Никогда у моей колыбели
Сложа руки отец не сидел.
Он сидел там, где люди сидели
По статьям сфабрикованных дел.
Он корячился, строил тоннели,
Беломорско-Балтийский канал.
Не во имя возвышенной цели,
А затем, что свой срок отбывал.
И его для начала отбывши,
Он длиннее другой получил,
Ибо был он не только из «бывших»,
Но свободным себя возомнил.
Я, родившийся в тридцать четвертом,
С отцом встретился в тридцать девятом.
В сорок первом ему вместо фронта
Предстояло быть заново взятым.
Содержались немецкие крови,
И фамилия не из простых,
И всего нехорошего кроме,
По характеру не был он тих.
Двадцать лет и впоследствии ссылка,
И надзор с поражением прав.
Но он лез, как и прежде, в бутылку,
То и дело выказывал нрав.
Он дождался реабилитаций –
Сразу двух по обоим делам –
И сломался, не в силах сквитаться,
И свободу отверг свою сам.
В заключении был он свободен,
А на воле невольником стал.
Он о каждом отсиженном годе,
Как на воле о двух вспоминал.
Я смущаюсь, его осуждая.
Трудно право на это обресть.
Но свободным быть все же пытаюсь,
В чем успехи, пусть малые, есть.