НОСКИ В ЭФИРЕ,
или
ОБРЕЧЁННОСТЬ ОБРЕЧЁННЫХ
Не торопись, мой друг, именовать:
Что названо – того не миновать!
Автор
Итак, что же это там у нас витает в воздухе? Носится в эфире?
Носки. И носики. Дикторские.
Сегодня (в день Конституции) все из кожи вон лезут, стараясь внушить, как нам было плохо при социализме и как нам стало хорошо при капитализме. Я ничего не имею против перемен, реформ в принципе, но зачем же так натужно врать «во спасение»? Не похожи ли нынешние агитаторы на тех - столетней давности, которые «ходили в народ» и внушали ему, что царизм и капитализм - это бяка и потому надо их силой сковырнуть? Внушали, убеждая в плохой жизни для крестьянина, хотя сами этой жизни и не нюхали. Но тогда хотя бы «снизу» агитировали, рискуя жизнью и от царя, и от непонятливых крестьян. А нынешние-то чем рискуют, кроме отвоёванного для интеллигенции права плевать в свой же колодец, кривляться за бешеные гонорары на потребу публике, стряпать и тиражировать пошлость и безвкусицу, по-лакейски фрондировать или по-лакейски лизать и подквакивать новой власти? А тем и рискуют, что всегда получит и умножит хитрый лицедей: возможностью поставить на службу собственной выгоде падкость толпы на зрелища и имена - с одной стороны, и безусловный ангажемент со стороны власти и бизнеса, которым лицедей необходим в качестве наиболее эффективного средства воздействия на толпу, - с другой.
Можно понять приказчика, который заискивает перед нечаянно с неба свалившимся на радость его хозяину покупателем, мелким бесом рассыпаясь перед ним. Но как понять власть, которая через свору своих верных СМИ пытается внушить безработному, беззарплатному, бездомному, осиротевшему, искалеченному, овдовевшей, обездетевшей - что всё это ради их же счастья и счастья их же детей-внуков? Как понять этих бойких и образованных сострадателей, с невыразимым убеждением и наивностью первоклассников диктующих умудрённым жизнью и тысячекратно обманутым прежними такими же краснобаями бабушкам и дедушкам, что всё, что ни делается, - к лучшему, для их же пользы? Как не умилиться и устало не покивать, снисходя к неудержимому энтузиазму новых барчуков, старательно и выразительно убеждающих в том, в чём жизнь разубеждала? Проще посоглашаться - лишь бы отстали со своими байками, лишь бы не взъяряли своим младенческим пафосом душу: чем бы дитя ни тешилось... «О, бурь уснувших не буди: под ними хаос шевелится...» Как, наконец, понять и разделить лучезарную экзальтацию детишек, которые и друг другу-то лгут самозабвенно и искренне, воспринимая жизнь не по осязаемому опыту искромсанного молодого мяса, а по отвлечённому и отстранённому представлению о войне и героизме, о бесшабашной смелости «простых русских парней» где-нибудь в Чечне или в Таджикистане; детишек, которые, сидя в уютной и представительной обстановке московской телестудии, упиваясь собственной значительностью и простодушно рисуясь перед миллионами умирающих и убивающих, голодающих и вопиющих, не замечают собственной незавидной по «гамбургскому счёту» роли, которую отвела им судьба: пропагандировать очередную модель общественного переустройства, сотрудничая с лжецами искушёнными, потакая лжецам изощрённым, подавляя в себе слабый голосок здравого смысла и бунтующей совести, которые то и дело говорят: этот врёт! этот сфальшивил! у этого семь пятниц! у этого и голоса-то нет! с этим не связывайся - продаст или запятнает одним соседством ваших имён так, что и не отмоешься! Но интересы дела (!) заставляют снова и снова идти на компромисс с совестью, корчить из себя самостоятельного и независимого, делать умное, знающее лицо в «момент истины», который запомнится не истиной, а пустоглазым «умником», нахватавшим за час до передачи цитат для пущей важности и самозабвенно хамствующим на глазах миллионов людей перед человеком, гораздо более занятым делом, чем истязающий его дурацкими вопросами агрессивный почемучка.
