Следы на снегу

1

Вот он — злополучный кабинет Адольфовны. Грузная деревянная дверь с табличкой: «главный редактор». Привычно? Да. Внешне.  Но сейчас сердце колотится возмущенно, испуганно и как-то по-дерзки начинает подавать стон свернувшегося в комок протеста.
И кто бы мог подумать раньше, что я буду так  бояться и сторониться своей начальницы, когда раньше находила с ней полное согласие, ведь моя писанина нравилась ей больше всех?
Нет, я просто чувствую, что сейчас будет продолжение той недавней эпопеи, что началась……
Не успев додумать заунывную мысль, как фейерверк синих молний блеснул у меня в глазах и я очнулась на полу с кипой разбросанных бумаг на полу.
Проходящие по коридору соратники — разумеется, покатывались со смеху, но самое главное — Элеонора  Аскольдовна, та самая Адольфовна, которую все  так звали полушутя-всерьез, эффектно стояла теперь в проходе своего кабинета, дверью которого она внезапно меня  сбила не только с мысли, но и с места.
— Вот так встреча, моя дорогая, — хмыкнула редакторша, не скрывая своей злорадной улыбки. — Не будем испытывать мое терпение. Я давно тебя жду.Проходи.
Рыжая шевелюра начальницы просто пылала в свете полуденных лучей августовского солнца, сияющего у неё за спиной.
— Если ты опять сдаешь материал в том же духе, можешь увольняться.
Сердце мое вздрогнуло, но на этот раз— почему-то радостно, почувствовав странную нежданную легкость.
— Нет, — продолжила Адольфовна чуть подумав и смягчив тон, — всё было замечательно, когда ты вела колонку с рассказами про чтение мыслей прохожих и своих знакомых. Я, да  и все читатели были довольны тобой. У тебя было море поклонников. А что теперь?Ты пишешь на ту же тему, но это уже ни в какие ворота не лезет!Ты пытаешься призвать людей к какой-то совести и ответственности за свои мысли, витающие в пространстве, но это уже проповеди, моя дорогая, оставь их фанатикам и попам. Ну, скажи мне, неужели всё так плохо, как ты пишешь?
Адольфовна криво улыбнулась на последнем своем вопросе, заглядывая мне в глаза. Она выдернула небольшую недописанную еще статейку из моих рук, бегло и посмеиваясь прочитала её и, разорвав, бросила в ведро.
— Это всё? — спросила она. — В таком случае, думаю, всё, на что ты теперь способна, это драить сартиры у тивишников. Кстати, я не шучу. У них есть свободная вакансия уборщицы. Могу порекомендовать.
Ум мой кипел от негодования, но сердце…
Какая тишина там была! И я последовала за ней, ничего не ответив опешившей на мое улыбчивое молчание редакторше.
А что я могла сказать?
Вот уже как месяц я не узнаю себя — всё, что вдохновляло меня ранее, утратило смысл и кажется теперь полной ерундой.
Вернувшись домой из редакции опустошенной, я села за ноутбук и перечитала все свои статьи и рассказы за последнее время. Всю ночь сидела и перечитывала — смеялась — смеялась с себя, и — плакала. От отчаяния.
Адольфовна права — Я не могу больше писать! Писать, как прежде — о всяких глупостях, а по-новому, как хотелось бы  — выходит полная чушь. И не то, чтобы чушь, вещи волновали меня серьезные и я хотела о них поведать людям — о том, что происходит со всеми нами, но все же проповедник из меня никудышный.
Всё это я начала понимать уже давно, а потому сама тяготилась своей работы, превратившейся в рутину. А потому даже немного обрадовалась своему увольнению, но…
Ужас — потерять прежний смыл жизни, который был для меня единственно в творческом полете мысли и слова, охватил меня. Ужас, который предрек мне Леня — странник-мудрец, повстречавшийся со мной этим летом на Байкале во время отпуска.
Его слова, которым тогда я постаралась придать поменьше значения и весомости, сейчас бились в моем сердце тревожным гимном, предвещающим неведомые ранее — то ли чудеса, то ли кошмары….
«Прежде чем ты познаешь истинное Творчество, в тебе умрет прежнее вдохновение. Приготовься познать Жизнь. Она вскоре откроет тебе глаза на твою суть и лишь тогда, увидев новый горизонт Творческого смысла Жизни мы снова встретимся с тобой. Дерзай. Я буду незримо рядом».

Очнувшись ранним утром за своим стареньким компом, я вначале не могла сообразить, что же мне теперь делать дальше — искать новую работу? По профессии?Это же смешно! Теперь — да. Это надо признать. Но стоило мне представить себя в роли менеджера или продавца — становилось смешно по-настоящему. Я перебирала в уме все возможные варианты работы для себя и всё мне казалось непосильным, нудным и бесполезным.
Куда же податься мне и что делать?
Из всего, что я научилась в последнее время делать хорошо, так это только — читать чужие мысли, да и то — совсем непроизвольно. Никто об этом не знал из моих коллег, все, читая мои рассказики «про мужские и женские мысли прохожих и знакомых» восхищались только моим изощренным воображением, предрекая далекое писательское будущее, во что я охотно верила. Я конечно же, всегда молча улыбалась  их лицемерию, ведь за этими приторными фразами скрывались мысли зависти и совсем не благословляющие пожелания.
Но теперь — что же делать?
«Ищи работу — там увидишь» — словно бы в сердце и уме моем прозвенела одна и та же мысль. Снова вспомнился Лёня, его многозначительная улыбка, как будто бы его образ встал перед моими глазами.
«Что ж, попробую» — нехотя фыркнула я сама себе, и уже через час обзвонила маленький списочек компаний, пригласивших меня в тот же день на собеседование.
— Вы замечательный творческий работник, — Говорили мне везде, —  но зачем вам идти в нашу компанию? Еще найдете себе работу по профессии…
Но всё это были просто слова-декорации, чтобы после — улыбаясь, тихо, кротко и невзначай добавить:
— к тому же у вас нет опыта…
Я не унывала, ну, или почти не унывала. Большинство моих мыслей занимали теперь думы о том, чем восполнить ту неизменную радость, когда я прикасалась к клавишам своего компьютера и мир, с его внешними проблемами и суетой растворялся в потоках моей мысли. Но теперь…А что — теперь? Нужно было еще думать о том, как расплатиться за маленькую, серенькую квартирку на окраине города, пятью тысячами рублей расчета за мою «исчерпавшую себя творчески графоманскую работу». Раньше с финансами у меня проблем не было, я не думала о злополучных деньгах, легко потрошила свой кошелек и также незаметно его наполняла.
В общем, впервые в жизни я почувствовала сейчас, что могу просто оказаться на улице среди тех несчастных бывших профессоров и художников, обретших новое для себя имя Бомж.
Людей этих — бездомных и презираемых всеми я никогда не осуждала и всегда им сочувствовала, но присоединиться к ним — не очень-то хотелось, а потому  нечто внутри меня, под названием эго, съежилось в маленький комочек страха, активизировав мою меркантильную деятельность в миру.
Несколько дней кряду я неотступно следила за всеми сайтами, где размещалась информация о работе, пока интернет не отключили  за неуплату. После началась эпопея с газетами, от коих тоже проку не было. Прошел месяц. Хозяйка квартиры, женщина строгая, но полюбившая меня за чистоплотность, милостиво разрешила мне пожить еще две недельки.
Кстати сказать, за этот месяц поисков работы, я научилась неплохо экономить, снизив свои и без того маленькие гастрономические потребности, так что умудрилась израсходовать всего четыре тысячи из пяти. И что удивительно было для меня — чем меньше денег оставалось в моем кошельке, тем непривычно спокойнее и радостнее было в моем сердце, тогда как ум — раздирался на части картинами воображаемого будущего. А воображение у меня было весьма и весьма развитое.
Что было делать с последней тысячей? Поскольку я не научилась еще питаться энергией пространства, я предпочла оставить эти «капиталы» на хлеб насущный, бросив идею покупать газеты с бестолковыми объявлениями, а потому вынуждена была  ходить теперь по фирмам и магазинам, что находились вблизи моего гнездования.
Друзей и подруг у меня никогда не было, я жила и дышала своей скромной писаниной и мне это нравилось, к тому же, трудно общаться с человеком, когда ты можешь читать его потаенные мысли, порою грязные и лицемерные.
Короче, помощи было ждать не откуда. Хотя…Мысль о Лёне, о его покровительственном благословении и напутствии ничего не страшиться, доверяя Жизни во всем, изредка мелькала в моем кипящем мозгу, отзываясь радостью в сердце, равнодушно опустевшем и охладевшем ко всему происходящему вокруг.
«Ну всё, час расплаты за зло настал» — подумала я, усмехнувшись, когда намеревалась выходить уже из очередного магазина, где наводила справки о работе,  как вслед за мной выбежала пухлая, разукрашенная ярко женщина-продавщица, держа в руках толстенную газету.
— Девушка, девушка, подождите, — кричала она мне на бегу, сотрясая все свои габаритные окружности. — Вот, держите, сегодняшняя. Там много объявлений. Но я хочу вам сказать, что в соседнем гипермаркете давно требуется уборщица. Зайдите, узнайте. Может, еще не приняли. И всего вам доброго.
Щербатая улыбка озарила её полное, но ставшее в этот момент таким милым — лицо, что сердце мое вздрогнуло ответной улыбкой привета. Я поблагодарила женщину за участие, как-то механически-равнодушно взяла газету из ее рук, и почему-то долго посмотрела ей вслед, ощущая в душе приятное тепло взаимного доброжелательства, как вдруг  невольно перевела взгляд на свое отражение в зеркальных дверях магазина и — остолбенела.
На вид мне было лет сорок-пятьдесят, и без того стройная фигура превратилась в тощий манекен, на котором болталась одежда на два размера больше положенного. Только сейчас я поняла, насколько жалким был мой вид со стороны и отчего так издевательски пренебрежительно на меня смотрели прохожие.
— До чего я докатилась! — вздохнула я, усаживаясь на длинную скамейку в парке, даже не обратив внимание на то, что рядом со мной уже сидела какая-то женщина с книгой в руках.
Просматривая невидящими глазами газету, я вдруг поняла, что совсем, совсем уже ничего не хочу от этой жизни, потерявшей для меня всякий смысл теперь. Да, я усиленно применяла все методы воздействия железной воли на саму себя, дескать — надо, надо жить, трудиться, но…не получалось, не получалось завести тот самый реактор моего сознания — сердце, потухшее словно в одно мгновение и, как казалось — навсегда.
Отложив газету в сторону, я принялась рассматривать воробушков, прыгающих  с ветки на ветку и  оживленно переговаривающихся между собой. Но даже природа — живая и неугомонная не пробуждала меня.
Тяжкие, свинцовые мысли о самоубийстве впервые за всю мою жизнь налетели на меня и захватили в черный вихрь своего неистового отчаяния.

— Вот это — радость, вот  это — я понимаю Жить здесь и сейчас! — вдруг неожиданно для меня проговорила моя соседка по лавочке, умиленно улыбаясь и показывая тонкой рукой в сторону тех самых чирикающих пернатых.
Я вздрогнула от её звонкого и бодрого голоса. Какая-то волна раздражения прокатилась во мне и я подумала: «Да оставьте же меня в покое все и вся, не хочу слышать ваших глупостей».
Но неугомонная незнакомка продолжала свое:
— И разве им может прийти в голову убить себя, когда они радуются каждому движению, каждому дыханию своему, забывая о трудностях поиска пищи и крова?
Её слова вначале словно пролетели мимо ушей, но через мгновение будто эхом повторились в моей голове. Я снова вздрогнула, на этот раз от ужаса — эта женщина говорила так, словно знала мои мысли и намерения. Из всех людей, знакомых мне, один только Леня — странник улавливал мои мысли-настроения, а тут…Я решила заговорить с ней, уловив нежданную в своем сердце искру надежды. Только на что?

— И как же можно забыть о трудностях, когда они составляют всю их жизнь?— ухмыльнулась я. — По-моему, эти существа только и думают о своем пропитании и жизнь их безрадостна.
— Да очень просто, — улыбнувшись, повернулась лицом ко мне незнакомка. — Им нравится преодолевать трудности, ведь в этом их, как и — наша — жизнь. Всё истинно живое, — при этом она сделала особый акцент на слове истинно, — становится сильнее в своих радостных трудах. Немногие живут одним мгновением того, что есть сейчас, немногие радуются тому, что просто живы, а птицы — познали эту радость, хотя они считаются ниже человека по своему развитию.
Немного помолчав, она тем же звонким и бодрым голосом обратилась ко мне:
— Итак, будем знакомы, меня зовут Наталья, — по-прежнему улыбаясь, сказала она, протягивая мне свою изящную руку.
— Очень приятно, Настя. — выдавила я из себя, удивляясь своему холодному тону, тогда как на сердце невыразимо полегчало от улыбки Натальи, светящейся таким обаянием и жизнерадостностью, что устоять мне было трудно. Я улыбнулась ей в ответ немой благодарностью, но свою руку в ответ не смогла протянуть, тело мое словно окоченело от тяжелых и мрачных мыслей.
— Вы не можете найти работу? Но разве эта газета не полна объявлениями?
Наталья хитро посмотрела на меня, но за её искрами незлобного замечания, я увидела лишь безмерную силу сострадания и неравнодушия.
Я вдруг почувствовала, что сердце мое раскрепостилось совсем и решила высказать Наталье всё, что так наболело за последнее время в моей душе.

