Как сказал Андрэ Моруа, "ум женщины состоит из умов тех мужчин, которые были в её жизни. А у мужчины благодаря женщинам, встретившимся на его пути, складывается его эмоциональное представление о женщине вообще".
Мой самый приятный, мой цветочный период - конечно, Калининград! Как яблоневое дерево зацветает весной и стоит невестой, в бело-розовой дымке, очарованное ароматом цветов, так у каждой девушки, женщины бывает особое время - цветочно-конфетное - когда она уже перешла через рубикон прыщавого отрочества и комплекса гадкого утёнка, но ещё не вступила в пору женственности, когда она, не осознав всей своей силы и власти и не вкусив ещё наслаждения, уже предвкушает и ожидает его, хотя для неё это пока тайна. И сама она очарована этой своей тайной.
В то время я носила трикотажный костюм с вырезом лодочкой - серо-белый, будто в белых цветах. Я ещё только начала работать в библиотеке, на абонементе. Помню, зарплата была небольшая, а работа - весь день на ногах, и перед тобой движется конвейер читателей, но взглянуть на них некогда, поскольку тебе надо найти и заполнить их формуляр, потом помню ещё мышиную возню с "индикатором" - в каждой книге был вкладыш, который должен был заполнять читатель, берущий книгу на дом, -потом мы, несчастные библиотекари, должны были вставлять чёртовы вкладыши в алфавитном порядке в длинные мучительские ящики . А когда книга через положенный срок возвращалась домой, мы должны были опять разыскивать вкладыш и засовывать его обратно в "книжный кармашек", коим снабжалась каждая библиотечная книга. Вот это и был Индикатор. Считалось, что по нему можно было установить, у кого книга, в случае, если книгу спрашивал другой читатель, а её не было на месте.
Помню, мы часами сидели - а штат нашего абонемента насчитывал 6 человек - и как цирковые обезьяны, которых учат читать, закладывая между страниц книг изюм, мы перебирали замусоленные листки книжных вкладышей, каждый со своим ящиком "Индикатора" , отыскивали нужный вкладыш, вставляли в книгу, и складывали их стопками - на расстановку.
Читатели, стоя в очереди на запись книг, покорно заполняли вкладыши. Вечером читателей было особенно много, ведь мы работали до 9 часов. Вереница людей, ящики с формулярами. Вкладыши пачками. Моя подпись напротив названий книг. От букв мельтешит в глазах. На лица уже не смотрю.
И вдруг - карточка в моих руках - не вкладыш, а записка. Осторожный мужской голос: "Девушка, а это- вам".
На карточке стремительным почерком: "А вечером - как? У сквера напротив на 20:00 - слабо?"
Подымаю глаза - высокий, усатый, брюнет, стоит, гордо выпрямившись. Красивый и знает это. Не глядя на меня, уходит. Ведь за ним - настоящий конвейер, да и я не одна, недремлющим оком следит местный монстр - Маргарита Константиновна. Любезничать с читателями считалось недопустимым.
Смотрю на формуляр - Георгий, 24 года, студент Института Рыбной Промышленности - знаменитого нашего калининградского, в котором работала зав.кафедрой моя бабушка.
Пойти на свидание в тот вечер не получилось - во-первых, я работала до 9, во-вторых, я не знала, какой именно сквер он имел в виду, в округе было четыре сквера. А в-третьих, кто так приглашает девушку на свидание? -"Сегодня у сквера напротив - слабо?" Вот ещё!
Прошло месяца полтора. Он не появлялся. Наконец, помню накануне Рождества - опять он, прошел мимо меня, занятой всегдашним разыскиванием изюма меж страниц "индикатора" - удалился, затерялся меж стеллажей. Гордый.:)
Что, задела твое самолюбие? Ну, давай помогу, чего там! Иду туда, вглубь стеллажей: "Вы что-то ищете, вам помочь?"
-Да, мне бы Набокова. Но его, наверно, тут нет?
- Да как же нет! Я вам сейчас принесу. В "Новом мире" есть "Защита Лужина".
Удаляюсь в подсобку. В магазинах - склад, а у нас на абонементе была "подсобка" - там на стеллажах хранилось самое дефицитное чтиво - книги Булгакова, детективы, фантастика, журналы "Новый мир" и "Дружба народов", в которых тогда, в конце 80-х только начали публиковать запрещенные ранее произведения - "Дети Арбата", "Доктор Живаго", "Белые одежды" , рассказы Солженицина и Шаламова.
С улыбкой выношу ему журнал с "Защитой Лужина".
- Вы тогда не пришли...
Застенчиво топчусь на месте. Попытайся, мол, ещё раз...
- Ну что ж, если сердце не занято, - полуспрашивает-полуконстатирует он. - Вы во сколько сегодня заканчиваете?
Когда в 9 часов вечера я выхожу из библиотеки -"душегубки" в своей смешной белой шапке, он ждет у входа. Вон он, в длинном черном плаще и шляпе, с дипломатом! Так одеваются журналисты и писатели, подумала я. А он и оказался вовсе не студентом, а журналистом и начинающим писателем. Мы долго гуляем, наматывая круги вокруг моего дома. А возле была дорога в парк , а напротив дома - Зоопарк, с каменной оградой, на которой застыли львы и другие животные. Здание зоопарка осталось ещё от немцев. Позже у Георгия вошло в привычку назначать свидания возле зоопарка. Он обычно звонил и кратко сообщал - "Через 20 минут у "зоо"!