А какое мазохистское наслаждение должен испытывать телезритель, любуясь мимикой и интонациями какой-нибудь Арины, которая, любуясь собой задолго до своего выхода в эфир, а скорее даже и до выхода в дееспособный возраст, с трогательной «невпопадностью» причмокивает, иронизирует, морщит носик, ротик, лобик, совершенно не вдумываясь в текст шпаргалки и не чувствуя, о чём, собственно, этот текст, неустанно упиваясь самим фактом всероссийской подачи своей, как ей кажется, неотразимо смазливой мордашки. Какой гений посадил её в студию срочной информации? Без неё - как забыться и отрешиться от той мрачной прорвы мрачных фактов, которая, к счастью, совершенно бледнеет и теряется за милыми гримасками и кокетливо стреляющими глазками «Мисс ТВ»?
А как не проникнуться многозначительными придыханиями и тягучими, как реклама жвачки, роковыми интонациями некоего Анатолия, «команда» которого - даже лучше команды «Спартака», судя по тому, с каким самоуважением её штабс-капитан объявляет о безусловном господстве её в авторском канале РР на ближайшие несколько часов! Хорошо ещё, если несомненные вокально-нахальные данные самоуверенного шкипера совпадут с возможностью подтекста в транслируемом тексте; но чаще реализуются они без всякого повода для реализации: текст однозначен, фактичен, строг и сух, если не просто пуст с точки зрения количества необходимой и полезной информации. Тогда порох пшикает - а пулька не летит: не было её. Одно зряшное напряжение и шипение.
И ведь всё это - люди, худо-бедно получавшие минимум «знаний, умений и навыков» по дисциплинам, связанным с этикой, эстетикой, стилистикой и прагматикой публичной речи, люди, самой профессией своей обязанные точно и тонко рассчитывать качество и эффект своего эфирного поведения - не по капризу личных, возможно что и весьма ограниченных предпочтений и представлений, а по характеру самого подаваемого ими материала. Ан нет: хочется себя! любимого! Жаждется запечатлеться в памяти! Мудрый человек в подобной роли доверяет проверенному веками выстраданной этики речевого поведения и потому неопровержимому принципу общения: внятно, просто и честно, не рисуясь, не используя текст и факт для саморекламы и позирования. Ребёнок, не освоивший этой истины, желает быть на виду: кривляется, громчит, поигрывает словцом - лишь бы заметили и отметили, как он может! О чём говорить - не важно: важно себя показать! Кто их учителя? Какие отметки ставили своим бесталанным ученикам? И по каким критериям оценивают их самодеятельность работодатели? Или самим работодателям нравятся все эти причмокивания, покашливания, дворовые «ххэканья» и «ххаканья», бесконечные «как бы» и «эа-щас эа-у нас эа-как бы эа-в студии эа-как бы эа-присутствует эа- как бы эа-Гарик эа-Сукачёв…»? Или это как бы эа-сближает с как бы эа-народом? Этакий какофонический приём практической демократизации эфира: чем больше безграмотной и невнятной речевой каши, тем ближе к народу? Хорошего же мнения наши эфирястые мальчики-девочки о своём возлюбленном народе! Замечательное представление о потенциальной аудитории: этакие подзаборные непутёхи, у которых в лексиконе только «блин» да «супер-понял».
Если наши нынешние футуристы ещё не успели отменить такое достаточно известное и вполне реальное общественное явление, как языковая политика, то должны вспомнить о месте и роли в её осуществлении и СМИ. Но правомочно ли существование этих самых СМИ в качестве места встречи и тусовки необозримой толпы молодящихся и блатующих с претензией на «духовное лидерство» ударников и забойщиков эфира - и их расхристанной и разнузданной косноязычной паствы, которая давно уже не тянется за эфирными «главарями», а неудержимо тащит их на себе и за собой, ликуя и упиваясь. Чем? Властью над теми, кто слишком увлёкся призраком собственного всевластия и слишком идеализировал свои детские привычки. Часто - не самые приличные и соответствующие обстановке публичного, многомиллионного общения.