— Понимаете, мне уже нет времени искать работу, я — ни сегодня — завтра окажусь на улице за неуплату квартиры. Да и….дело не в работе, наверное, дело — во мне. Я когда-то писала, и этим жила, а теперь потеряла и работу, и всякое вдохновение. А любой другой труд мне в тягость. Жить не хочется…
—Если вам жить не хочется, значит, вы никогда и не знали, что есть Жизнь в своей полноте и как она прекрасна. А значит, стоит для начала попробовать всё с начала. И труд — любой, а лучше — даже самый для вас серый и занудный может вам помочь вернуться к жизни.
Я горько усмехнулась, но не успела вставить ни единого слова, как Наталья бойко продолжила свою обескураживающую речь:
—И если у вас нет времени искать работу, считайте, что вы её уже нашли. Предлагаю вам должность уборщицы в гипермаркете «Маракеш». Зарплата там хорошая, а жить вы можете со мной в одной квартире — так мы вдвоем сэкономим деньги. Будем жить дружно, как сестры.
— Да вы шутите! — вскрикнула я, не зная, что и сказать-то больше от такого неожиданного предложения.
— Вовсе нет. Вам лишь кажется, что труд уборщицы такой несносный. На самом деле любой труд может приносить радость. Дело лишь в нас самих, как вы, Настенька, сами правильно заметили ранее. Но, может, будем на ты?
Наталья снова улыбнулась, изящно встав со скамейки и протягивая мне обе руки. Скромное, темно-синее пальто облегало её тоненькую фигуру, белый шарф хорошо оттенял смуглое, дышащее внутренним светом, лицо.
Я ничего не ответила, просто встала и побрела рядом с Натальей, словно покорившись жизни, ведущей меня за руки через эту странную незнакомку. Никаких других вариантов дальнейшей жизни словно бы уже не существовало для меня. Но я испытывала двоякое чувство — полной обреченности и затаившейся где-то в укромном местечке сердца — радости, радости предвкушения чего-то необъяснимо нового для себя. Но это светлое предчувствие, покрытое слоем мрачноватых мыслей, никак не пробивалось светом в моих движениях, словах и размышлениях.
Мне даже в голову не пришло тогда поблагодарить свою спутницу за столь бесценное, как поняла я чуть позже — предложение. Но Наталья, не обращая внимания на мой хмурый и насупленный вид и всю дорогу пыталась меня развеселить и раззадорить.
Вечер уже набросил свои темные шали на город и мы, уставшие от долгой прогулки через весь центр города, вошли в тихий переулочек стареньких трехэтажных домиков.
— Вот и моя комнатка, располагайся. Маловата, конечно, пятнадцать квадратов, но нам на двоих хватит сполна! — весело щебетала Наталья, задергивая золотистые шторы на окнах, пока я любопытным взором оглядывала свой новый дом.
Узенькая, непонятно где купленная кровать стояла у самого окна, рядом, у стены — высокий, почти черного цвета дубовый книжный шкаф, и небольшой письменный стол над которым — на двух полках стояло несколько портретов неописуемо прекрасных людей. Но словно не портреты стояли там, а иконы — так были светлы эти лица и необычайной была их одежда.
В одном из ликов я неожиданно для себя узнала образ Христа с Туринской плащаницы, о которой столько писалось и говорилось. Только портрет Его  был в полный рост — в белой, сияющей одежде, Иисус стоял, держа в руках радугу.
Наталья уловила мой взгляд и почему-то румянец смущения залил на мгновение её щеки. Но она тем же бодрым и уверенным голосом ответила на мой немой вопрос:
— Согласись, Настя,  напоминание о Высшей Красоте пробуждает в душе радость и небывалую силу? Я люблю смотреть на эти образы Великих представителей человечества и, не скрою, часто черпаю вдохновение и утешение лишь взглянув им в глаза….
 А теперь пойдем на кухню — пить чаек и готовиться ко сну. Завтра нас ждут тряпки, ведра и бесконечно грязные полы. Я посплю на раскладушке, которая досталась мне от предыдущих жильцов, а ты — на моей кровати, если здесь вообще есть хоть что-нибудь мое, — залилась снова задорным смехом Наталья, подставляя мне вазочку с ванильными сухарями и овсяным печеньем.

К своему удивлению, я с превеликим аппетитом проглотила чуть ли не целиком семь самых неприглядных на вид — но очень вкусных печенюшек, оставив в вазочке всего два сухарика, забыв вовсе про всякое приличие, а самое главное — не подумав даже о том, что гостеприимная хозяйка так и осталась голодной, заботясь постоянно обо мне, подливая горячий чай с мелиссой и мятой.
Насытив свой изголодавшийся организм, я тут же почувствовала, как теряю всякий контроль над своим телом, измотанным душевными тревогами и переживаниями последних дней. Глаза мои закрывались сами собой и лишь удивительная сила моей спасительницы, практически донесшей меня до кровати, помогла мне не рухнуть с кухонной табуретки на пол….
Сон мой был глубоким и лишенным всяческих видений и глупых размышлений о несуществующих вещах. Но удивительным было то, что перед самым пробуждением я нежданно услышала пение чудного, неповторимо особенного  голоса, устремлявшего все мое существо куда-то ввысь, в дали невиданные и прекрасные. Тоска по чистоте и красоте застонала в сердце, прожигая глаза слезою…
Я проснулась. За окном было еще темно, на часах — полседьмого утра.
С кухни доносился тонкий аромат цикория и шоколада. С портретов Великих подвижников, словно бы струился мягкий, серебристый свет, пробуждая меня к жизни.
Я невольно залюбовалась этим сиянием, коему дать объяснение я не могла и тут же  встретилась взглядом с одним из Владык — и…Господи! Мне показалось, или…
Нет, я точно узнала в Нем — странника Леню…И не внешним зрением было на мгновение определено мною это сходство, но каким-то внутренним — сердечным чутьем.
Не знаю почему, но я  испугалась этого нежданного прозрения или помутнения, ведь Тот, в ком я узрела странника Леню —  был никто иной, как сам Архистратиг Михаил с огненным мечом.
Сердце мое застучало смущенным, прерывистым ритмом, но ум, потерявший на мгновение контроль над сознанием, дал сиюминутную команду: «Бегом на кухню!».
Сбросив на пол одеяло, босиком, я в два шага преодолела полуметровый коридор и предстала пред Натальей во всей красе — с всклокоченной косою и мутными глазами.

Она, приостановив на мгновение свои утренние хлопоты, скользнула по мне искрящимся взглядом, улыбнулась, по-видимому сдерживая искренний и беззлобный смех от моего нежданного появления и экстравагантного вида. Но очень мягко, по-матерински сказала:
— Утро доброе, Настя. А я уже хотела идти к тебе — звать за стол. Нам надо быть на работе раньше всех служащих. Но ты не переживай. Успеем. Иди в ванну, там сотворишь свой дамский туалет, и возвращайся ко мне. Уже все готово к чаепитию.
Зайдя в ванну, я ничему не удивилась — картина полузаброшенных квартир в «поднаем», мне была знакома. Облупленные стены, протекающий кран и едкий запах плесени. «Всё как дома!» — хмыкнула я про себя, схватившись за деревянную щетку-массажку.
 Расчесывалась я быстро и неистово — и причиной тому было то ли чувство все возрастающего голода, то ли негодование за свое посрамление перед новоявленной подругой.
Вернувшись за стол преображенной и освеженной ледяной водой, я так и ахнула: передо мной стояла тарелка гречневой каши, кусочек омлета, зеленый салат с помидорами и бутерброды с сыром. Наталья же довольствовалась своим цикорием с горьким шоколадом.
— Настена, — проговорила она, видя мое смущенно-возмущенное выражение лица, — ты кушай это все,сколько захочется, не стесняйся, ведь я знаю, что ты голодна, а день предстоит напряженный и не столько физически — сколько морально тебе нужно будет свыкнуться с новым местом и обязанностями.
— А ты?! — выпалила я вопросительно.
— А я уже давно так питаюсь — совсем чуть-чуть, и мне хватает. А все потому, что жизнь и работа приносят радость. Ведь только наши внутренние неурядицы, глупые и тяжелые — черные мысли и переживания сжигают все силы и соки организма, потому так многим людям  приходится есть много, хотя есть и те, кто совершенно спокоен внешне, но компенсирует нехватку внутренней, глубокой и полноценно-радостной жизни во вкусовых пристрастиях к еде. Для них — единственная радость — вкус пищи, наслаждение желудка.
Размышления Натальи показались мне вполне здравыми, но сейчас меня больше занимала собственная — действительно голодная персона, и предстоящие ей трудности и тяготы дня.
И если перед тем, как сесть за стол, я думала, что только Геракл способен съесть всё, что предлагалось мне, то в конце трапезы, созерцая уже пустые тарелки перед собой и довольную, радостную улыбку Натальи напротив, я вдруг спросила себя: «Будет ли мне по силам работа Геракла, если я смогла съесть его завтрак за пять минут даже не напрягаясь?».
— Ничего, ничего, — продолжая улыбаться, словно отвечала мне на мои мысли Наталья, — всё приходит с опытом и всё нам — по силам, если найдем струну радости в сердце. Ну а теперь — в путь.
Мы быстро оделись, оставив грязную посуду на вечер, чему не очень была рада Наталья, по обыкновению своему завершавшая всегда все дела сразу же, не откладывая их на потом, но из-за моего затянувшегося сна и завтрака, ей пришлось поступиться своими правилами.
Выйдя на улицу, нас обдало туманным, влажным ветерком, от которого я съежилась в трясущийся комок. Мое пальто, когда-то сидевшее по фигуре, болталось теперь на мне свободно, отчего я чувствовала себя будто и не одетой вовсе.
Наталья, заметив синюшность моего лица и тщательно сдерживаемое, но временами себя выдающее лязганье моих зубов, ускорила шаг, взяв меня под руку.
— Настя, тебе нужна другая одежда, — озабоченно проговорила она, — Кстати, ты должна забрать свои вещи из старой квартиры и сообщить о своем переезде хозяйке. Сегодня же вечером, после работы довершим  начатое.

Осеннее утреннее небо едва ли подавало признаки просветления, когда мы подошли к сверкающему неоновыми вывесками мегацентру «Маракеш». На звонок в служебную дверь, нам открыл зевающий, но бодрый на вид охранник средних лет. Приветливо улыбнувшись Наталье, он перевел взгляд на меня, и, почему-то, выражение его лица сразу же стало таким хмурым и суровым, точно я была провинившейся школьницей, а он — ни больше, ни меньше, моим отцом.
— Познакомься, Дима, это — Настя, наша новая сотрудница.
Наталья строго посмотрела ему в глаза, продолжая мило улыбаться.
Дима же был очень раздражен моим появлением и его мысли, как и выражение мясистой физиономии этого не скрывали.
«Ну и ну, что за чучело?» — подумал он, глядя на меня, повесив мрачное покрывало на самое начало моего трудового дня.
— Не обращай на него внимания, — сказала Наталья, заметив мое настроение, ставшее совсем хмурым. — Он просто не выспался. А вот и твой рабочий этаж — мы быстро поднялись по эскалатору и то, что предстало нашему взору заставило меня ужаснуться тем просторам бесконечных магазинов, офисов и бутиков, разместившихся на третьем этаже развлекательного центра, который считался в городе самым большим и роскошным.
А я ведь раньше — бегая из одного бутика в другой, совсем не замечала  масштабов этих торговых рядов! И только сейчас — уныло посматривая на швабру с тряпкой я мысленно прикидывала, сколько раз мне предстоит намочить, прополоскать и выжать тряпку, чтобы вымыть как минимум 400 квадратов такой площади.
Наталья объяснила мне, с чего начать и быстро  поднялась этажом выше — в свой офис, как шутя, она называла свое рабочее место.
Я же осталась наедине со своим инструментарием.
Надо сказать, человеком я была всегда весьма и весьма чистоплотным, но даже самый первый день работы уборщицей вскрыл во мне такие потаенные глубины, что я сама себе удивлялась.
Работала я очень медленно — каждое движение давалось мне через силу. Непрестанно я думала лишь о своей несчастной доле и потому посторонние мысли не оседали в моей голове, и  я на них не обращала никакого внимания, но — единственное, и , пожалуй, самое главное — с появлением первых посетителей, вышагивающих грязными ногами по блестящему, чистому полу, я начала замечать в себе все более нарастающую бурю возмущения и протеста.
Так и хотелось сказать всем этим проходимцам, не уважающим труд людской, чтобы вытирали ноги, а еще лучше снимали обувь у порога! Такие абсурдные, кипящие и шипящие мысли заполняли ум, а в тайниках сердца вскрылся бурлящий поток раздражения и нетерпения…
Я внутренне металась между желанием схалтурить и лишний разок пройтись грязной тряпкой по полу, изображая работу, которая казалась мне совершенно теперь бесполезной, но внутренняя привычка совести доводить всякое дело до конца и быть честной перед собою — прежде всего, заставляла меня всякий раз менять воду в ведре и довольно часто простирывать тряпку.
И всё бы ничего — хоть и деться было некуда от своего внутреннего вулкана вскрывшихся страстей, как вдруг один пижонистый парень в кожаной косоворотке и черных очках, ухмыльнувшись мне в лицо, плюнул на пол, где я минуту назад оттирала противную жвачку.
Раздражение достигло во мне такого пика, что я готова была броситься на этого нахала и надавать ему пощечин, но тихий и пронзительно знакомый голос, живущий с недавних пор в моем сердце, сказал мне: «Терпи. Видишь, как ты несвободна даже от малейших плевков в твой адрес»….
Перед глазами  встал  образ Лени, но на этот раз я увидела его сияющим — во весь рост. От всей фигуры исходило мужество и устремленность, и казалось мне, Он стоял прямо передо мной, отчего я мгновенно забыла о своих поруганных чувствах и — даже невольно выронила тряпку из рук, прижимая одну ладонь к сердцу, другую — к горячей голове.
Я вдруг вспомнила наш диалог — там, на далеком Байкале, у самого берега сурового и великого озера.
Лёня говорил мне: «Многие думают, что свобода — это деньги и власть, дающие возможность быть самостоятельным и внешне независимым от обстоятельств, трудностей и — труда. Но истинная Свобода есть такая чистота и независимость Сердца, когда в любых обстоятельствах, в любых трудностях, поношениях и трудах — ты остаешься непоколебимым в своей чистой  Радости  Жизни и Любви».
Тогда же я спросила наивно, как мне обрести такую Свободу? И странник ответил: «Терпи всё, что будет вскрываться в тебе раздражением, лицемерием, порывами временных желаний и похотей. Перетерпи внутри себя — саму себя, вернее то, что ты нажила в себе, ориентируясь на те понятия и предрассудки, угнездившиеся в умах человечества.
Стерпи свою черноту— и не прояви её во внешний мир и тогда — не сразу, не через день и два, возможно, пойдут годы — всем нужно разное время, ты почувствуешь, как энергия чувств и мыслей, что держали тебя на коротком поводке и разрушали твое счастье, растворится и ты ощутишь новое свое состояние — радости Жизни».

