Это было обычное утро недавно начавшегося лета. Четвертое число июня-месяца, яркое солнце слепило глаза и даже ветер был горячим. Обжигающая жара метрополитена давила собою на один из забитых вагонов метро. Она сталкивалась с каждым из пассажиров и нагло плевала ему в лицо своей духотой.
Я был одним из людей в том вагоне, занимавших стоячее положение из-за отсутствия сидячих мест, хотя ехали мы с конечной остановки, куда вагон прибыл еще холодным и пустым. Я выбрал удобное положение неподалеку от двери вагона, чтобы не толкаться на выходе или не пропустить свою остановку из-за мешающихся на пути людей, которым выходить на других. Я стоял, задавленный жарой, а пот то и дело выступал на моем лбу, но тянутся за салфетками было далеко и приходилось терпеливо ждать любого дуновения ветерка со станции или из приоткрытого окна вагона, чтобы насладиться прохладой. Напротив меня сидел рыжеволосый юноша. С виду он был не старше восемнадцати лет. Он сидел и с внимательностью читал что-то в своей тетради. Наверное, он ехал на экзамен. Лицо его было бледным, руки немного дрожали. Это свойственно всем - волнение перед каким-то важным событием. Но тут было немного другое.
На одной из остановок в вагон вошел невысокий человек. Я сразу обратил на него внимание, потому что он был одним из тех, кто работает в метро на попрошайничестве. Одним из тех, чьим заданием было разжалобить людей и заработать легких денег непонятно для чего. Он был одет в потертые, грязные джинсы, рубашку в крупную клетку и какую-то странную серую, такую же грязную, как джинсы, жилетку, кажется, даже дырявую где-то на боку. На голове его была старая шляпа, которую носят некоторые деды, она тоже была серой и грязной.
Когда он вошел в вагон и начал говорить свою привычную речь, люди сначала даже не обернулись, пока не услышали его слова:
- Помогите кто чем может, я на улице, я бывший основатель театра, меня выкинули с работы и нет денег, я на улице, люди добрые, помогите, дайте хотя бы копеечку. Я буду рад даже копеечке, потому что я бездомный. Я на улице.
В словах его, таких, вроде бы, правдивых, в его интонации и темпе говора читалась явная ложь. Не знаю, заметили ли многие ее, как заметил я, но она была там, и именно она гасила желание дать ему хотя бы десять рублей.
Как ни странно, он продолжал говорить. Он стоял на месте и говорил, говорил, бесконечно повторяя эту фразу "я на улице".
Он проходил мимо меня, и запаха, свойственного людям с улицы, немытым, не имеющим возможности нормально сходить в туалет, от него не было. И это было еще одним доказательством его лжи.
Он прошел в самый конец вагона, все еще прося денег. Он читал стихи из какого-то произведения, повторял много раз одни и те же слова, что приелись уже к слуху и надоели, от чего люди стали доставать мелочь из карманов и кошельков, кидая ему по паре монет в шапку.
- Помогите, я на улице. Родственников нет, я никому не нужен. Я на улице. Бездомный. Я открыл театр в прошлом. Может меня и никто не знает, но это только потому, что это было давно. Помогите, я каждой копеечке буду рад. Я на улице.
Он говорил так и дальше, не выходя станций пять, но вдруг, на станции "Пушкинская", юноша, сидевший с тетрадью напротив меня, вскочил со своего места и, осторожно проскальзывая между тесно стоящими пассажирами, прошел к этому человеку с шапкой денег.
Я пробрался ближе, чтобы посмотреть, что там происходит.
Юноша достал из кармана тысячу рублей, что была, похоже, единственными деньгами, что были у него, и сунул в руки "основателю" театра, от чего тот выпучил на мальчика глаза и шепотом заговорил с ним.
- Ты же знаешь, что я лгу, зачем дал мне столько денег?
Юноша, посмотрев на человека серьезно и как-то очень по-взрослому, произнес:
- Я плачу тебе за ложь.