РР: ...постоянное заикание и хмыканье, а апофеоз эстетических пристрастий - восхищённый комментарий по поводу нового опуса дуэта звезды и звездёнчика - с примитивно-неграмотным текстом и душераздирающим блеянием безголосого «солиста», озвучивающего и популяризирующего «улочки-шкатулочки», «стружечки-рубаночки», «самоволочки» с «ремешком», за который игриво предлагает подержаться доверчивым «девочкам» «батяня-комбат» со странной фамилией «Ё», который всё ещё не прячет сердце за спины. Как говорится, «живота не жалея, свою грудь подставляя»…
Надоело общаться с самоуверенными дураками, которые почему-то именно в тебе ищут поддержки. Или сам дурак? Сколько можно обжигаться и - снова доверяться?
Ещё один жанр: ежедневная хроника сумбурных размышлений как отражение пляшущего сознания пятидесятилетнего очевидца событий конца ХХ века.
...Как устроен этот инвалид детства, обделённый судьбой во многом из того, что физически доступно его сверстникам, начиная с элементарного биологического общения с лицами противоположного пола? Или он живёт воображением? Или и воображение нейтрализовано полным отсутствием физиологических реакций?
Что я знаю об этом? И откуда мне знать? Да и имею ли право интересоваться этим? «Хочу всё знать» - была такая радиопередача. Но вспоминается узбечка Гуля в ССО, которая на моё командирско-категорическое «это я и без тебя решу», робко возразила: «А если мне тоже хочется знать?» - и получила ещё более грубое и категоричное: «Мне вот тоже хочется посмотреть, как женщина рожает, но я же не стану ломиться в операционную для того, чтобы утолить своё детское любопытство!»
...Неразрешимый конфликт поколений: современники бдительно и пристрастно таят истину о себе, не допуская её до потомков. Им они оставляют дистиллированную водичку подслащённой и подкрашенной лжи. А ослушника, осмелившегося вынести сор из избы, разорвут, удавят. Так делается «история».
Вообще современники страшно равнодушны друг к другу: все охвачены лихорадкой самоутверждения и самовыпячивания, не замечая за этим ближних, гораздо раньше и точнее разрешивших проблемы, которыми измучены самовлюблённые «первопроходцы». Читать не хотят, думать некогда, вообразить или заподозрить существование уже вымученных ранее ответов или оракулов - не хватает… воображения. Есть идолы, которым готовы ноги мыть. Не разбираясь, какой ценой эти идолы добились известности и стали притчей во языцех. А между тем, цена невысока: не умом и талантом, как правило, а стечением благоприятных обстоятельств и энергией безоглядного бесстыдного (а чаще - наивного по невежеству) надувательства стяжают все эти маленькие гуру-фюреры право на трибуну и сцену.
Один государственный давеча сказал: «Я не человек сцены», когда его спросили, как он себя чувствует в толпе, на улице. И впрямь: мудрому человеку противно быть объектом указующего перста толпёнышей. А дураку - даже очень расчётливому и падкому на прелести саморекламы - хоть кол на голове теши, лишь бы все видели. Когда-то, если верить писателям, шуты и скоморохи юродствовали, дабы иметь возможность правду ляпнуть в безопасной для собственной головы форме. Хотя, думается, уже тогда они были просто приживальцами и дармоедами, эксплуатирующими свои несомненные умственные способности в угоду животу. Нынешние же скоморохи юродствуют, чтобы утвердить ложь и оправдать собственное гнусное и своекорыстное существование, свою незатейливую мораль, своё «дерьмоедство», неразборчивость, небрезгливость в выборе принципов и средств. Сноска: какому субъекту не обидно, когда унижают и высмеивают его личные интимные фетиши: любимый фильм, песенку, стишок, поэта, любимую еду, дорогого приятеля, маму, папу, чашку, картинку на стене в его комнате, - не говоря уже о целостной этико-эстетической системе. Как тут не озвереть человеку, особенно, когда этот его мирок сопутствовал ему в течение всей жизни, был своеобразным наполнителем души, символом веры. Как отказаться от Сталина, от съездов и спартакиад, от помпезных пионерских слётов и всей прочей мишуры, сложно и невытравимо переплётшейся с многими действительно естественными реалиями судьбы: пионерским летом с рыбалкой, лесом, походом, речкой; азартом спортивного состязания; энтузиазмом и романтикой гуманистических идеалов, которыми прикрыта реальная шкурная и пошлая возня карьериста, бюрократа, стяжателя, бандита.