Но как ведь бывает! Только сейчас, стоя со шваброй в руках посреди шумного магазина, среди толкающихся и снующих взад-вперед покупателей, я начала понимать смысл тех простых и мудрых слов старца.
Я не была свободна!
Но всегда зависела от надуманных представлений о том, каким должен быть человек вообще, и — я сама в частности, я боялась и переживала о чужих мнениях на свой счет, стремясь к славе и авторитету, и прочее — прочее…Но самое главное — я так и не познала простой, чистой и свободной Радости Жизни. Такое ощущение, что я так и не поняла, не осознала, не почувствовала, что просто живу, и — не только я. Ведь повсюду — куда ни бросишь взгляд свой — лица, озабоченные, унылые или веселящиеся преходящим вещам, лица, обозленные и встревоженные суетой дня….
Легкая ладонь легла на мое плечо. Наталья, как всегда, улыбаясь глазами, пригласила меня коротко прервать свой труд на чаепитие. Был обед — середина рабочего дня, но я чувствовала себя такой уставшей, изможденной, что боялась сесть и — не встать. Чего нельзя было сказать о Наталье, бодрой и свежей, красоту которой я только сейчас начала замечать.

Видя мое ошеломленное и подавленное состояние, Натали, как я начала уже называть свою подругу, не пыталась даже полусловом прервать поток моих внутренних размышлений и чувств, но её незримая поддержка лилась на меня каким-то теплым светом сопереживания и укрепляющего мужества.
Не чувствуя голода,  я быстро проглотила два больших бутерброда с сыром, не обратив внимания на то, что вкушала моя подруга, и нехотя, пересиливая внутренний протест и нежелание двигаться, взялась за прежнюю работу.

2

— Вечно эти уборщицы под ногами путаются! — раздраженно буркнула молодая дама, задев край своей шиншилловой шубы о мою неказистую швабру.
 Она важно продефилировала по этажу, и, не найдя из имеющихся там бутиков —  ни одного достойного посещения своей персоной, свернула по направлению к лестнице, которую я к тому моменту начинала мыть.
Косо взглянув в мою сторону, дамочка неудачно шагнула на скользкую ступеньку, подвернув ногу, и неуклюже взмахнув руками, приземлилась на середину лестницы, обронив свои тонкие белые перчатки прямо у моих ног.
Не скажу, что раньше я замечала за собой проявления особого злорадства, но теперь — в этот самый момент вся моя внутренняя сущность мерзко хохотала внутри, отчего мне самой становилось не по себе. К тому же, сердце мое раздиралось надвое между желанием  поднести упавшей её перчатки и — стремлением рассмеяться ей в спину.
Но я совсем недавно дала себе слово идти по пути той Свободы, о которой мне говорил когда-то странник Лёня, а потому, прикусив губу, я смиренно подошла к сморщившейся от недовольства девушке и молча, спокойно подала ей её вещи.

Так изо дня в день я всё больше погружалась в жизнь свою внутреннюю, где всё тоньше раскрывались  качества моего сознания, не замеченные ранее. Сердце трепетало, горело, претерпевая боль видения своих заблуждений, но еще больший огонь  возгорался в моменты моего активного сопротивления всему ветхому и рабскому — внутреннему моему хламу, несущему лишь разрушение вокруг.
Поначалу такая борьба казалась невыносимой и — бессмысленной, я словно не видела просвета в этой битве за чистоту и Свободу Сердца, но в то же время понемногу я начала чувствовать, как беспричинная и неведомая  ранее радость, начала пробиваться  звонким ручейком в душе.
И так незаметно для себя, я уже совсем перестала раздражаться и стесняться своего «не престижного, не творческого» труда, но начала искать в нем, как и в каждом движении, вздохе — ту  незабвенную радость, искры которой все чаще озаряли Сердце.
За полгода однообразной внешне жизни я узнала о себе столько нового, что молчание все чаще становилось моим спутником, и Натали — умевшая всегда уловить мое настроение, была солидарна со мной, никогда по пустякам не побуждая меня к разговорам.
Но однажды она прервала наше общее безмолвие, когда мы возвращались в свою маленькую, уютную хибарку.
— Настя, я очень рада за тебя, — начала она вдруг не скрывая своей всегда сияющей улыбки, — ты нашла в себе силы вступить на тот путь, что начинается всегда в Сердце человека и ведет в самые его глубины. Видишь ли, Жизнь вскрывает наши воспаленные очаги пороков, чтобы через боль их преодоления и терпения удалить из нас гной, отравляющий всю радость бытия. Но не все доверяют Жизни, подобно цветам и птицам — не все принимают целебный дождь, и касание незримой руки — отвергают со злом и раздражением…
Да, удивительно, но именно ощущая невыносимую боль, можно почувствовать истинную Радость Жизни — торжество Победы над всем, что тянет вниз….Но какое устремление к Свету и чистоте должно быть, чтобы выросли такие крылья!.......