Все было вроде бы хорошо. Мы беседовали о книгах, иногда ходили в кино, гуляли по вечерним улицам, - в Калининграде зимой почти не бывало снега, и только серые, чуть тронутые инеем тротуары и шоссе, но как хорошо было ходить с ним рядом, таким умным, начитанным, серьезным, беседующим о "Машине времени", Градском, Ницше. Потом он стал приносить гитару и петь для меня песни. Голос у него был не очень, да и слух не ахти. Но он говорил: Когда душа поёт, надо петь!
А потом мы стали слушать "Звуки Му" и Бориса Гребенщикова. И меня распирало от гордости, что это я, а никто другой, открыла ему Гребенщикова.
Это была счастливая зима! Когда он приходил, в прихожей стоял аромат его французского парфюма. Когда я собираясь на свидание у зоо, душилась "Болгарской розой", бабушка по запаху догадывалась: "Если Саша пахнет розой, значит к Георгию идёт".
Долгими зимними вечерами мы пили кофе из крохотных чашечек и вели длинные беседы в маленькой кухне с птичьей кормушкой на окне.
А весной "стряслась беда" - он увлекся Рерихами или, как тогда говорили - "рерихнулся". Стал говорить выдержками из "живой этики", - о просветлении и затемнении, радости Труда, бессмертии и творчестве.
Меня подавляло его "просветление", я казалась самой себе ничтожным воробьем, который прыгает между луж на земле, подбирая крошки, в то время как он гордым орлом парит в облаках.
Он как будто тянул меня куда-то в заоблачные выси, а у меня не хватало силёнок и размах крыльев не позволял мне оторваться от земли и устремиться за ним.
И ещё меня задевало, что, увлекшись Рерихами и своими новыми друзьями из общества Рерихов, он забывал о таких мелочах жизни, как мой День Рождения и Новый год, которые мы договорились отметить вместе.
Я чувствовала, что по какому-то стечению обстоятельств мы оказались на разных траекториях, что его путь уносит его всё дальше от меня, хотя вначале казалось, что мы идем в одну сторону, и что мы дальше сможем продолжать этот путь и идти вместе. Он говорил: " Люди только тогда могут идти вместе по жизни, если они стремятся не друг к другу, а смотрят в одну сторону, и у них одна цель. Только та стрела попадает в цель, которая движется вечно". "Истина только одна" "Смерти нет. Нет зла. Нет несчастья. Есть только незнание". Георгий становился похож на ходячую энциклопедию высказываний Рериха и незыблемых истин. Раньше он водил меня в кино, записывал для меня на кассеты музыку "Даэр Стрэйтс" и "Машину Времени", и потом мы слушали их вместе. Раньше мы гуляли и целовались, и он дарил мне иногда цветы, а теперь были только поучения, цитаты и призывы. Иногда во время разговоров я замыкалась и думала о своём. Мне не хотелось больше слушать.
"Ты затемняешься и "тянешь одеяло на себя" - упрекал он.
Я приходила в отчаянье...В душе моей был настоящий "раздрай". Но зато именно тогда я начала писать первые стихи, и Георгий с удивлением заметил, что у меня тоже есть способности к сочинительству.
- Ты подавляешь меня своей силой и мощью - защищалась я. - От твоей силы я делаюсь только слабее. Сила не может укрепить Слабость. А вот если к Слабости придет другая Слабость, ещё слабее, то это усилит , и тогда Слабость ощутит свою силу."
Однажды он сказал: "В душе каждой женщины есть место, которое не терпит пустоты. И у тебя оно тоже есть. Но я пока не могу позволить себе занять это место в твоей душе."
"Женщина, которая мне нужна, - её нет на свете. Её можно только воспитать. Не отталкивай того знания, которое я пытаюсь тебе привить. Я - то, что тебе нужно." Я грустно молчала в ответ. Вообще, чем больше он "просветлялся", тем больше "затемнялась" я.
Вот в таком ключе проходили наши встречи. Мы так и не сблизились, как могут сблизиться мужчина и женщина. Я не хотела становиться женщиной. Я не могла стать его женщиной. Он не настаивал, не тряс моё дерево, но я чувствовала, что он ждал, когда плод созреет и сам упадет ему в руки. А плод "не хотел" созревать. Мой цветочный период тянулся из последних сил...
Сейчас, вспоминая всё это, я спрашиваю: почему, почему я тогда не........ ? Ведь он был и красив, и умен, и статен. Что мешало мне? Откуда было то странное, остужающее недоверие, которое останавливало меня и не давало "упасть"?
Я так и не нахожу ответа.
Через год он стал звонить и бывать всё реже, иногда проходили недели... Потом он говорил: Да мне и нечего было бы рассказать тебе! Ничего нового, ничего интересного. Да и - работы много, я работаю много, пишу...."
Однажды, - был как раз январь, самое начало, - после его неявки встречать Новый год я отправилась к нему домой сама. Он жил на Каменной улице, в двухэтажном доме. Он открыл мне, он был в трениках, лохматый... как будто невыспавшийся.
"Здравствуйте!" - это его приветствие на "Вы" ударило меня, как хлыстом.
- У тебя мои книги, библиотечные, и числятся они на мне.
Библиотекарша пришла за своими книжками, ничего личного.
Он вынес мне книги. Молча так. Так выносят труп покойного родственника.
"Извини, что я вот так пропал. Но ты - ты была не готова. Ты не была готова, Сандра!
Всего доброго, успехов в труде!"
Как попало, складываю книги в белую пластиковую корзину для фруктов, какой же растерянный у меня был вид - в белой шапке с помпоном. Смешная, как заяц. "Я не была готова... не была готова"...
У меня было такое чувство, что меня бросили, хотя с другой стороны, я понимала, что всё правильно. Всё так, как надо.
Георгий, ты оставил свой след в моей траектории. Промелькнул кометой мимо.
Траектории не совпали. Не совпали.