Искусство массовое - самая изощрённая по лицемерию и самая примитивно-прямолинейная по «организации производства» форма духовного ограбления, духовного изнасилования - после религии. В нём главное - абсолютизация роли плоти, вещей, артефактов в жизни человека. И это почти беспроигрышно в условиях плотского шабаша инфантильного сознания беспризорщины. Религия абсолютизирует дух как о т д у ш и н у в беспросветной подёнке физического напряжения работы и физических потерь болезни и смерти. Странно ли, что крайности метаний человеческого духа то и дело сходятся и сотрудничают: эстетический бандитизм освящён крестиком на золотой цепочке; религиозный аскетизм снисходит до плотских потех: ничто человеческое Господу не чуждо. Грандиозные шоу под сенью распятия и в лоне святейшей церкви. Тут что-то одно из двух явно излишне. Неуместно.
Слово в песне, например, «Главней всего погода в доме…»: пошлость и заунывность, тоскливое обывательское нытьё, которое никак не дышит судьбой, а тупиково. Какая песня может этим гордиться? И сколько их таких? Время гнетущей бездуховности и мракобесия, где даже на фоне советского энтузиазма - серятина, безграмотность и мелкотравчатость.
Слово уступило селезёнке - а ведь из всех средств изобразительности и выразительности нет ему равных! Никакой музыкальный ряд не идёт в сравнение со словесными жанрами и родами издревле. Именно слово пугало и воодушевляло изначально - и недаром изначально стало жупелом и светочем в устах и руках жрецов и шаманов, интригуя своей загадочностью, доступной избранным и неуловимой для отверженных. Любой идол выезжал на слове, на неотразимом его о б а я н и и и у б и е н и и . К великому слову ещё вернутся - но какой ценой! Сколько будет обольщено, одурачено и распято, изнасиловано грубым натиском краснобая извне и душераздирающим гниением бессловесного, который разложением своего тухлого языка отравит и тьмы подобных ему окружающих бессловесных! Иногда думаешь: да вернутся ли? Но не было ещё такого в истории, чтобы слово закатилось вспять необратимо - иначе и человечество не достигло бы тех вершин культуры, которые сделали его, это человечество столь беспечным и оптимистичным на видимом уже пороге перехода в иное - нечеловеческое? - качество. Если слово закатилось - это закат сознания, гибель богов, возомнивших, что природа согласна терпеть их самоуверенность вечно. Природа бездушна именно по своей природе и функции в системе бесконечности времени и беспредельности пространства. Ей нет дела до очередной мгновенной пляски двуногих однодневок, не подозревающих о том, что им уже пора уступить место чему-то, непостижимому их куцым умишком,- но не по капризному х о т е н и ю этого «нечта», с которым, якобы, можно ещё потягаться, а по неумолимым законам самой природы, всякой системы: единства и борьбы противоположностей, отрицания отрицания, перехода количественных изменений в качественные… Знакомо? А скоро станет и весомо.
«Всё к лучшему»,- говорит оптимист. «Всё к худшему»,- протестует пессимист. «Всё само собой разумеется»,- бесстрастно констатирует философ.
УСТАНОВКА НА РОТ ДО УШЕЙ. Пояснение: это ЯВЛЕНИЕ ХЛЫСТА НАРОДУ: КТО ТАКИЕ ХЛЫСТЫ - ИЗВЕСТНО. Примерно такую роль уже навязала простолюдину наша резвящаяся и неунывающая малохудожественная интеллигенция: я тебе твой же грязный пальчик покажу, а ты катайся. А чтобы приунывшая многохудожественная интеллигенция не погрозила пальчиком, нынешние скоморошики корчат из себя теоретиков новой волны, поспевая попутно с тимуровскими поделками оснастить сами эти поделки солидной терминологией, а себя, любимых, - титулами и эпитетами - не хуже той же эстрадной попсы: великие, новаторы, гении и пророки. Единственное, что отличает их от попсушников - высокомерная снисходительность к забавам простодушной толпы и псевдофилософская терпимость к её равнодушию. Им хватает и своей тусовки в качестве аудитории и жюри: тут они и помирятся, и призы распределят.