Натали замолчала и — как мне показалось, в её глазах на несколько мгновений мелькнула тень каких-то воспоминаний, разумеется, мне неизвестных. Сколько раз я порывалась расспросить свою подругу-наставницу о её судьбе, о том, как она — такая  яркая и неординарная натура, проникающая в чувства и мысли окружающих, трудится на поприще, совсем, как мне думалось, не соответствующем её внутренним дарованиям.
Только всякий раз мое любопытство пресекалось неясным образом. Мысли-вопросы застывали в голове и растворялись тут же, стоило мне только увидеть искрящийся взор и улыбку Натальи, словно бы беззвучно говорившую мне: зачем тебе прошлое, когда есть здесь и сейчас?
На следующий день одна из наших соратниц заболела и мне с Натальей предложили подзаработать — мыть по очереди еще один этаж — самый престижный и роскошно оформленный. На сердце было так тихо, светло и спокойно, что я с превеликим удовольствием взялась за уже привычное мне дело, а потому каждое движение давалось мне легко, и я всё больше  стала ощущать в себе тишину внутреннего безмыслия, на фоне которого звучала невыразимая радость.
Я живу! Дышу! Я есть!
Так и пело во мне всё и этот Мир, казалось, воцарился навсегда  в моей душе, как вдруг по сердцу резанула чья-то отчаянная мысль: «Куда же мне деться? И умереть — нельзя, и Жить невозможно».
Я вздрогнула от несоответствия того состояния, что прямо-таки пело во мне и той безвыходности, что наполняло чьё-то Сердце. Оставив швабру, я оглянулась в поисках «источника» этой мысли.
Изящная, стеклянная дверь косметического салона, напротив коего я мыла полы, распахнулась, и прямо по направлению ко мне, а точнее — к служебной лестнице, вышла женщина, на вид — тридцати лет, со строго убранными назад золотистыми волосами, в белой блузке без декольте и черной узкой юбке ниже колена. Она шла, опустив голову, прижимая тонкую, сухую ладонь ко лбу.
Почему-то в этот миг я вспомнила себя — потерявшую когда-то смысл жизни, стоявшую над пропастью мнимой безысходности,  и мне захотелось помочь этой девушке, сердце возгорелось чистым желанием, но —  я даже не знала, в чем её беда.
Несколько дней подряд я наблюдала за этим благопристойным — с виду, заведением, в коем эта женщина — Елена, работала администратором. Судя по тому, как зло говорили за спиной своей начальницы её подчиненные, а это были неугомонные  дамы-косметологи, парикмахеры и маникюрщицы, хозяевами там были они, а не администратор.
Однажды Елена выбежала в холл с телефоном в дрожащих руках и скрылась где-то в комнатах для персонала, тогда как ей в след посыпались мерзостные ухмылки и мысли, наполняющие вонью само  незримое пространство.
«Хоть бы раз накрасила свою постную морду, а то ходит — клиентов пугает —  корчит из себя святошу, а сама денег жалеет даже на нормальную одежду» — так бесконечным потоком лились раздраженные и однообразные  мысли, сплетни, касающиеся Елены.
Но — я чувствовала, не только отношения с сослуживцами отравляли ей жизнь, но — было еще что-то, о чем никто из окружающих не знал, а она таила эту беду в себе, стараясь всё вынести на своих плечах.
И, как выяснилось позже, так и было на самом деле.
Однажды Елена пришла на работу почти одновременно с нами — на её бледном лице чернела маска полного отчаяния. В голове стучала тревожным пульсом мысль: « Где достать деньги?».
Мое желание понять происходящее и — помочь  девушке, достигло такого порыва, переходящего в мольбу к Силам Высшим, что я вдруг обрела на мгновение способность видеть две реальности одновременно.
Перед моими глазами встали два образа: мальчик, лет трех, с синюшным, измотанным личиком, дышал тяжко, и — рядом с ним сидел в инвалидной коляске молодой мужчина и  держал  маленькую ладонь ребенка в своих руках…
Не знаю, сколько времени прошло в  безмолвном созерцании  драмы этой  семьи,  в которой единственной опорой   была, как оказалось — Елена; но  себя я вдруг обнаружила рядом с дверями косметического салона, из которого доносился властный монолог генерального директора:
«Милочка, я всё понимаю, всем нужны деньги, и, чем больше — тем лучше, но для того, чтобы их получить, нужно хоть немного исполнять требования, которые вам предъявляются. Не обижайтесь, но аванс я вам не смогу дать, к тому же, в вашем случае, он вряд ли чем-то сможет помочь».
Последовала тяжелая, но недолгая  пауза. Уверенный от отчаяния, но совсем низкий, подавленный голос Елены, взорвал повисшее напряжение:
 — Но вы можете занять мне деньги, ведь у вас есть такие суммы….
— Дорогуша, вам жизни не хватит, чтобы вернуть мне весь долг с процентами. Так что, еще благодарить надо, что я не хочу бросать вас в такую яму… хотя —  мог бы.
За стеной почувствовалась ухмылка. Сердце мое билось возмущенно и…бессильно. Я вдруг поняла, что ничем не могу помочь не только в этом случае, но и в целом — для всего Мира, стонущего и страждущего, что я могла бы сделать?
Мысль о своей никчемности не давала теперь мне покоя, и я  совсем потеряла счет времени, не заметив даже, как закончился трудовой день, как я возвратилась с Натали домой, обнаружив себя стоящей пред образами Великих.
Слезы текли из глаз жгучим потоком, молитвенное обращение мое было непривычно бессловесно — лишь единый порыв чувств к Высшим Силам горел в Сердце прошением о помощи Елене и — всем страждущим.
Не знаю, как долго я находилась в охватившем меня всецело состоянии самозабвения, но очнулась я, услышав голос, доносившийся будто со всех сторон, с каждым звуком которого я чувствовала всё сильнее незримый жар вокруг — и внутри себя.
«Перестань жалеть себя и проливать слезы. Сочувствие и сострадание ничего общего не имеют с саможалостью, которой ты умиляешься сама в себе. Если ты хочешь научиться помогать ближним — научись сохранять свое внутреннее равновесие. Действуй, излучая непоколебимую Любовь к Миру и Радость Жизни и направляй Её Свет всем, кому так нужна помощь и поддержка и тогда ты сможешь пробудить в людях их Сердечный Огонь — незыблемую Силу, несущую истинную пользу  человеку и его окружению».
Я с трепетом внимала каждому слову, осознав вдруг истинность и великую простоту услышанного, но тут же во мне возник вопрос, как удержать эту хрупкую внутреннюю Радость,  помогающую всем?
Только мне стоило задуматься над этим, как последовал четкий ответ:
«Устремляйся всем существом своим ко мне и ко всем, кого почитаешь за Великих Наставников человечества. Не забывай, что Любовь твоя и есть устремление, пробуждающее в Духе  Радость о Высшем и Вечном».
Когда громоподобный голос умолк, я заметила, как Образ Великого Воина, так я называла Михаила Архангела — озарился на мгновение яркой серебристо-голубой вспышкой. Ощущение Незримого Огня, наполнявшего все это время  комнату не опаляющим жаром, незаметно  исчезло, но я тут же почувствовала полное изнеможение сил физических, тогда как сознание мое ликовало и готово было бодрствовать отныне всегда.
Только ноги мои все больше ослабевали и я больше не могла стоять на месте.  Быстро улегшись на кровать, я продолжала с закрытыми глазами наслаждаться внутренним пением собственного Сердца.
Так незаметно протекли сладостные минуты ночного покоя, и я впервые за всю жизнь свою встретила светлеющее утро с улыбкой бодрости, в готовности ко всему.
Быстренько позавтракав с Натальей, и перемолвившись с ней парой фраз о предстоящей освежающей прогулке под снежными ветрами января, я почувствовала вдруг, как  сердце мое возгорелось желанием хоть на мгновение увидеть дорогие мне образы Учителей.
В это утро всё было необычайно светло и живо, но портреты Великих источали, казалось, такую мощь незримую, что я не могла отвести глаз и сдвинуться с места, пока осторожная и чуткая ладонь Натальи, коснувшись моего плеча, не вернула меня на землю.
Ничего не сказав, она с улыбкой вышла из комнаты, на секунду остановив взгляд на часах, и тем самым напомнив мне об ответственности и точности, что следует  соблюдать каждому человеку.
Не опоздав ни на минуту, мы весело приступили к работе, разойдясь по своим этажам.
 Я же настолько возгорелась радостью от ночного — почти необъяснимого для меня события, что  сердце мое, казалось, звенит счастьем, источая лучи любви всему живому и благословляя каждого в его трудностях и печалях.
И чем больше я напитывалась мыслями о незримых — Светлых Учителях, тем сладостнее становилось на сердце от того тепла бессловесной молитвы, что  ощущалась мною потоком Света, струящимся в мир. И от этой незримой отдачи ликовала душа, пело сердце.
Так приблизилось уже время обеда — но я совсем не ощущала голода и даже жажды, продолжая спокойно трудиться. Ведь меня сейчас больше волновало то, что до сих пор на работу не пришла Елена, которая, должно быть, после вчерашнего разговора с начальником, совсем упала духом.
Как могла и как умела я пыталась направить ей лучики своей радости Жизни, и, в очередной раз, выкручивая свою соратницу — половую тряпку, я вдруг услышала тихий голос Елены, проходящей мимо.
«Здравствуйте…» — несколько смущенно проговорила она мне, улыбнувшись. И я тут же услышала её мысль: «Пожалуй, эта девушка не на своем месте сейчас — мне бы поменяться с ней местами, но только я ни на что не годна».
Печаль самоуничижения и тревоги за сына искажала красивые черты лица девушки и я быстро ответила ей приветственным словом-пожеланием здоровья, стараясь в каждую букву вложить энергию добра и света.
Вечером, когда все служащие мегацентра  разбежались по домам, Елена, закрывая салон, как обычно вышла из него позже всех. Я уже завершала домывать «свой» этаж, как вдруг она целенаправленно подошла ко мне и заговорила:
 —Девушка, простите, что отвлекаю вас от работы, но я на долго не задержу вас.
Я бы хотела предложить вам должность администратора в салоне красоты, — протараторила она быстро, но внятно. У меня же от такого невероятного предложения сердце застучало одно: «только не это». Елена продолжала своё:
— Думаю, вы очень образованная и тактичная, просто жизнь заставила вас трудиться не на своем месте. Вот анкета, заполните её и приносите завтра  утром — мой начальник будет на месте и сможет переговорить с вами. Всего вам доброго и — удачи!
Она вручила мне пачку тестовых бланков и, улыбнувшись так очаровательно, как только могут улыбаться девушки с ямочками на щеках, заторопилась к выходу.
Я не смогла вымолвить ни слова  в ответ и растерянно  глядя ей вслед, лишь бросала в пространство вопрос за вопросом, суть которых вмещалась в одно слово: «Зачем?»
По дороге домой я не сдержалась и рассказала Наталье о случившемся, на что моя спутница  просто ответила:
— Значит, ты извлекла все нужные  уроки из нынешней работы и тебе предстоит новая ступень познания себя. Жизнь хочет испытать на крепость твою Любовь и радость, проснувшуюся в твоем сердце  недавно.
Не знаю почему, но слова Натальи вызвали во мне протест и — впервые за последнее время я так сильно  вознегодовала, что в пылу чувств не сдержала своего порыва:
— Наташа, но я не могу пойти туда работать! Во-первых, я всего лишь уборщица, но эта работа меня устраивает, во-вторых, администратором если и должна работать, то — ты, заслуживающая лучшего…и в-третьих, я не смогу работать с людьми, похожими на свору собак!
— Настя, во-первых, тебя еще никто не принял, — сказала спокойно Наталья, внимательно и строго посмотрев на меня. Глаза её потемнели и заискрились, отчего я сразу же опомнилась, начиная осознавать свою ошибку.
— Во-вторых, — продолжала она, — мне никто подобного предложения не делал; и, в-третьих, надолго же хватило твоей Любви к людям, Радости и Равновесия, если ты так легко отказываешься от помощи Елене и всем ближним?
— Наташа,  прости меня, я не сдержалась, но скажи мне, как я могу помочь Елене тем, что займу её место и уж тем более, как я могу помочь этим грубым, жестоким женщинам, которые просто пышут ненавистью ко всем, кто не такой, как они?
— Елене сейчас необходимо найти себе замену, и — чем скорее, тем лучше. Ты видела, что её сын очень болен и ему нужна скорейшая операция в Москве. Нашелся добрый человек, пожелавший оплатить лечение, и… не без твоего участия, — Наталья загадочно улыбнулась, искоса взглянув на меня, —  Нельзя медлить сейчас. И если ты откажешься или не придешь, или будешь играть на собеседовании несмышленую девочку, ты подведешь всех тех, к  кому с таким пылом обращалась всё это время.
«Господи, она опять уловила мои потаенные намерения!» — восклицала я мысленно, вспоминая, как продумывала свои шаги отступления и обороны. И чего мне только в голову не шло?!
Сердце забилось смущенно — мне стало  стыдно  перед Силами Неба — ведь так легко пошатнулась моя верность Свету и чистота помыслов. 
— Многим кажется, что несчастные люди — лишь те, что видимо страдают, — заговорила вновь Наталья, когда мы уже были дома и молча пили мятный чай, —  а остальные — живущие легкомысленно и непринужденно, погружаясь в бесконечную суету, погоню за богатством и положением в обществе — успешные и вполне счастливые люди. Но разве можно назвать несчастными тех, кто через преодоление многих скорбей и тягот жизни уже встал на путь познания истинно незыблемого, Вечного Счастья — Свободы Духа от всякой привязанности к всему земному? И можно ли назвать счастливым человека, мучающегося в спазмах зависти, раздражения, недовольства и высокомерной гордыни?
Кто несчастнее и кому помощь нужна больше?
Я молча слушала размышления Натальи и все больше понимала, что те чувства беспричинной, чистой Радости Жизни и Любви к людям, так робко начинавшие пробиваться в сердце сквозь толщу моих заблуждений и страстей, были лишь  малыми искрами того пламени, что должно гореть в душе неугасимо.
Разочарование и какое-то отчаянное недовольство собой заполнило меня, лишив сил и всяческих желаний. Я встала из-за стола, поблагодарила Наташу, вымыла посуду и отправилась в ставшую уже моим пристанищем — маленькую комнату с образами.
Усевшись за письменный стол, я — обреченно, словно робот начала заполнять анкету, отвечая банально на вопросы тестов, словно перестав чувствовать себя живой.
Но вдруг, вспомнив разом всё, сказанное этим вечером Натальей, всё случившееся сегодня и ранее, я поняла, что упала духом сейчас лишь от нежелания идти дальше, избавляясь от всех умственных заблуждений, ставших осязаемыми в душе моей как неизжитый принцип: «Помощи и сострадания достойны лишь страдающие, а те, кто причиняют страдания или просто живут легкомысленно— не нуждаются в добре и каком-либо участии».
Я поняла, как мала была моя робкая Любовь — избирательная, света которой едва хватало, чтобы порой удержаться от раздражения и недовольства. Да и было ли это чувство Любовью?
И тут, в состоянии поверженности наземь, когда я уже готова была посыпать голову пеплом, опустошенный мой ум озарился четкой мыслью:
«Ты открыла в себе новое днище, скрывающее то, что мешает тебе познавать дальше большую Радость Жизни. Так радуйся тому, что не стоишь на месте, радуйся возможности потрудиться над собой во Благо всего Мира. Ибо чем более очищаешь свое сознание от мусора, тем ярче может сиять Любовь и Радость в тебе».
Мысль эта не словами зазвучала во мне, но — чувством-знанием, исходящим из Сердца.
Словно капля волшебного эликсира насытила  меня, и я как-то мгновенно приободрилась, и казалось, дыхание стало полнее и глубже.
Взглянув на часы, я поспешила навести порядок на столе, и тут — к моему удивлению я увидела под ворохом чистых листов для записей, небольшой по формату, но довольно объемистый томик древних преданий Востока.
Как эта книга оказалась  на столе — на самом виду? Неужели я была так ослеплена своими переживаниями, что не заметила столь редчайший экземпляр на рабочем столе? И откуда эта книга взялась в библиотеке Натальи, если в книжном шкафу, стоявшем в моей комнате —  её и в помине не было?
 Эти вопросы почему-то вскользь промелькнули в моей голове, и я с привычным для себя интересом книголюба взялась разглядывать книгу.
Кожаный переплет пурпурно-фиолетового цвета, изящно украшенный золотистыми и серебристыми орнаментами просто приворожил мой взгляд. Я быстро открыла книгу, ища издательство, аннотацию, но — никакой информации о том, кто создал сей шедевр не было. Лишь надпись, сделанная на форзаце красивейшим почерком лаконично напутствовала:
 «Сияние Великих Истин да поможет тебе открыть Истину в себе»
Твой Брат,  А.
Раздираемая любопытством и желанием побыстрее приступить к чтению, я решила немного испытать судьбу и бросить жребий — какая притча попадется мне первой, та и станет мне указателем моего дальнейшего пути в жизни.
Закрыв глаза я с трепетом открыла книгу и погрузилась в чтение.

   «В доме одного раджи   жил раб. Он отличался от всех необычайной терпеливостью и послушанием. Однажды хозяин дома,  чрезвычайно раздражительный и нетерпеливый человек, решил испытать своего раба, насколько ему хватит терпения собирать камни во дворе и снова их раскладывать. И — дав слуге задание, стал наблюдать.
   Так терпеливый раб целый день раскладывал и собирал камни, думая: «Испытаю своего хозяина, научу его терпению». Между тем, день клонился к вечеру, а домовладелец, всё сильнее раздражаясь, продолжал ожидать, когда же его раб проявит непослушание. И вот уже настала ночь, раб украдкой взглянул на хозяина, который в порыве нетерпения и усталости изорвал свой красивый шелковый платок. «Довольно, — сказал господин, встретившись взглядом с неутомимым слугой. — Иди к себе. Завтра продолжим».
 Так несколько дней и вечеров, богатый раджа наблюдал за рабом и постепенно его раздражение утихало, он даже начал чувствовать, как беспричинная радость стала пробуждаться в его холодном сердце.
  И вот, под конец очередного дня, хозяин, обратившись к рабу с добродушной улыбкой  сказал: «Слуга мой, ты верно утомился, прости меня и  пойди раздели со мной трапезу».
Раб же  радостно подумал:«Что же, хозяин вместе со мной многому научился, кажется я заслужил свой ужин».
Так один источник живой воды  открывает другой».

