Я сегодня там, где б Антарктики лёд растаял,
где, подобно чайкам, слетаются строфы стаей,
и заняться можно лишь тем, что хватать улов
из летящих слов.
Где волна неустанна в желании добраться к мысу,
где стараюсь придать я смысл лишённому смысла,
беспричинным накатам стихии, как будто борьба –
вся её судьба.
Я сегодня там, где всегда хотел оказаться.
Только здесь должны быть Вергилий, Гомер, Гораций,
но не я, случайный продукт сухопутных наций,
их шальных вариаций.
Эту страсть природы, смятение, визг и ржанье
распознать способен герой, коренной южанин,
где поймёшь язык её, дикий, как был он встарь,
если сам дикарь.
Где приколото солнце навечно стальной булавкой
к синеве. Где неважно, идёшь ты в штанах ли, в плавках,
босиком по истёртым камням, нагретым с утра.
Потому что жара.
Где изрыт песок то ль волной, то ль клыком акулы,
где умытые скалы топорщат чудовищ скулы.
Их покатые сколы, их кельи, хвосты, хребты –
всё, что мог бы ты
создавать в ночи в потаённых глубинах мозга,
насмотревшись видений в бессмертных картинах Босха,
здесь тебе, мимо них проходящему тихо вплавь,
преподносит явь.
А над ними похлеще образы лепят тучи
из троянских сюжетов, раскинутых тел натурщиц,
из обломков ушедших миров, из трагедий, что
не видал никто.
Только здесь миражи от избытка температуры
заставляют забыть твой город родной понурый.
И в расплаве мозгов возникает спонтанно, вдруг
лишь две буквы: юг.
Где природа навеки снега и метели свергла.
Где слюна солона во рту от прибрежного ветра.
И от пота всю ночь простыня горяча и влажна,
словно била волна.
На тебя налетала, в объятьях тебя держала,
заменяя ту, что любила и любит мало
и когда-то разлюбит совсем, улетит, как дым,
к племенам своим.
Но чужой ты не только ей и второму Риму –
отвергает белую кожу пекучий климат,
вымещая свой нрав на ней с головы до ног,
как сплошной ожог.
А куда укрыться, когда этот зной в эфире?
И окажешься выше стебля и щели шире.
И завидуешь рыбе, живущей в воде – хотя б
её паре жабр.
Ах, нырнуть бы поглубже, влагою обтекаем,
плавником махнуть, прощаясь с песчаным краем,
чешуёй сверкнув, врезаться озорно
в золотое дно.
И лежать в прохладе, подобно пустой колоде.
Но, открыв глаза, мгновенно себя находишь
всё на той же суше, где даль кое-как видна
прямо из окна.
Ты, уставясь в пространство, закат обозначишь точкой,
где минуту назад сестрица светила точной
его копией скрылась в воде, утопив свой серп,
но не крикнув «Help!»
А тебе-то самое время позвать на помощь,
пока ещё кровь твоя не свернулась в полночь,
превращая в кефир твои метр семьдесят шесть.
Так зачем ты здесь?
Что так манит раз в год бросить дом и приехать в пекло,
чтоб предать своё тело самосожженью до пепла?
Всплески бюстов и бёдер, хватающих жадно билет
в ультрафиолет.
Где и вечер зноен, наполнен животным стоном.
В говорливых барах, в дрожащих лучах неона,
сизым блеском царит декольте и открытых спин
вид на фоне вин.
Всё, что движется, дышит и любит, покрыто потом.
И за три шага ширнёт по ноздрям исподом.
Где разлепишь губы затем, чтоб стакан со льдом
поднести с трудом.
Где цикадная чёрная зелень потом до восхода
кишит, как гигантскими крабами, пьяной свободой.
Где и куст самшита, завлекая в свой южный рай,
шепчет: «Отдыхай».
Отдыхай, родимый, распятый ночным народцем,
или днём, прибитый гвоздями палящего солнца.
Так как пусто в небе, и только земное здесь.
Это рай и есть.
И бредёшь один или с верной тебе гитарой,
или с той, что пока тебе составляет пару,
понимая вдруг, что везде ты, в конце концов –
частное лицо.
И нигде никогда не будешь наставник и пастырь,
поучая народ, наклеив на рот ему пластырь,
удушая и муча своею системой мук,
как тебя самого сейчас истязает юг.