Он ничем не выделялся в толпе:
Повстречаешься – и мимо пройдёшь.
Лишь, когда он песни грустные пел,
Становился на других непохож.
А порою приключалась хандра,
И он вымученный, кутался в плед.
Так бывает, если пьёшь до утра,
Или, если не выходит куплет.
Ангел крыльями струну зацепил,
Правда, смысл объяснить не успел,
А он вином, скорей лечился, чем пил,
И со сцен, скорей молился, чем пел.
В благовонии церковных кадил
Он нечасто ритуал соблюдал,
Но в любимчиках у Бога ходил,
И, поэтому, так много страдал.
Он шептал молитвы до хрипоты,
Здесь посредники, считал, ни при чём,
И, причём, бывал со смертью на «ты»,
И подмигивал ей через плечо.
Он выдумывать – большой был мастак,
И до ноты весь свой путь расписал.
И, поэтому, любил каждый такт,
И вступление, и даже – финал.
Можно было бы прилечь, отдохнуть,
Но он знал – отпущен срок небольшой.
Он не то чтоб был поэтом, отнюдь,
Просто жил и пел с больною душой.
А когда на тишь ваганьковских снов,
Самый первый листопад выпадал,
Всё понятно ему было без слов –
Он давно уже сезон угадал.
Он придумал бабье лето давно,
В обезумевшей от снега стране,
И запомнил: если много дано,
То и спросится, в итоге – втройне.
Он ничем не отличался от нас,
Как и все, любил балет и бега,
Но, когда стоял на сцене анфас,
Было ясно, что он Божий слуга!