«Ужель ничто тебе в то время не шепнуло:
Там человек сгорел!»
А.А. Фет
«Тот любит смерть, кто прожил жизнь горя».
К. Бальмонт
Умер Высоцкий.
Отмучилась еще одна неприкаянная душа.
Как странно теперь называть его Владимиром Семеновичем.
Для всех, кому дороги наша земля, её язык и нрав, это известие больно ударило по сердцу.
Странно – почти вся Олимпиада прошла под пасмурным небом, а в тот день, когда Москва прощалась с ним, было не по олимпийскому солнечно и жарко. Но на всех лицах, стоящих по набережной к театру, лежала тень печали и беспокойства, как при солнечном затмении.
Многие тогда отдали свой поэтический голос в его честь.
Предельно ясно сознавая, что я не Лермонтов, я стеснялся своим неумелым стихом обидеть его память. Но через несколько дней, как у нас обычно бывает, мне пересказали некоторые, назову их сентенциями, о нем, что муссировались на «Голосе Америки». Меня возмутила их беспардонность, и я решился написать этот «Обруч», далеко не «золотой», скорее даже не в память Высоцкому, а в пику «Голосу».
Декабрь 1980 – март 1981.
I
Ты помнишь, друг, гитары перебор
И нашу песню, первую в походе?
Её поют ребята до сих пор,
Но нет в живых Высоцкого Володи.
Мы с ним росли; по городским дворам
С утра уж стойким эхом разносило
Его лишь песни, а по вечерам
Те песни мы орали с новой силой.
Нас в них пленяли: сочность языка,
Свободы дух и правды терпкий привкус,
И не было в России паренька,
Не знавшего гитары звонкой искус.
И каждый день в открывшиеся поры
Володька пел и звал с собою в горы.
II
Володька пел и звал с собою в горы…
Там сверху – твердь, а снизу – облака,
И нет в горах надежнее опоры,
Чем скалолазки узкая рука.
Нет-нет, не здесь, не в зале на Таганке,
И, явно, не кладбище в цветах –
Его душа вся в ранах и облатках
Цветком спиртовки греется в горах.
Вот он – Парнас. За каждым перевалом
Стада пегасов топчут эдельвейс.
Взыскующих с себя в большом и малом,
Сюда, ни раза не задерживая рейс,
Уносит Смерть, читая приговор
И вдруг сбивая выстрелом в упор.
III
И вдруг, сбивая выстрелом в упор,
Грохочет весть от края и до края:
Погиб Поэт! А там, где был костер –
Муаровая лента гробовая.
Но, где же смысл в словах «погиб поэт»?!
На километрах лент магнитофонных
Его запал и через сотню лет
Потомки не исчислят в мегатоннах.
Жаль, всё это потом; в свои года
Жди в зубы, в душу, а порой и ниже,
И не один редактор ждет, когда
На смерть поэта с радостью напишет
В «Вечерке», словно матом на заборе,
Лишь две строки о всенародном горе.
IV
Лишь две строки о всенародном горе,
А так была надежда велика,
Что разум вдруг проснется в Командоре,
И разожмется в мраморе рука.
Зачем так смерть играть?! Зачем правдивы маски?!
Все помнят, как Шукшин березку обхватил,
Все помнят, как шагнул последний раз Урбанский,
И Луспекаев сам свой дизель заводил.
Им не бывать теперь на пробах и повторах.
Как много их ушло, запомнившихся лиц.
Но вновь к закланью жертв зовёт кинематограф,
И Даль уже вступил в ваш клуб самоубийц.
Умножить можешь все примеры ты –
Пусты слова у роковой черты.
V
Пусты слова у роковой черты.
Азарт творить огнем сжигает души.
Пусть образ удостоится игры –
Подобный сплав и время не разрушит!
Кто знает, сколько лет отведено
Из чаши бытия пить с полным чувством?
Скрывать, что нам природою дано,
Спокон веков считается кощунством.
Играть и петь! Узнав о Станиславском,
Стать летчиком, шахтером всем дано;
Но истребителем в безумии прекрасном?!
Подлодкой, опустившейся на дно?!
Кто скажет, что так сделает любой,
Не пожелав напрячься головой.
VI
Не пожелав напрячься головой
На Западе в антисоветском зуде
Решили довести до нас с тобой,
Как в Вашингтоне о Высоцком судят.
Ну что ж, гроза-Америка, открой
Америку в тех песнях, нами петых
Еще за партами, когда, сойдясь гурьбой,
До слез учителей терзали бедных.
Как тут понять, где перед, а где зад
У кобылицы с кличкою Россия?
В свою телегу нас не запрягать,
Какой бы ни была она красивой.
Напрасно всё, и хоть до хрипоты
Пусть «голоса» кричат раззявя рты.
VII
Пусть «голоса» кричат раззявя рты,
Его в святые жертвы зачисляя,
Нам не нужны данайские дары,
Мы знаем цену злобного их лая.