Я улыбнулась. Ведь действительно, то, что я прочла — было похоже на ответ. Но на этой же странице начиналась другая притча и я не смогла отказать себе в удовольствии её прочитать.
 «Однажды Великий Учитель призвал к себе  своего любимейшего ученика и сказал ему:
— Сын мой, ты достиг наконец той ступени, когда можешь отправляться в бушующий мир искать свое место в жизни.
Ученик горько вздохнул. В нем не было страха за себя перед неизвестностью, но тяжело ему было расставаться с Учителем своим.
— Отец мой,  мое место всегда было— подле тебя, с тобой и я не мыслю иного для себя. Но если воля твоя такова, я исполню её, чтобы всегда оставаться с тобою единым.
Великий молча благословил своего ученика и тот мужественно отправился в путь ни разу не оглянувшись, держа в сердце своем образ дорогого Учителя.
Тысячи стран прошел он, тысячи дорог исходил. За долгие годы странствий и  всевозможных трудов, многому научился в суетливом мире, многое выстрадал, обрел крылья Радости необоримой, но так и не нашел своего места.
Жизнь открывала его взору Тайны Вечного своего Движения, и юноша, ставший зрелым мужчиной, пытался своими вдохновенными трудами донести Радость своих открытий до людей.
Но только тоска неизменно наполняла его сердце, ведь как он ни старался вложить светлые свои чувства во все творения свои — его никто не понимал полностью. И тогда он трудился еще усерднее, стараясь найти более точную и совершенную форму выражения своим мыслям и чувствам, но — каждый раз видя очередные неточности, понимал, что старается напрасно.
«Беспредельную Радость невозможно вместить ни в слова, ни в песни, ни в дела и не поделиться ею с другими! А я думал — в этом мой путь» — сказал он  с горечью и, бросив всё,  направился в обратный далекий путь — к родным местам, где жил его Великий Учитель.
Однажды, остановившись поздним вечером у придорожного камня, он присел отдохнуть, но не успел и глаз сомкнуть, как  перед ним предстал Учитель, сияющий и улыбающийся:
— Сын мой, напрасно ты ищешь вернуться ко мне за ответом. Ты уже нашел свое место в жизни, но не успел его осознать.
Смотри….
И Учитель открыл внутреннему взору ученика весь мир, всех людей, их мысли, чувства, стремления.
— Слышишь ли, Сын мой, как  дети славно поют о Жизни? Видишь ли, какую картину пишет художник? Какую поэзию звуков дарит всем музыкант? А эта светлая дева, что жизнь с улыбкой свою посвятила заботам о ближних — больных и сиротах? Их всех —вдохновило твое стремленье, Сердца твоего  Радость, томленье по Высшим Красотам Миров запредельных.
Стремись неустанно и станешь Звездою, зовущей всех вечно вперед!
Так сказал Великий Учитель, рождающий новые Звезды».

Сердце мое горело огнем вдохновения — впервые за последние три года работы уборщицей я ощутила в себе творческий порыв — писать, но только вовсе не о том, что легкомысленно занимало когда-то мою голову. Недаром говорят, что истинное творчество пробуждает к Творчеству.
И мне хотелось сейчас творить, сердце ликовало и пело, но не знало, как оформить свои чувства — во что их облечь? Радость вновь посетила меня, и я мысленно поблагодарила того, кто написал эти мудрые притчи, вернув меня к вдохновенной жизни.
Вот только уставшее тело взяло верх над взбодрившимся духом, и я, незаметно для себя, уснула крепким, упоенным сном.





3

«Учитель мой, что я здесь делаю?» —мысленно в сотый раз восклицала я, с тоскою наблюдая, как за стеклянными стенами модного салона красоты, трудится по-прежнему спокойно и с радостью Наталья.
«Знаю, знаю, — с утешением вздыхала я в ответ себе, пряча горькую улыбку от всех — наблюдаю свои несовершенства».
Да, да, да! Немыслимо для себя самой, да и для окружающих — начальник сего помпезного «храма тела» все-таки устроил меня — уборщицу, администратором, сам, наверное, до конца не понимая, почему именно меня.
Сколько девушек грезят наяву и во сне подобной «перспективной» работой, в условиях внешнего лоска, со всеми удобствами салонного офиса!
А я, вот уже четвертый месяц, кажется, только и делаю, что свожу концы с концами в этом склепе.
Но, сколько нового узнавала я о себе каждый день, когда напряжение борьбы с собою достигало такого пика, что думалось мне — взорвусь на кусочки от негодования и раздражения.
Постоянный грохот телевизора в холле, пустые разговоры и обсуждения вокруг невыносимо тяготили меня. Стилисты и прочие «специалисты по уходу за телом», постоянно делали мне язвительные замечания и наставления, как консультировать и обслуживать взыскательных клиентов.
Сколько раз хотелось мне высказать им всё, что я о них думала, но сдерживалась всегда лишь мыслью о необходимости хранить Равновесие — единственно могущее помочь и мне и всем окружающим.
Только как ни старалась я научиться сочувствовать всем этим людям, видела в них лишь мерзость и гниль, от которой хотелось бежать подальше. Но — всё больше понимая свою собственную низость и нетерпение — снова и снова кипела от внутреннего бессилия.
Чем я лучше этих дамочек, оценивающих остальных по меркам модных журналов? Ничем, ведь я также не имею в Сердце ни Радости, ни бескорыстной Любви.
С какой тоскою всплывали в душе моей воспоминания о мгновениях беспричинной Радости и счастья, когда хотелось весь Мир обнять и благословить?!
Я начинала порой думать, что не подлинны были те мои ощущения, если я так легко потеряла их от перемены внешних обстоятельств. Но из самой глубины Сердца всё чаще приходило мне утешительное вразумление: «Тогда ты смогла познать лишь крупицы благодатной Свободы — Радости Жизни, но это не означает того, что эти искры Света были лживы. Просто в тебе еще таится то, что должно сгореть в тебе до конца. И тогда вернется к тебе Радость Свободы, но — приумноженная, займет больше места в очищенном от мрака Сердце. Помни о Высшей Красоте и знай, что Любовь не избирательна, но — всеобъемлюща».
Конечно, меня утешала эта мысль, но в последнее время я так мало  внимания обращала на само упоминание о Красоте Высшей, забывая те вдохновенные порывы свои, когда, думая о Тружениках Неба, проникалась их Красотой внутренней, отчего благоговейно хотелось им всем Сердцем поклониться, терпеливо  перенося все тяготы внутренние и внешние.
 Приходя домой, я, опустошенная, брала полюбившуюся мне Книгу мудростей Востока и прижимала её к сердцу своему, чувствуя от этого какое-то облегчение, и не имея сил сконцентрировать мысль для чтения, предавалась минутам тишины и безмыслия.
Казалось, этому провалу в безрадостной жизни не будет конца, когда я перестала уже видеть свет в себе и в ближних, окунувшись в самую гущу чужих и своих — нежданно проявившихся, потаенных  страстей.
Но вот однажды сама Жизнь —  напомнила мне о забытом и спасительном чувстве Красоты, изрядно испытав мое самообладание и мужество.
В тот вечер мы возвращались домой позже обычного — я задержалась на работе с отчетными документами, а Натали никогда не уходила без меня, зная, мою неизжитую еще трусость ходить одной поздно вечером.
Забежав по дороге в круглосуточный супермаркет и пополнив свои съестные запасы, в гаражном переулке, нам перегородила узкую тропинку целая толпа молодых и злопыхающих парней.
Они некоторое время молча стояли, буравя нас нахальными и ледяными глазами. Я остолбенела от растерянности. Натали сохраняя полное спокойствие, удерживала меня  своим внутренним мужеством от того, чтобы истерически закричать.
— Ну, что, будем делиться щедротами Бога? —  с ухмылкой заговорил один из них, выйдя вперед и напоказ сверкая длинным лезвием даже не ножа, а целого кинжала.
Сноп света от ближайшего фонаря слегка прояснил лицо этого разбойника — тонкие, презрительно изогнувшиеся в оскал губы, заостренный нос и темно-синие, льющие звериную злобу глаза.
— Ваня, как ты докатился до такого? — сказала Наташа недоуменно, узнав незнакомца.
— Я повторяю еще раз для особо тупых, — заорал он, не подавая вида, что его узнали, —  выворачивайте сумки, карманы и бросайте все ценное в один пакет.
Натали быстро посмотрела мне в глаза и я тут же поняла, что нужно  по-возможности выполнять его приказы, оттягивая время и собираясь с мыслями.
Сложив к ногам бандита  все свои нехитрые сбережения, в том числе и хлеб насущный с двумя пакетами гречневой крупы, мы продолжали стоять на месте.
— Фу, какие тленные безделушки! —  омерзительно искривился главарь шайки, — Давайте-ка нам лучше свои девичьи сокровища…
На последней фразе вся толпа загоготала и, увидев намерение своего «хозяина» двинуться к нам, напряглась в готовности исполнить любой его гадкий замысел.

— Стой на месте и не прикасайся к нам, — совершенно спокойно сказала Наталья, вытянув левую руку ладонью вперед, словно отталкивая незримую стену. Её голос звучал с уверенной твердостью отточенного и сверкающего всеми гранями алмаза, так что опешившие от неожиданности сотоварищи Ивана застыли на месте вместе с ним.

По-прежнему держа левую руку вытянутой вперед, Натали приложила правую к своей груди — напротив сердца и…запела!

Песня ли это была или призыв молитвенный? Я не могла разобрать.
 Только звуки голоса, высекающие из Сердца, из самого пространства Огонь Вечный — окутывали нежностью, теплотой и невероятной Силой всех — и меня и всю озадаченную толпу безумцев, переглядывающихся и ожидающих от своего предводителя «указаний».
Но лицо вожака этой стаи выражало сейчас только внутреннюю борьбу, отчаянную злобу, искажающую когда-то красивые внешне черты — в безобразную черную маску. Он опустил глаза, судорожно сжимая вспотевшими руками орудие своей злобы.
Я непроизвольно посмотрела на Наталью и — почти не узнала её — преобразившуюся, сияющую внутренним светом. Слёзы серебрились у нее на глазах, но голос, набравший высоту, разливался и возносился, казалось во всю небесную ширь Вселенной, так что я почувствовала в этой необыкновенной мелодии сердца не жалость, не просьбу о спасении, но торжество Жизни, Единство человека с Мирозданием и негасимую Любовь, что движет всем.
 — Ненавижу… — даже не выкрикнул, а взвыл Иван, словно подбитый лютый зверь. Он сделал решительный шаг вперед, замахнувшись кинжалом на Наталью с высоты своего роста…

Я с ужасом закрыла глаза, понимая, что ничего не смогу сделать…

Руки мои взмокли, сердце застучало отчаянно быстро. Наташа…Силы Небесные, спасите ей жизнь! Только и мелькнуло в моей голове.

Но голос Натальи даже не дрогнул и не прервался. Я открыла глаза — и от  увиденного, от накопившегося напряжения выдохнула облегченно громко и резко, от чего сильно закружилась голова.

Спотыкаясь и постоянно падая на четвереньки, Иван полз и перекатывался по земле, процеживая сквозь зубы свое: «ненавижу». Компаньоны его разбежались так быстро, что я едва разглядела вдали темные, сбивающиеся в кучу фигуры, слыша их перепуганные голоса, сотрясающие пространство отборными матами.
Я поняла, что в тот самый момент, когда я зажмурилась от страха, бандиты увидели то, что для моих глаз осталось сокрытым. Но что или кто так напугал их?

Я вопросительно-радостно взглянула на  Наташу, стоящую теперь молча. Во всей её спокойной фигуре не было ни тени высокомерного торжества или презрения к поверженным существам. Напротив, в глазах читалась бесконечная милость, устремленная в Мир — милость сострадания к угасающему в людях свету.

— Пойдем, Настя, домой, — улыбнулась ласково Наташа, взяв меня под руку. — Надеюсь, ты не очень испугалась?
— Мне стало жутко, когда этот…монстр подошел к тебе и мне показалось, что сейчас наступит конец света!
Наташа засмеялась, но в глазах и переливах голоса чувствовалась горечь сожаления и боль воспоминаний.
— Прости меня, Настена. У тебя накопилось столько вопросов ко мне, но ты всегда сдерживала себя от излишнего любопытства, как ты думала обычно. Но теперь уж точно настал момент, когда я должна тебе рассказать многое о своей жизни.

Мы быстро пришли к своему подъезду, до которого от места происшествия оставалось пять минут ходьбы. Включив маленький светильник на кухне и заварив чай, Наташа села рядом со мной, грея руки над кружкой.

— Всего семь лет назад начался мой сознательный путь — настоящая осознанная жизнь, а не сон суетящегося и мечтающего человека.
Я тогда пела сольные партии в малоизвестном в России, но весьма популярном за рубежом фольклорном хоре. Музыка увлекала меня с детства и я сама писала песни, играла на фортепиано, виолончели и  гитаре. Но только никто не знал о моей заветной мечте — петь для людей без слов — лишь мелодией сердца и голоса. Я знала, что подобный жанр прямо скажем — мало кого может заинтересовать, а потому не пробовала даже поделиться с кем-либо своими мыслями.
Так у меня уже накопилось довольно много подобных импровизаций, а я все продолжала тайком от всех — в одиночестве петь и сочинять. Мне казалось уже, что так все и будет продолжаться дальше — ничего не изменится и надежда на исполнение заветной мечты почти угасла. Я приняла всё, как неизбежную данность…
Но в один из концертных вечеров, когда мы были на гастролях, мне пришлось задержаться в театре. Непонятно как, но дорогой сердцу моему образок Богородицы, подаренный мне мамой незадолго до ее ухода в вечность, и всегда бывший при мне — исчез с абсолютно целой цепочки.
Я обыскала всю сцену, гримерку и, конечно же, ничего не найдя, огорченная, направилась в гостиницу.
Театр уже совсем опустел, только кое-где слышался скрип передвигаемых стульев — уборщица наводила порядок в кафе, а я медленно и нехотя спускалась по длинной мраморной лестнице, как вдруг передо мной словно вырос из ниоткуда высокий, молодой мужчина с букетом ирисов.

