашлык готовил, я немного задремал.
Но меня он будит: «Старший! Как в огонь шашлык направил,
ожила косуля наша!» – «Что?! Шашлык наш убежал?
Э, врунишка, съел шашлык ты, остальное мясо отдал –
много по дорогам люда здесь шатается весь день!»
Небом и землёю клялся, что косуля ускакала.
Разозлился я донельзя, – ишь, оправдывает лень!
В ссоре меч – плохой советчик. «Получай же за издёвку!»
Надвое он был разрублен и погиб во цвете лет.
Стал я каяться и плакать, – из-за брюха погубил ведь.
«Ну а как сказал он правду?!» – о, невзвидел белый свет...
Насадил его на вертел и в огонь отправил тело, –
снова целое. И парень жив стоит передо мной,
да еще и недоволен: «Побывал в Стране Туманов,
симд плясал с женой покойной, ах, зачем теперь живой!»
Ну и мне с женой ушедшей смерть как захотелось встречи,
выше сердца меч вонзил я и оставил этот свет.
И в Стране очнулся мёртвых, и супругу там увидел
в симде между мертвецами, лаской чудных глаз согрет.
Сам пошёл я с нею в симде. Барастыр смотрел на пляску,
на расспросы отвечал он: «Нарт Сослан убил себя,
чтоб с женою повидаться. Здесь двум любящим не место», –
и вернул на землю с нею. Вот, живу, жену любя.
Родила сынка Сослану, и из шкуры драгоценной
я намерен шапку сделать для сынишки своего!»
«Что ж, – сказали судьи, – слово предоставим Урызмагу.
Терпеливо вас он слушал – вы послушайте его».
«Знаете, что не последний я меж нартов, много видел,
к Зилахар дорогу знаю, как-то следовал по ней.
Не припас еды в дорогу и не добыл на охоте,
поздней осенью то вышло, не было уж тёплых дней.
Чёрной ночью заблудился, и душа держалась в теле
на тончайшей шелковинке, жаждой, голодом томим.
Бог привёл меня к бурьяну, я нашел плетень загона,
а за ним увидел двери и обрадовался им.
Чудно убрано жилище, фынг, на нем напитки, яства.
Беззаботнее сороки сердце сделалось моё!
Сытый, во хмелю, весёлый, погасил огонь, улёгся.
Ровно в полночь вдруг нежданно озарилось всё жильё.
«Уж не дом ли загорелся?» – растревожился и тут же
успокоен был, – приятный женский голос услыхал:
«Не тревожься, одеяло ногу мне слегка открыло».
(Чтобы так сияла кожа, никогда я не видал!)
В комнате ещё светлее, не могу заснуть, и точка!
(Дом соседский загорелся, знать бы, где у них река).
Женский голос близко-близко, нежен, словно колокольчик:
«Нартский муж, ты не пугайся, это светится рука».
(Какова же эта пери, от которой свет исходит?)
Вспышка новая – покои сплошь лучами залиты.
«То коса моя сверкнула». Тут я поднялся с постели,
должен это диво видеть. «Гость, куда стремишься ты?
Всё, чего хотел – покушать, ронг хмельной – попало в горло.
И лежал бы ты спокойно, – нет, стал большего искать!»
(Ведь приманивает голос твой меня, решил я тотчас).
«Если приближаться станешь, выйдет много горя знать!»
Гибель пьянице! Хмельное направляло ноги нарта,
вмиг на голос устремился и переступил порог.
Знаете, что эта пери плетью сделала со мною?
Я в осла оборотился, человеком стать не мог.
Отдала она в хозяйство глупого осла такого,
и бока мои ввалились от работы без конца.
Хоть, спасибо, сохранила мне сознанье человека,
думал, что вовеки, бедный, не увижу я лица...
Позже войлочною плетью в лошадь – в лошадь! – обратила,
и в упряжке, как скотина, я ходил без счёту лет.
Третья жизнь моя – собакой. Лучше не было в округе.
Раз алдар за мной приехал, попросил. Хозяйка: «Нет!
Не убережёшь собаку, в чистоте держу да в холе».
«Накормлю её, не бойся, псу хорошему не жаль!» –
и привёл меня к отарам. Пастухам велел: «Кормите!»
К молодой жене помчался, только заклубилась даль.
«Этого недоставало, не прислужники собаке,
будут волки стадо резать – скот не наш», – и спать ушли.
Лег некормленым, подумав: «Охранять не стану стадо».
В полночь волки – их двенадцать – за добычею пришли.
И до самого рассвета пировали на просторе.
Сколько захотелось, столько и зарезали овец.