«Тимуровцы». Их называют постмодернистами. Сопротивляются. Но дальше словесной эквилибристики не идут. Хотя им, видимо, кажется, что они новаторы формы. Какое же новаторство в торопливом и неряшливом нагромождении свалки социальных номинаций со случайными эпизодическими каламбурами, которыми они самозабвенно любуются и приглашают потешиться невзыскательную публику, которой палец покажи - со смеху помрёт, будучи в хроническом состоянии социального напряжения и бессознательной жажды расслабиться, позубоскалить - если не собственным корявым языком, то хотя бы с помощью очередных «тимуровцев»! Над кем смеёмся? Над собой. Над чем смеёмся? Над чем угодно - лишь бы узнаваемо и как бы остроумно. Сюжета, как правило, нет. Образ? Есть. Но это не образ действительности, а образ собственного скудоумия субъекта, не способного ни на что более продуктивное и конструктивное. Есть и наукообразное направление «поиска жанра и формы». Есть и наукообразные «эссе» и рассуждения об исторических судьбах и процессах мировой и отечественной культуры и литературы, в частности. Нет только главного, что необходимо в этой ипостаси: скромности объекта исследования в качестве одного из бесконечной чреды субъектов версификации, сотворения бесконечного ТЕКСТА - не важно в какой форме: бытовой ли, художественной ли. Нет и ещё одного необходимейшего условия собственно научной рефлексии: глубокого, профессионального знания закономерностей ЯЗЫКА и РЕЧИ. Трудно не помянуть и менее значимое, на первый взгляд, а в сущности - имманентное свойство настоящего художника: глубокое знание предмета изображения в деталях и виртуозное владение архитектоникой построения из этих деталей художественного произведения. На нет и суда нет: можно освободить себя от опасения и ответственности за эту самую архитектонику, смущённым ёрничеством прикрывая голое причинное место, назойливо предлагаемое как самодостаточное для оплодотворения музы.
Эстетика слова подменяется всё настойчивее и настойчивее эстетикой мычания и кряканья. Художник слова всё более и более напоминает попугая, упивающегося самому ему непонятными звуками, сканируемыми и воспроизводимыми для потехи двуногих калек. В искусстве слова отменены сами основы речи: последовательное воплощение в нём ускользающей мысли, ускользающего чувства. Можно просто наобум и наугад перебирать вокабуляр и грамматические парадигмы в небезосновательной уверенности, что любое сочетание увенчается каким да нибудь парадоксом. Но лингвистам эта особенность языка давно известна. А поэты всё ещё не натешились погремушками и побрякушками «языкотворчества». Известна и потенциальная неизбежность многозначительности элементарной номинации, имени, взятого вне всякой синтагматики: самый убогий «носитель языка» тут же способен вообразить и домыслить тьму ассоциаций и связей слова с миром: речевая ситуация наведёт на ту или иную дорожку, а главное - спровоцирует вожделенную адресантом многозначительность и загадочность.
Если всерьёз попытаться определить истинные мотивы и стимулы подобного творчества, то суть их в языковой безответственности, языковой аполитичности. Дело не в партийной политике - в языковой, которая востребована всегда и везде самыми насущными проблемами любого общества и качественно определена фундаментальными функциями языка. Но что знают о функциях языка - не исключая и поэтической, художественной - самовлюблённые и малообразованные поэтические мальчики всех времён и народов? И уж тем более - что знают обо всём этом их восторженные недалёкие поклонники? Точно так, как иной политик спекулирует на простодушии и простоумии толпы, падкой на словесный звон, - точно так же пользуются и развращаются кажущейся вседозволенностью в обращении с языком эстетические популисты - неважно, какую доходную дырку в законах языка и речи они эксплуатируют вольно или невольно: неуловимое ли пустословие языковой игры или столь же неощутимую подмену фасцинирующей силы глубоко прочувствованного слова возбуждающей скандальностью и парадоксальностью сомнительных фактов и реалий.