«Это вам, Наталья», — сказал он, протягивая мне цветы — к слову сказать — мои любимые! Пока я приходила в себя от неожиданности, незнакомец продолжил, ошарашив меня еще больше:
«Не бойтесь, я не из числа надоедливых поклонников. Я послан сюда, чтобы вы знали — замысел ваш — исполнившись,  принесет огромную пользу людям и будет иметь успех. Нельзя таить талант в земле. Но для этого нужно еще многому научиться и на данном этапе пожертвовать той карьерой, что у вас есть».
Я молчала, хотя у самой  в голове вспыхивали и клокотали бесконечные вопросы — один за другим. Голова моя кружилась все сильнее, жар полыхал в теле. Незнакомец осторожно коснулся моего плеча и задал вопрос в лоб:
— Наталья, так вы согласны?! Нужно решить прямо сейчас.
Вдруг все мое замешательство исчезло в один миг, словно и не было вопросов в моей голове и жара в теле. Сердце мое отчетливо сказало «Да!», доверившись враз всему, что тогда произошло со мной.
Сколько лет, казалось, томилась я ожиданием чего-то важного и радостного — и вот, это произошло. С мгновения той встречи в театре жизнь началась для меня заново — я ощущала её иначе.
Помню, как долго ехала со своим спутником в далекие и неизвестные мне края, затерянные в лесах и горах. И не было во мне и капли сомнения — только радость предвкушения новой жизни и легкость оставленной где-то тяжести прежней бессмысленности.
В удаленной обители, в полном единении с природой со мной занимались музыкой  люди, покинувшие когда-то суету городов и последовавшие за Великим Мастером — служить человечеству путями незримыми.
Но любимые занятия музыкой были не главными в распорядке моего дня. Большую часть времени я, как послушание Учителя, выполняла самую мною нелюбимую всегда и серую работу — мыла посуду и полы в кельях, готовила простую пищу, носила воду из колодца. И это меня возмущало первое время, я не могла понять замысла Наставника, которого я редко видела — часто он уходил в заснеженный лес и когда возвращался — никто не знал.
Между тем, сердце мое все больше оживало — появлялись вдохновенные порывы петь, но уже не только для себя и своего удовольствия, но — хотелось подарить свою радость людям, пробудить в их сердцах Свет.
Только по-прежнему меня угнетала каждодневная, рутинная работа, казалось мне — ничего не дающая и не значащая, лишь отвлекающая от творчества.
И вот однажды, когда я уже принесла воды в нашу небольшую столовую, чтобы вымыть пол, Учитель появился рядом так тихо и незаметно, что, если бы я не имела всегда сдержанного нрава — закричала бы от испуга.
— Пойми, хорошая моя, — начал очень уж ласково говорить Учитель, взяв меня под руку и усаживая рядом с собой на скамейку. — Твой путь — Музыка, но чтобы нести истинный свет через нее, ты должна обрести полную внутреннюю Свободу, когда ничто не способно поколебать твоей Радости и устремленной Любви к Миру.
Нужно ощутить движение Жизни во всем — ведь творчество может состояться в любом труде, все зависит лишь от твоего Сердечного огня и чистоты помыслов — во имя чего, с мыслями о ком и о чем ты действуешь каждое мгновение?
Незримая Музыка Сердца может звучать везде и в каждом. Ты должна будешь понять это когда-нибудь…
Но сейчас, ты преодолела в себе многое — хотя бы не выплескивала своего раздражения, но терпеливо выполняла все, что тебе говорилось. И я больше не могу удерживать тебя здесь — твое сердце устремлено в мир, донести свои откровения людям и я благословляю тебя в этом стремлении. Только об одном предупреждаю — выбравший путь служения людям в суете мира должен не забывать, зачем он туда пришел.
Три года в моих чертогах прошли недаром для тебя и я надеюсь, ты еще вернешься в этот дом —    и  это станет новой ступенью в твоей Жизни. Иди с Миром.

На следующее утро я быстро собрала вещи — еще было совсем темно. Накануне попрощавшись со всеми и поблагодарив за неоценимые уроки, я быстро вышла на улицу.
К моему удивлению, меня ждал за калиткой все тот же — прежний мой провожатый, которому поручено было не только довести меня до назначенного города, но и помогать в дальнейшем.
Я покидала уединенные, суровые и прекрасные места и только сейчас начала задумываться, с чего же я начну и что мне делать дальше? Ни жилья, ни денег больших у меня не было, но Иван — быстро нашел квартиру, помог через каких-то знакомых сделать несколько записей в студии…Всё начиналось для меня, как в сказке.
Так, совершенно случайно, один очень известный рок-музыкант, услышав мои импровизации в студии, заинтересовался мною и предложил выступать на его концертах — в промежутках между некоторыми песнями. Он проявлял всегда большой интерес к нетрадиционным формам и направлениям в музыке и так  у него возник замысел создать со мной целый спектакль-импровизацию в сопровождении симфонического оркестра.
Помчались дни репетиций…Появилось столько сил, что мне даже ночью не хотелось спать — только бы и заниматься  всецело захватившим меня Общим Делом на Благо мира.
Сама Жизнь благоволила мне тогда — и мой музыкальный наставник-гуру, взявший так легко под свое крыло меня, мыслил со мной в одном ключе и все мои идеи принимал с радостью. Мы стали друзьями и первый наш совместный — благотворительный концерт прошел с большим аншлагом. На лицах у людей были слезы — и многие говорили, что никогда подобных ощущений не испытывали…Так два года мы выступали, дарили людям свою радость.
Но Иван…

Тут Наталья горько вздохнула, слегка покраснев. Было понятно, что дальше ей говорить очень трудно. Но, собравшись с силами, она продолжила:

— Иван таил все это время большую ревность — он, как говорил потом, любил меня всем сердцем, но это была не любовь, а страсть эгоизма и зависти к моим успехам — он хотел, чтобы я была с ним — его единственной женщиной, я же всецело была поглощена музыкой и тем поручением, что дал мне Учитель. Я любила Ивана, но не так, как бы он хотел этого. Всё было банально просто и, казалось, не предвещало беды.
Но однажды мой друг и партнер по сцене, вне себя от бешенства — таким я его даже представить не могла, ввалился в мою квартиру и выпалил на одном дыхании, что разрывает со мной всякое сотрудничество, ибо я — предательница и лицемерка.
Я не могла понять причины такого выпада, пыталась выяснить, поговорить — но ничего не смогла добиться.
И вдруг через несколько дней Иван заявляет, что нашел мне более перспективного продюсера — для сольных альбомов и концертов.
Но его условием было — петь лишь то, что будет в «формате» современной поп-«культуры». Мне это было совершенно чуждо и не соответствовало моим устремлениям. Я уже намеревалась дать отказ этому производителю «поющих барби», как Иван вызвал меня на откровенный разговор и проболтался о своей мерзкой интриге, нарушившей весь мой путь:
— Натали, разве ты не понимаешь, что теперь ты сможешь петь сама, давать сольные концерты и… мы будем вместе…
— Нет, Ваня. Лучше я буду сцену подметать САМА, чем петь сама такую пошлость и мерзость. Или ты забыл, кто направил меня на этот путь? Такое ощущение, что ты для других целей вернулся в этот мир. Мы разные люди…
— Я столько сделал для тебя, и для Учителя, а теперь ты говоришь мне, что мы разные люди? Я ведь смог отстранить от тебя этого похотливого старикашку-рокера, а он только мешал твоей карьере. Но неужели теперь я не могу в этой жизни почувствовать хоть несколько мгновений личного счастья?

Наталья прикрыла глаза ладонью и продолжила:

— Тогда мне стало ясно все, произошедшее внезапно и так стремительно — события выстроились в ряд. Иван наговорил какой-то мерзости моему наставнику и партнеру по сцене, чтобы приблизить меня к себе…Он, в погоне за личными амбициями и чувствами, забыл и предал всё — и себя в первую очередь.
Едва сдерживая слезы, я тогда выбежала из здания продюсерского центра, быстро добралась до квартиры, собрала все свои сбережения и села на первый попавшийся мне поезд до самой конечной остановки…
Что было дальше?
Я вышла ранним утром в незнакомом мне городе и несколько часов шла, куда глаза глядят — не зная, что делать теперь и куда податься.
Я очень боялась преследования со стороны Ивана — чувствуя, что он в своем безумии далеко теперь может зайти…и винила во всем себя — за эгоизм и не внимание к тому, что происходило с моим самым ближайшим другом, каковым я считала искренне Ваню…
В своих размышлениях и скитаниях по городу я не заметила, как вошла в небольшой, но очень уютный Храм и вдруг быстро  пришла в чувство — на центральном аналое стояла средних размеров икона Богородицы «Взыскание погибших».  Мало того, что потерянный мною образок был точь-в-точь как эта икона, так еще и Храм был назван в честь «Взыскания погибших» и день тот — был днем чествования этой иконы.
Я восприняла это за провидение и решила остаться некоторое время в храме. Выбрав самый укромный уголок, я молилась Пречистой Матери так неистово и отчаянно, что позабыла о времени и голоде…
Когда храм уже собирались закрывать, ко мне подошел невысокого роста батюшка, с худым, аскетически бледным лицом и, видя мое измученное состояние, предложил мне помощь.
Так я некоторое время стала работать в Храме послушницей — мыла подсвечники, протирала иконы и прочую посильную работу тоже выполняла. Меня кормили и даже выделили подсобную каморку — для ночлега.
Работая там, я понемногу начала вспоминать весь свой творческий путь — перед глазами пролетали яркие эпизоды моей жизни, выступлений, даже отдельные фразы и мысли, когда-то позабытые — вставали теперь в сознании так четко, что Сердце мое сжималось болью…
Но это уже была не боль утраченных возможностей — я просто осознала нечистоту своих прежних порывов и действий. Да, я действительно любила музыку и хотела дарить через нее радость людям, но очень глубоко в моем сознании всегда таился червь тщеславия и самодовольства — словно я пела лишь для того, чтобы мое эго, требующее утонченных —духовных завоеваний, услаждалось в этих достижениях…
Тогда как истинное творчество — и я это понимала все яснее, есть бесконечный процесс и движение в Радости и Любви, состояние, не требующее ни хулы, ни похвалы. И лишь такое Творчество способно принести пользу людям.
Я сильно разочаровалась в себе, осознав свои внутренние ошибки и падения, но решила пройти свой путь и принять все, что преподнесет мне Жизнь.
Однажды пожилая работница храма, у которой полгорода было знакомых, предложила  мне снимать у нее за полцены квартиру,  в которой мы сейчас живем с тобой. Она также порекомендовала меня своей знакомой уборщице, которая искала себе замену.
Так я и оказалась здесь и, занимаясь непривычным для меня трудом, все чаще вспоминала напутствие Учителя: «Нужно ощутить движение Жизни во всем — ведь творчество может состояться в любом труде, все зависит лишь от твоего Сердечного огня и чистоты помыслов — во имя чего, с мыслями о ком и о чем ты действуешь каждое мгновение?
Незримая Музыка Сердца может звучать везде и в каждом. Ты должна будешь понять это когда-нибудь…».
И я по-настоящему поняла это, лишь когда осталась одна — занимаясь серым и неприметным трудом уборщицы, ощутила, что Сердце действительно может звенеть Радостью Жить и Любить и — это Творчество незримое, но самое сложное и бесценное.

Наталья замолчала, но глаза ее сияли таким вдохновенным светом, казалось, льющим звуки неслышимой чудесной песни, что я невольно замерла. Мы сидели в полной тишине, уже было далеко за полночь, но спать не хотелось совсем.
Только Наталья, зная, что завтра нам предстоит тяжелый трудовой день — настояла на том, чтобы я все-таки поспала оставшихся два часа, но только я, лежа в кровати, так и не смогла заснуть — образ Ивана, ставшего отвратительным разбойником и, в одержимости своей, сумевшего найти Наталью — стоял перед моими глазами, вызывая вначале чувство полного отвращения, но более — жалости и даже сочувствия тому, что его Сердце попало в плен низменных чувств и страдает, принося муки другим.


