Он стоял в несокрушимых сапогах,
С деревянными морщинами на лбу,
С рыжим потом на просоленных висках,
Подперев ладонью тучную избу.
А в лицо ему натуженно шипел
С мордой рыбьей председателя, сам черт:
"Не отдашь — поидишь, Ванька, до Карел.
Там ужо-то и узнаешь, что почем!"
Оглянулся дед Иван: стоит бледна
Дочь-печальница, уж сколько лет назад
Мужа выкрала Гражданская война,
Внукам сделала безумными глаза.
"Что же деется, — подумалось ему, —
Отдал все: кобылу, телку, плуг и хлеб.
А теперь вот места нет в своем дому,
Подавайся, дед Иван, к буренке в хлев!"
Захрустел кулак, да струсил, изменил,
Тень недобрая упала на лицо:
"Ладно, — молвил, — после Пасхи в два-три дни
Соберуся", — и поднялся на крыльцо.
Кто-то жбан не удержал, разлился квас.
Не собрать с земли разлитого ковшом.
Сатана запрыгнул в черный тарантас
И шоферу в шею выдохнул: "Пошел!"
Половодьем будоражило тайгу.
Тек в стакан граненый мутный самогон.
Громоздился лед стеклом на берегу.
Пахло свечкой от намоленых икон.
Продержались долгий пост, не тупя глаз.
Посевная развернулась горячо.
Подкатил к усадьбе деда тарантас.
Сатана привстал и ахнул: "Что за черт!"
Яма мглистая на месте, где был дом.
Хромоногий пес мытарит по двору.
И размахивает старым рушником
Жердь убогая, качаясь на ветру.
Подошли селяне: говор, шепот, шум.
Кто-то крикнул: "Не пустил Иван бяды!
Дом-то взял да раскатил по катышу,
Да и сплавил, нам неведомо куды."
Кто-то жбан не удержал, разлился квас.
Не собрать с земли разлитого ковшом.
Сатана запрыгнул в черным тарантас
И шоферу в шею выдохнул: "Пошел!"