Что до «номинативной» поэзии, то она достаточно и гениально себя выразила в фетовском «Шёпот. Лёгкое дыханье…» Далее началась беззастенчивая эпигонская эксплуатация выше описанного психолингвистического эффекта. Причём, как правило - посредством банальных, избитых номинаций, тысячи раз воспроизведённых номинативных рядов одних и тех же слов. Чуткое ухо и тонкое чувство слова способны отличить подделку от оригинала. Но разве толпе восторженно ревущих и приплясывающих любителей зрелищ до таких гурманистических нюансов? Разве жаждущим хлеба и зрелищ до консистенций и кондиций жвачки, которой потчуют их чуть ранее толпы дорвавшиеся до этой жвачки счастливчики?
Толпа упивается монолитностью. Каждый в толпе рад чему угодно - лишь бы ЭТО давало иллюзию неуязвимости, солидарности, защищённости, снимало или предупреждало гнетущее чувство одиночества и обречённости. Эффект толпы основан на слабости человека, не воспитанного в самостоятельности и самоуверенности, не умеющего находить нравственную опору в собственных убеждениях и в созвучных убеждениях предшественников, которые постигаются на основе неустанного сравнения личного опыта и преданий - устных и письменных. В толпе мало людей вдумчивых, читающих, познающих и делающих самостоятельные выводы, противоречащие легковесным сказкам и оценкам бессмертных «феклуш». Идол для толпы не причина, а повод, катализатор реакции стадного сплочения, ополчения и - оправдания индивидуальной никчёмности её, оправдания чем? - коллективной, массовой претенциозностью и агрессивностью.
В толпу идут прежде всего молодые: на дискотеку, в компанию, на любую тусовку, где можно скрыть и списать свою личную слабость на слабость множества подобных. Зрелые тусуются и толпятся по более серьёзным поводам: не от комплексов молодости, а по лихорадочной попытке наверстать упущенные с возрастом возможности личностного самоутверждения и обретения солидного социального статуса. В зрелом возрасте труднее найти единомышленника в подобной ипостаси: ровесники ушли вперёд. Тем с большим остервенением ищет «своих» сиволысый претендент. И тем с большим напором эта тусовка отвоёвывает, сформировавшись и консолидировавшись, своё место под солнцем массового признания. Далее она рассыпается: обретение статуса идола толпы даёт возможность некоторое время пожинать плоды и почивать на лаврах. А время бежит - и, как правило, на вторичную тусовку по истечении капитала уже не даёт шансов. Идол спивается или с трезвой горечью тихо покидает сцену. Вне сцены, вне притчи, вне славы он лишь старчески капризный и слезливый бедолага, с трудом находящий себе собеседника, который согласился бы бескорыстно и терпеливо выслушивать маразматические воспоминания о былых фанфарах несчастного.
Кому это я? Ведь урок не впрок: молодому - вполуха; старому - поздно. Может, просто себе? А может, и старому полезно: авось поймёт и меньше станет брюзжать на своих эфемерных недоброжелателей? Хотя вряд ли: утешение-то легче искать в чужом грехе, чем в своей глупости.
Ах да! Должен пояснить смысл подзаголовка и эпиграфа (см. выше). ОБРЕЧЁННОСТЬ – это не только угрюмая перспектива, неизбежность и безысходность, не только отсутствие альтернативы, но и состояние, статуальное качество неисправимой уязвимости, полной обнажённости человека, личности, который (-ая), с одной стороны, посильно одарён РЕЧЬЮ (обречён), наивно саморазоблачён ею же, а с другой – пожизненно приговорён к беспощадному и убийственному разоблачению устами бессмертного СОБЕСЕДНИКА.
Кто наречен, тот обречен. Кто изобличён, тот разоблачён. По слову и слава, и ослава.
И ЭТО – НЕ НОВО.
19.12.97 18:57 - 25.12.97 2:16