4

Густые, сосновые леса мелькали за окнами машины, уносящей меня все дальше от привычных и родных мест — в неизвестность, полную светлых возможностей. Сколько лет прошло с того дня, как я — полная отчаяния, встретилась в парке с Наташей? Кажется, что  целая вечность отделяет меня от того момента — так насыщенна переживаниями и событиями была жизнь. Но ведь прошло всего пять лет!
Работа уборщицей, потом администратором — внешне ничего особенного, жизнь, как жизнь. А внутри — такие открытия и перевороты.
И вот теперь — совсем уж внезапное предложение погостить и потрудиться в научно-реабилитационном Центре «Светоч». До сих пор отчетливо помнятся мне  глаза Наташи — искрящиеся радостью воплощенной мечты, когда она, ничего не сказав, вручила мне небольшой, но достаточно объемистый альманах, выпускаемый этой исследовательской общиной людей, устремленных к познанию и помощи ближним.
Конечно же, я невольно для себя загорелась желанием попасть туда и сразу же сказала об этом Натали.
Каково же было мое удивление, когда моя подруга и наставница заявила вдруг, что мы можем поехать туда по особому приглашению главного руководителя  «Светоча», который, как оказалось был соратником и другом Натали с тех пор, как она посетила обитель своего Учителя, благословившего деятельность этого уникального Центра.
 
 Но, видимо, я очень уж глубоко погрузилась в воспоминания и размышления о прожитом, что даже не сразу заметила, как мы начали подъезжать к целому ряду небольших — одно, двух и трехэтажных домиков, очень уютных и гармоничных с виду, вписавшихся в лесной пейзаж очень ненавязчиво, будто бы даже слившись с окружающей природой.
— Вот это –Да! — вырвалось у меня невольно, — И кто бы мог подумать, что в самой лесной глуши — есть такая цивилизация!
Наташа, помогая водителю разобраться с нашим нехитрым багажом, улыбнулась моим наивным возгласам и, делая вид строгой, но заботливой матери, взяла меня под руку:
— Настя, ты должна немного отдохнуть после дороги, а потом — отправимся с тобой на экскурсию. Нам покажут все корпуса и вкратце посвятят в основные каждодневные труды всех, живущих здесь.

Удивительно, но когда мы подошли к самому дальнему, двухэтажному дому, Наташа достала ключ из своего кармана, словно всегда он был при ней.

— Проходи, располагайся. На первом этаже — гостиная и кабинет. На втором — спальня и ванная комната. Прими душ, переоденься и без стеснения ложись спать. Ты должна быть свежей и бодрой, чтобы с первого дня жизни на новом месте прочувствовать значимость того, что здесь происходит. Я зайду к тебе через три часа.

Наташа развернулась и вышла так быстро, что мне ничего не оставалось, как только следовать её указаниям.
Но только любопытство, порою, брало верх над усталостью, и я с восхищением наивного ребенка разглядывала убранство дома изнутри. Все детали скромного, но выразительного интерьера были подобраны утонченно.
Изящные тюли и полупрозрачные золотистые шторы перекликались кружевными мотивами с цветочным орнаментом бежево-холщевых  стен. В углу спальной комнаты, над прикроватным столиком, висели три фонаря-лампады, придавая атмосфере комнаты настроение торжественной тишины и сокровенности.
Поддавшись искушению прилечь на аккуратную и очень уютную кровать, я не заметила, как уснула и, словно проснувшись через пять минут, была приятно удивлена — Наташа была уже рядом и спокойно поливала белые фиалки на окне.
Через десять минут я уже была одета и причесана и мы направились пешком в один из больших корпусов, с говорящим названием «Аура».
Бодрящий, февральский ветер, несущий отдаленные ароматы свежей весны, подгонял идти быстрее и вместе с тем — я не могла налюбоваться окружающими пейзажами отдаленных горных хребтов и заснеженного поля, посреди которого то тут, то там — виднелось продолжение соснового бора.
Еще несколько шагов по хрустящей снегом тропинке — и мы были у цели.
Двухэтажное, достаточно большое по площади здание было целиком и полностью посвящено исследованиям, связанным с человеком и его взаимосвязью с окружающим миром.
Я уже было приготовилась увидеть внутри скучные и непонятные приборы, но когда мы вошли в холл, ярко освещенный, уставленный большими и средними кашпо с цветами и карликовыми деревьями не известных мне видов, мне показалось, что я попала в дворцовую залу.
Пройдя по центральной — сужающейся к верху белоснежной лестнице, Наташа провела меня через целый ряд коридоров — в святая святых, как она сказала мне — в лабораторию.

— Добро пожаловать, гости дорогие! — плавно взмахнув рукой, вышла нам на встречу высокая и очень стройная женщина, чей возраст трудно было определить — на её безупречно молодом лице читалась одновременно и детская простота, и глубочайшая мудрость истинной женщины-Матери.
С первых мгновений я прониклась к ней искренним уважением и теплом дочерней любви, словно передо мной стояла моя мама — понимающая, знающая, тихая…
Так всепоглощающе было достоинство и цельная красота этой женщины, что я на несколько мгновений совсем не воспринимала того, что происходило рядом со мной — так была занята созерцанием её присутствия.
Но самое абсурдное было то, что мимо ушей моих пролетело само имя новой знакомой.
Я очнулась от забытья лишь когда Наташа легонько потянула меня за руку и мимолетным взглядом напомнила мне об элементарной вежливости и тактичности.

— …в этом зале мы также помимо того, что исследуем влияние мысли на самого человека, находим  физические доказательства воздействия мысленных токов на окружающее — будь то человек или растение, камень или вода. Так мы обнаружили в пространстве газ, выделяющийся в определенных негативных состояниях человека и вызывающий различные заболевания.
Конечно же, все, живущие и учащиеся здесь — обязательно посещают эту лабораторию и сами ставят эксперименты, занимаясь различными исследованиями, цель которых увидеть единство материи и Духа-сознания, и главенствующую роль последнего в Мироздании.

Сделав небольшую паузу и, обратившись ко мне, она, улыбаясь, спросила:

— Надеюсь, я вас не слишком утомила своей вводной лекцией?
Я же совершенно по-детски закачала головой, приговаривая в ответ «нет-нет, что Вы!»,  так что и Наташа и гостеприимная хозяйка добродушно засмеялись, а я почувствовала, как багровеют от смущения даже кончики моих волос.
— Ну что же, раз уж вы полны сил, покажу вам самый жизнерадостный корпус, где занимаются наши дети. Каждого из них, впрочем как и всех других сотрудников, привела к нам сама Жизнь, ведь судьба живущих здесь непроста — много горестей внутренних и внешних они пережили и продолжают по-своему переживать . Именно это побуждает их помогать друг другу. Валентина  — главная наставница этой части нашего Центра. Возможно, она вам расскажет о своем непростом и тяжелейшем Пути, о своей Победе.
Но — лучше один раз увидеть. Пойдемте за мной.

И, набросив на плечи легкое пальто, Ирина — а именно так звали руководительницу «Светоча», как шепнула мне на ухо Натали, вывела нас на улицу незнакомыми коридорами, и, пройдя метров сто в глубь двора, распахнула перед нами дверь детского трехэтажного корпуса «Радуга».
 
— Пойдемте сюда, — полушепотом сказала Ирина, приглашая нас незаметно войти в просторный, залитый светом класс, где полукругом-амфитеатром сидели дети разных возрастов: от семи до пятнадцати лет.
 В центре зала стояла среднего роста женщина — со слегка пухлым лицом, но очень подтянутая, с невероятно тонкими, почти детскими  руками. Глаза ее искрились таким огнем неутомимой радости и юного жизнелюбия, что казалось, не было никакой разницы в возрасте между наставницей и её подопечными.

— Итак, друзья, — бодрым голосом обращалась она к аудитории, —  теперь в трех словах опишите мне суть понятия «зависимость» а затем подберите одно слово— емкое и точное, раскрывающее, по-вашему связь между зависимостью и страданием. У вас полторы минуты. Время пошло.

Она хлопнула в ладоши и перевернула маленькие песочные часы. Её быстрый взгляд точно определил наше укромное местоположение, и Валентина — а это была именно она, доброжелательно заулыбавшись, кивнула нам головой, приветствуя своих затаившихся гостей.

Полторы минуты, отведенные для выполнения задания, пролетели как одна секунда. Но за это время я успела разглядеть удивительные лица юных учеников, сосредоточенные и  вдохновленные, словно они были заняты увлекательной творческой игрой.

Когда последние песчинки отмерили оставшиеся доли секунд, дети по очереди начали зачитывать свои размышления, поражающие  — особым видением и разносторонностью  их молодого понимания.

Но вот одна девочка, лет девяти, до которой очередь дошла в самом конце занятия, зачитав свой ответ, нежданно спросила:

— Матушка Валентина, а почему человек болеет душой и телом? Разве Творец этого хочет?
Валентина улыбнулась глазами:
—Нина, ты задала хороший вопрос, но ответ на него – лежит на поверхности.
Все вы, юные наши садовники, знаете устройство растений, знаете, что все в мире взаимосвязано. Так вот, смотрите…— И Валентина  нырнула рукой в небольшой карман вязаного кардигана и, разжав ладонь, достала целую горсть зерен пшеницы.
Но что удивительно — дети как будто не удивились такому «фокусу», зато я так и ахнула, ребячески раскрыв рот.
— Скажите мне, друзья, — продолжала Валентина, — когда зерно попадает в землю, напитывается влагой и растет — оно хочет жить?
— Да! — хором ответили ученики.
— Но разве Творец не хочет того же, заложив в зерно все необходимое и создав для него все условия роста и дальнейшего развития?
— Да! — снова утвердительно закачали головами юные исследователи.
Но Валентина вновь продолжала:
— Тогда еще один вопрос: чьей волей обладает зерно, когда принимает все, что дает ему Создатель через Матерь-Природу?
 Ученики задумались. Воцарилась умилительная тишина, в которой на юных и ангельски свежих лицах читалось большое напряжение.
Но вдруг, один мальчик, словно почувствовав нежданное озарение, от радости соскочил со своего места и выкрикнул: «Я знаю! У них одна Воля!».
Все ученики дружно засмеялись, а мальчик потупил взор и так резко уселся на свое место, что казалось, хотел провалиться сквозь сиденье.
— Напрасно вы смеетесь и вводите в смущение своего товарища, — строго проговорила Валентина, ласково взглянув на мальчика. — Разве он не прав? Тогда вот вам еще один вопрос:  что происходит с цветком, если он вдруг противится принимать данное ему?
Подумайте об этом хорошенько, а на сегодня — все.

