Вот и ночь опустилась, а сон не приходит,
Лишь мечта все куда-то от ночи уводит.
Можно в старой ракушке послушать море
Или в песнях подлунных – чужое горе,
Эти плачи навзрыд, что терзают воздух,
Отражаясь в воде, как и в дальних звездах.
Можно даже пытаться открыть бутоны
Тех цветов, что от тьмы укрывают стоны
Непрощенных закатом, рассвета ждущих
И в ночные часы о судьбе поющих,
Будто вовсе ее изменить не в силах.
Хоть душой и сильны, но играем в хилых.
Как осилить мечту? Каждый знак – лишь шутка.
Лучше жить без сердца и без рассудка,
Просто бредить в беспамятстве весь остаток
Этих горестных дней. Век чумы так краток,
Но ведь легче болеть, чем взбираться в гору.
Оттого и страданье пришлось нам впору.
Эх, мечта, от земли далека-далёка,
Нет, не верю я в то, что ты так жестока,
Просто ключ затерялся в бумагах тленных,
Просто больше не надо играть нам в пленных.
Лучше взять и костер развести, чтоб пламя
Развевалось над сердцем, как будто знамя,
Возвещая собой окончанье сцены,
Где актёрами быть, не прося замены,
Становилось подчас невозможно: плети
Опускались на плечи, на спины, в сети
Из заученных слов попадались сами.
Только вновь ничего не случилось с нами.
Что-то песни затихли, и замер воздух.
Я в воде отражаюсь и в дальних звездах.
Только в старой ракушке не слышно моря,
Как и в гавани сердца – чужого горя.
И, проникнув в бутоны цветов уснувших,
Не услышать мне стоны во тьме тонувших.
Что закат не простил нам, рассвет прощает,
А чума позабыта и не прельщает.
Доистлели бумаги, и, ключ сжимая,
Вижу пламя костра без конца без края.
Не обжечься бы только – шальные мысли
В голове и в пространстве земли повисли.
То ли я – светлячок, то ли – вольная птица…
И мечта уже дремлет, а мне все не спится.