Первый был я им товарищ, истребил в два раза больше.
Утром прискакал хозяин, ахнул: «Ну и молодец!»
Привязав меня верёвкой, что есть сил, хлестал дорогой:
«Пусть пропал бы пёс негодный, – пол-отары потерял!»
«Нет, не так, алдар: я знаю, как сильна моя собака.
Не берёг он вовсе стадо, коли ты кормить не стал!»
И другой алдар приехал с той же просьбою к хозяйке:
«Одолжи твою собаку, волки режут мне стада!»
«Брал её алдар недавно и привёл избитой сильно,
как бы снова не случилось, что вернёшь ты пса сюда».
«Он был 'тот' алдар, я – 'этот', из другого, Ана, рода.
Обижать меня не надо, за него не принимай!»
Промолчала тут хозяйка, отвечать ему не стала.
Он меня приводит в стадо: «Лучшую еду давай!»
Жирного барана быстро притащил пастух. «Зарежь-ка
и свари, и мясом нежным пса досыта накорми.
Подои козу, забелишь молоком тот суп, что сваришь,
доверху наполни миску, да поставь, смотри, в тени!»
Разостлал ковёр на землю, на ковре я и улёгся.
В полночь слышу – дико воет стая прежняя волков:
«Урызма-а-г, стоим у стада!» – «Вам не будет здесь поживы.
Не на жизнь, а на смерть бьёмся, все отведают зубов!»
И к рассвету всех двенадцать я убил, свалил их в кучу.
Вот алдар проснулся, вышел, сзади прячется пастух.
«Бог наслал на нас погибель, стада ровно половина...»
Овцы в кучу сбились в страхе, за одну считали двух.
Осмотрелись – целы овцы, и ягнята все на месте,
а разбойники округи – волки все истреблены.
И алдар меня от счастья обнял, словно человека:
«Пса отважного такого мы благодарить должны!»
И на шёлковой веревке, привязав ещё барана,
он вернул меня хозяйке. «Псу цены такому нет!»
Много времени иль мало, просит взять меня охотник:
«Одолжи твою собаку, славную на целый свет!
Из лесу медведя выгнать пусть поможет нам собака,
не осилили мы зверя, пулей не убить его».
«Хорошенько накормите, и тогда она поможет,
не проявите заботу – не прогонит никого».
Отдала меня хозяйка, и приблизились мы к месту,
где медведь ходил. По следу бросился за ним бежать
и увидел: был он белый, сел в траву по-человечьи.
Так сказал: «Садись-ка рядом, чтоб твою судьбу решать.
Не медведь я, знай, – Афсати. А медвежий принял облик,
чтоб твои несчастья разом наконец-то прекратить.
Ты беги к своей хозяйке, выдумай, что сильно болен,
притворись, что умираешь, мол, ни есть, ох-ох, ни пить.
Бросит женщина: «Ну что же, подыхай, как сын собаки».
И уйдёт она за двери, пса оставив издыхать.
Ты – к хозяйкиной постели, войлочную плеть достанешь,
в лапу взяв, себя хлестни ей, чтобы человеком стать.
Урызмагом обратишься, и тогда садись на ложе,
с плетью войлочной дождёшься возвращения её».
Так, наученный Афсати, сделал я и гордым нартом
сел на ложе, предвкушая, как изменится житьё.
«Да, к тебе подкралось горе, – злой хозяйке улыбнулся, –
ты меня за все мученья полностью вознаградишь!»
С ней провел я ночь, а утром плетью войлочной ударил:
«Стань ослицею, и больше никому не навредишь».
Вмиг ослицей пери стала. Я пригнал её в селенье,
эту серую ослицу видел каждый, и не раз.
Мне зачем? продал – Бората, ею этот род владеет.
Чудо ли, решайте сами. Весь мой на сегодня сказ».
Вот как порешили судьи: «Быль Хамыца необычна.
Быль Сослана интересней, много пережить пришлось.
Но чудесней оказалась быль седого Урызмага,
раньше о таких лишеньях слышать нам не довелось.
И поэтому лисица достается Урызмагу!»
Старший шкуру взял и гордо всем награду показал.
Отвороты сшил для шубы – сносу не было изделью.
А молву об этой шубе кто в селенье не слыхал!
_____________________________________________
От автора. Работая с архаическим текстом-подстрочником, я поняла, что любая попытка
внести вычур, необычную современную рифму обречена на неудачу. Поэтому пользуюсь и глагольными рифмами, и очень простыми рифмами. Читателю представлена одна из легенд замечательного нартского эпоса.
Иллюстрация принадлежит: family.dedegkaev.ru/…/books/legg/141-neplis