Таков итог тысячелетних войн
Голодной Азии с пресыщенной Европой –
Русь обретала в них характер свой,
Свой взгляд на вещи, более глубокий.
Спеша овечью шкуру натянуть
И воровскую морду сделать постной,
Они не смогут спрятать волчью суть
Мировоззрения натуры косной.
Так зубы выдают их с головой
Сквозь треск помех и под эфирный вой.
VIII
Сквозь треск помех и под эфирный вой
Сулят спасенье душ послушной пастве.
Забыли там, что в монастырь чужой
Своим уставом лезть небезопасно.
В нас «постоянство дедовских времен»
Крестить детей и всуе славить Бога
Неотделимо от мирских имен
С их перематами задиристого слова.
Мы водку пьем, как ягодный сироп
И женщин любим с видимой охотой,
И наш закон: кому в приходе - поп,
Кому – жена его, с божественною попой.
И в рот за океан нам не смотреть,
Какие по России песни петь.
IX
Какие по России песни петь,
Тем более мы знаем с колыбели.
Таких учителей, как Тютчев, Фет,
За океаном сроду не имели.
Мы сами можем многих поучить
Свинцовым ветром грудь насытить вдоволь,
Привить чуму и гениев родить
Таких как Достоевский, Пушкин, Гоголь.
Великой нации язык: ключи и реки, –
Так чуждый мертвых схем и строгих форм,
Является залогом, что вовеки
Не оскудеет Русь просоленным словцом.
Не оскудеет Русь строкою броской -
Нас убедят Есенин и Высоцкий
X
Нас убедят Есенин и Высоцкий
В своей решительной неправоте,
Но, ни один язык не повернется
Их упрекнуть в небрежности к судьбе.
В России нет поэта, чтоб не пел,
И в каждой роще – Соловей-разбойник.
Сам не-Виссарион на их отстрел
Выходит критик бледный как покойник.
Для их имен не надо Красных книг,
Они навеки в памяти народной,
И в русской речи их живой родник
Еще не раз плеснет водой холодной.
Умей держать в руке перо и плеть
И пламенем быть в жизни, а не тлеть.
XI
И пламенем быть в жизни, а не тлеть, -
Один закон божественного дара.
Одним дано вмиг порохом сгореть,
Другим всю жизнь шуметь лесным пожаром.
А есть Огонь – и ярче он и злее.
При нем из темных молчаливых вод
Выходит дева, та, что всех милее,
И в чащу леса за собой ведет.
Она дитя и матерь мирозданья,
Она посланник Неба, ангел Зла.
Но лишь «стонать и пить Её лобзанья»
Погасший разум требует всегда.
И лихо за разрушенным колодцем
Промчится время терским иноходцем.
XII
Промчится время терским иноходцем,
Кто станет к рампе пред тьмою лиц?
Кто рифму обуздает парадоксом?
А может на … все они сдались?
Но, знаю, в том строю не будет бреши,
Приткнётся у костра к плечу плечо,
И парень случаем сюда забредший
На общий взгляд ответит горячо.
Переглянутся витязи лихие -
Андрейка, Юрий, Роберт и Булат,
Приветствуя и бездну и стихию,
К плечу подымут бардовский кулак.
И дай им Боже, петь и петь и петь.
И струнам их сердец не отзвенеть!
XIII
И струнам их сердец не отзвенеть!
В их звуках для другого поколенья
Прослышится так много откровенья,
Что вновь ему останется жалеть,
Что никогда на подступах к «Советской»
Билет из рук не рвали с рукавом,
Не мяли лент на маленьком, соседском
Магнитофоне в шестьдесят шестом.
Впоследствии греметь кумирам новым,
Но никогда потомкам не видать
Москвы, в своем свидании с Жегловым,
Пустынной в девятнадцать сорок пять.
И не сгустятся тени за оконцем,
Пока есть честь и мужество под солнцем.
XIV
Пока есть честь и мужество под солнцем,
И каплю нежности еще хранит душа,
Костров сожженных судеб не прервется
Печальный перечень связующий века.
Пока в житейском, самом гиблом море,
Еще не затонул любви паром,
Пока еще с рассудком чувства спорят,
Их песни не погибнут за бортом.
Всё, чем мы жили, скоро канет в Лету…
Друзья уйдут и недруги уйдут…
Но только лишь творения Поэта
В мир завтрашний заветом перейдут.
Он жил при нас – Поэт, Певец, Актер,
Ты помнишь, друг, гитары перебор?
XV
Ты помнишь, друг, гитары перебор?
Володька пел и звал с собою в горы,
И вдруг, сражая выстрелом в упор,
Лишь две строки о всенародном горе!
Пусты слова у роковой черты.
Не пожелав напрячься головой,
Пусть «голоса» кричат раззявя рты
Сквозь треск помех и под эфирный вой.
Какие по России песни петь,
Нас убедят Есенин и Высоцкий,
И пламенем быть в жизни, а не тлеть!
Промчится время терским иноходцем,
Но струнам их сердец не отзвенеть,
Пока есть честь и мужество под солнцем.