Я ел расхожий дрянь и пил сырую воду,
не чистил дымоход, не забивал гвоздей,
и, кажется, обрёл желанную свободу
в отсутствие других приятных новостей.
Она пришла с утра, присела в уголочке,
набросила вуаль на бледное лицо,
и камень, столько лет проспавший в левой почке,
оставил стан менял и дремлющих льстецов.
Мятежники внутри, бунтовщики снаружи,
костры на площадях и креповый жаргон,
чужие башмаки вступают в наши лужи
и к сварке привлечён беспошлинный аргон.
Вот это оборот, идущие поротно,
кривящие и рот, и позвоночный штырь,
натягивают вкось державные полотна,
прилежно распылив казённый нашатырь.
Из кровельных листов лежит узор лоскутный,
у дымоходов взгляд моргает, искривясь,
закат коснётся губ, оставив привкус смутный,
а водосток забьёт скопившаяся грязь.
Ни воска у скопца, ни цапли для кувшина,
журавль уже устал болото обживать,
хлопочет шатуном упорная машина,
не чая до утра себя пережевать.
Покинул горки крыш последний кот ледащий,
ткнув кончиком хвоста в условный Альтаир,
простой свободы вздох заполнил долгий ящик,
формуя пузыри у одержимых дыр.
Soundtrack: V. Ashkenazy, F. Chopin, Polonaise in G sharp minor.