Я не заметила, как все дети потихоньку разошлись, без криков и отчаянных воплей радости от  того, что наконец-то нудный урок закончился.
Сама невольно погрузившись в раздумья над вопросом маленькой девочки, я проворонила тот момент, когда Валентина подошла к нам, и очнулась уже тогда, когда Ирина представляла нас.
Образ наставницы детского корпуса меня поразил вблизи. Её лицо теперь  не казалось таким уж пухлым, но при этом совершенно очаровывало внутренним сиянием кожи и пронзительностью черных, миндалевидных, блестящих глаз.
— Я должна вас оставить на некоторое время в попечение Валентины, — сказала извиняясь, Ирина, и направившись к выходу, пропела нам: встретимся на торжестве в Храме!
Видя мое недоумение, Валентина тут же пояснила:
— Видите ли, раз в трехлетие все сотрудники нашей общины готовят праздничное выступление и приношение-рукоделие в наш Храм Радости. Каждый вносит творчеством своим частичку своей радости и счастья, чтобы в течение всего последующего времени, во время трудных минут, кто-то мог прийти и помолиться в тишине келий и пределов нашего Храма, чувствуя там поддержку даже стен, пропитанных излучениями Светлых чувств.
   Естественно, слушая Валентину, я мгновенно загорелась желанием побывать в этом Храме с необычайным названием, и Валентина с Натальей незлобно засмеявшись вдвоем, читая на моем лице предвосхищение и любопытство ребенка, без слов взяли под руки и повели меня быстрым шагом, по вымощенным булыжником тропинкам в заснеженный сад, увенчанный на большом холме величественным, белоснежным Храмом необычайной архитектуры — с пирамидальными, и сфероидными куполами, в удивительно гармоничной пропорции.
Издали он казался небольшим и очень компактным — стройным, тянущимся вверх, но внутри оказался настолько необычным и просторным, что я вновь обнаружила себя «вкопанной» в землю от удивления и восхищения.
 Как оказалось, в Храме было несколько приделов на одном этаже, и тот огромный зал с чудными изящными колоннами, что встречал каждого входящего — был Храмом всех Торжеств.
Иконостас — был украшен чудными картинами из жизни Святых Учителей и Подвижников всех времен и народов, в центре него — узкие резные ворота из белого ароматного дерева. На стенах также висели чудные образа и картины, озаренные светом лампад, и пробуждающие самые неповторимые чувства своими сочными и сияющими красками.
У стен же, располагались невысоким амфитеатром деревянные стулья-кресла, как, сказала Валентина — для  зрителей – сотворцов.
И повсюду были  живые цветы — белых, синих, пурпурных и фиолетовых цветов разнообразных оттенков, источая дивный аромат, они наполняли Храм духом вечной Весны.
Я, казалось, была уже  готова остаться в этом Храме Красоты навсегда — такая светлая и радостная тишина царила там.
Но Валентина, нарушив общее молчание, вдруг сказала:
— Это еще не все, пойдем дальше. Но прошу вас теперь хранить безмолвие, так как мы войдем в Алтарные пределы — их ровно восемь, именно в них происходят самые волнительные и возвышенные торжества каждого из  сотрудников. Первые семь пределов — олицетворяют чертоги Семи Владык Света. Восьмой чертог — Матери Мира. Итак, пойдемте, наш ждет первая обитель Владыки Иисуса.
Я не совсем поняла, о чем идет речь и потому немного заволновалась, так как мы направились теперь, в Святая Святых Храма, куда не допускают входить мирянам  в обычных церквях. Но Наталья, постоянно держа меня за руку, одним лишь взглядом успокоила мою встревоженную душу и я спокойным, благоговейно-уверенным шагом взошла по пяти ступеням и переступила порог Врат.
   В центре первого чертога-святилища, на месте привычного иконостаса, а точнее — над следующими Вратами высился Образ Господа Иисуса Христа в белом одеянии, с радугой в левой руке — точь-в-точь, как на небольшой иконе, стоящей на полке в спальне Наташи!
Но здесь Его лик казался абсолютно живым, равно как и радуга, сияющая невыразимыми цветами, какие земному живописцу, казалось, не под силу найти в своей палитре.
Но еще выше — над образом Владыки — с благословенным платом в нежных руках, стояла Матерь — Мира Владычица, напутствующая всех детей своих. Её лик неповторимого сияния и красоты, был укрыт полупрозрачным пурпурным покровом и выражал столько мудрости и благодатной Любви, что я с трудом отвела взгляд от чудного, дышащего Жизнью, Образа.
   Стены же этой обители были абсолютно овальными, с пурпурно-розовыми прожилками белого мрамора и с беспредельно высоким куполом, который, как сказала мне позже Наталья —высился над всеми чертогами, единя их все своей мощью—  ведь  центральная точка его удивительным образом совпадала со всеми центрами каждой из обителей Храма, создавая таким образом Единство в Единстве.
Залюбовавшись Образом Владики и Великой Матери, мой взгляд тут же приворожил алтарь с чашей, подобно большой лампаде, в ней негасимо горел ярким пламенем огонь, а вокруг стояли благовония, наполняя чертог ароматом торжественной, благоговейной тишины.
Мы втроем, не говоря друг другу ни слова, опустились на колени перед алтарем и в безмолвии начали молиться, устремив взгляды свои внутрь себя.
Время словно замерло, и каждое мгновение сердечной молитвы проживалось ярко и торжественно. Пространство вокруг нас полыхало дыханием незримого Огня, пульсирующего и временами угасающего, но после  нарастающего с большей силой. Я чувствововала присутствие самого Владыки и Матери Сущей, отчего на глазах появились слезы, но это были слезы умиления….
Я готова была остаться здесь навсегда, таким порывом устремления к Высшему была охвачена моя душа, что я не заметила даже, как очень плавно и тихо встала с колен сначала Валентина, встретившись взглядом с Натальей, она, видимо, что-то ей этим сказала, поскольку моя спутница ей кивнула и сама – немного погодя встала, осторожно тронув меня за плечо.
Я поняла, что сейчас нужно немедля уходить, не осмотрев даже половины Храма, но я молча повиновалась, чувствуя, что это необходимо, хотя не скрывала своего сожаления.
Низким поклоном еще раз поприветствовав Иерархов Света, мы вышли из Храма словно из другого Мира с иным измерением времени.
Небо уже залилось ночной синевой с яркою россыпью звезд, мерцающих изумрудными и пурпурными искрами.
Валентины уже не было видно даже издали, она словно растворилась, когда мы шли к своему ночлегу. Наталья в пути ничего мне не говорила и не поясняла причину столь поспешного ухода из Храма. Но на её лице читалось как обычно невозмутимое спокойствие и лишь глаза выдавали напряжение и стремление кому-то помочь. Казалось, всем своим существом она была где-то далеко и в сердце моем мелькнула мысль, что Наталья в эту минуту — с Валентиной.
Я знала, что завтра в Общине готовится праздник и он должен состоятся в Храме, а потому, лишь предвкушая необычное зрелище я заснула так быстро, что не успела заметить, как Наталья погасила свет нашего ночника.

5.

У стены небольшой, светлой комнаты на мягком диванчике молча сидела Валентина, наклонив голову, она  держала хрупкие руки  ангелоподобной девушки, стоящей перед ней на коленях так же безмолвно.

— Елизавета, ты должна собрать в себе столько сил мужества и стойкости, —начала тихо Валентина наставлять юную девушку, — столько устремления к Свету, чтобы не соблазниться и не ослабнуть под натиском тьмы в самый знаменательный для тебя день сегодняшнего праздника.
— Я знаю, Матушка. Но подтвердите мои опасения…Скажите, моя мама…она должна сегодня приехать  к нам в общину за мной?
— Да. Ты и сама знаешь. Я виновата в том, что произошло, я и должна платить первая..
— Нет, Матушка, не говорите так, — возразила Елизавета, отчего её огромные, черные с синевой глаза, заблестели молниями самоотверженности и решимости.— Если нужно, я покорюсь Воле Высшей, и покину общину, лишь бы никто из сотрудников не пострадал невинно…
— Девочка моя, ты не знаешь, что говоришь! Учитель не допустит такого, нам нужно доверится ему — и все будет хорошо. Лишь сердцем надо выстоять, это сложнее всяких пыток и оскорблений.
 
Ни слова больше не сказав, Елизавета встала с колен, поцеловала руку Валентины, и вышла из комнаты.

И тут я проснулась, а точнее — просто открыла глаза, как будто и не спала, и виденное мною — оказалось лишь частью моего ночного времяпрепровождения. Но настолько ярким был сон мой, и так четко и хорошо я осознавала себя и происходящее в нем, что не могла долго поверить, что все это было  лишь фантазией ума.

Умывшись, переодевшись в чистое белье, мы с Натали направились в одноэтажный корпус  светлой, просторной столовой, залитой ярким рассветным солнцем. Обеденный зал представлял собой огромный шестиугольник с нескольким секциями, границы которых были условно ограничены легкими белыми колоннами, так что можно было видеть всех жителей общины, вкушающих здесь пищу — от мала до велика.
С восхищением осмотрев, насколько хватило взгляда, скромный, но вдохновляющий интерьер, я невольно встретилась взглядом с сидящей за дальним столиком — Валентиной, которая показалась мне сегодня  очень бледной, ведь  взгляд её — всегда приветливый, излучал теперь еще и потаенное напряжение.
Я опять погрузилась в воспоминание сегодняшнего сновидения. Вспомнилось нежное, исполненное мольбы и тревоги — лицо девушки, мне вдруг очень захотелось вновь увидеть её и наяву — настолько Ангел из сна поразил меня своей красотой.
— Настенька, — улыбаясь, прикоснулась к моей руке Натали, когда перед нами уже поставили блюда с пищей, —  Нам предстоит очень насыщенный день и особенно — для тебя, я думаю, он будет полон сюрпризов. Так что советую набраться сил и покушать плотнее.
Натали улыбнулась невинно-хитро, заставив меня нахмурить брови.
Но стоило мне увидеть на тарелке мою любимую творожную  запеканку, салат из моркови с капустой, как все посторонние мысли быстро улетучились, оставив все сюрпризы — на потом.
Но все когда-нибудь кончается, как и быстро улетучилась моя порция завтрака, оставив приятное послевкусие и сожаление о том, что я так и не исцелилась от своего пристрастия к вкусной пище — чревоугодия.
Натали, словно бы опять прочтя мои мысли, взяв меня за руку, улыбнувшись, сказала:
— Думаю, ты еще не познала в себе другое пристрастие и жажду…Пойдем скорее за мной — сейчас в корпусе галерейной мастерской открывается среди прочих — выставка одной замечательной художницы, ты её знаешь — она долго шла в поисках своего творческого пути, и её первая экспозиция в нашей общине приурочена к сегодняшнему Празднику Радости.

По дороге к галерее, я долго перебирала в памяти всех своих знакомых «из прошлой жизни», до знакомства с Натальей, но так и не смогла припомнить даже человека, увлекающегося фотографией, не то, что — профессионального художника. Пока я в недоумении размышляла, мы уже вошли в трехэтажное, с отличной лепниной и барельефами на фасаде — выставочное здание.

Оказывается, на выставку уже собралось до половины сотрудников общины. Первый этаж экспозиции был посвящен Озарению человека в его Пути обретения себя и Истины. Подобной живописи, кажется, я никогда не видела — ясные, чистые цвета, многослойность образов на фоне Живого Огнедышащего Космоса меня приворожили. Но особенно мне не хотелось отходить от картин некой молодой художницы Е. Латовой.
Натали, одобряя мой выбор, и также признав в талантливой художнице гения, вдруг невзначай спросила:

— И разве ты не хочешь теперь увидеться с ней и поделиться своими впечатлениями, ведь она — дебютантка и это первая очень важная выставка в её жизни?
 Я немного засмущалась, представив себя — никчемную, рядом с гениальным человеком, но Натали столь безудержно засмеялась с моих отговорок, а сердце мое так сильно звало поддаться соблазну взглянуть на творца сих шедевров, что я практически сразу же согласилась пройти за моей подругой в самые верхние этажи — мастерскую художницы.

Войдя в прихожую с прозрачно- витражными дверями, я уже издали услышала знакомый женский голос, но не могла вспомнить — кому он принадлежал и где я его слышала. Но когда дверь мастерской отворилась и к нам навстречу вышла Елена — та самая Елена, что работала администратором в косметическом салоне, Елена, о коей я так горячо когда-то молилась и чью беду мне дано было увидеть, — я остолбенела от радостной неожиданности.
Надо сказать, Елена тоже была в растерянности, когда подошла к нам, но, собравшись с чувствами, поприветствовала нас почтительным поклоном и, подойдя ко мне, сказала:
— Настенька, Анастасия! Как же я молила Бога, чтобы мне увидеть снова вас — мою незримую спасительницу!
— О чем вы, Елена, это вам спасибо, ваши картины, ваше творчество, а я…
Незлобный смех послышался за тонкими стенами мастерской, откуда вышла Валентина с Ириной и молодым мужчиной в очках с тростью в руках. И этот мужчина…
«О Боже!» — воскликнула я, глядя на него — он был точь-в-точь из того видения горького прошлого Елены, но тогда лишь ноги ему заменяла инвалидная коляска, а теперь….

— Можете звать меня просто Костя, — засмеялся мужчина, отвечая с юмором на мой возглас, и целуя при этом руки мне и Наталье.
 — Оставим вас наедине, думаю, вам есть, что сказать друг другу, — улыбнувшись, подмигнула мне Ирина и вышла вместе с Валентиной из прихожей.
Елена тут же, взяв меня за обе руки, радостно защебетала:
— Настенька, вы не представляете, сколько нам с мужем пришлось пережить, и сколько радости и надежды нам подарил Учитель, пригласив Костю и меня жить и трудиться здесь — в общине Красоты, Знания и Простоты! Моя мечта сбылась — я теперь могу писать так, как желает мое сердце и муж мой — почти исцелился, всегда рядом со мной, и сын — Лёнечка здоров совсем.

— Я очень рада за вас, Леночка, — ответила я. — Но меня очень заинтересовали все ваши картины — они необычайные! Просто Поэзия цвета! Вы не могли бы вкратце рассказать о том, как они создавались и что вдохновило вас на такие шедевры?
— Настенька, — засмеялась колокольчиком Елена, — Вы говорите, как профессиональный журналист! О! Я вспоминаю своего мужа, как он на первом свидании задавал мне такие же чеканные вопросы, вводя меня в краску. Настенька, вы как сестра мне теперь, давайте перейдем на Ты?

Я, смутившись, кивнула головой, возразив при этом, что давно себя журналистом не считаю, и мы направились втроем в зал, слушая необычные комментарии Елены, самозабвенно поясняющей нам идею каждого полотна, дышащего вибрациями чарующего Космоса.
Целых три часа провели мы в галерее, под аккомпанемент скрипки и виолончели, наслаждаясь созерцанием живописных трудов сотрудников общины.
Но, как оказалось, художественная выставка — была лишь первой в списке всевозможных экспозиций, которые нам следовало посетить.
Выставка всевозможных изобретений и открытий в области психомеханики, отчетная экспозиция исследований тонких психических энергий и яркие примеры воздействия аурических, космических и искусственных лучей на растения и человека.
В особом зале показывали видео, снятое в одной из лабораторий, демонстрирующее исцеление нескольких людей особыми лучами и токами.
Множество рукодельных работ — мозаичные пейзажи, портреты из дерева, изящные статуэтки, панно — и все из самых невероятных, порой подручных  и неприметных материалов было сделано так искусно, что все хотелось потрогать, понюхать, подержать в руках.
Особенно же меня привлек зал, в котором длинными рядами стояли небольшие колбочки с ароматными композициями благоуханных масел и подробной аннотацией к ним.
 Как пояснила мне Наталья, двадцать сотрудников работают в общине над разработкой и изучением целебных составов масел. Используя древние рецепты, они также создают новые — имеющие необычное, благотворное воздействие. Эликсиры, могущие даже заменить употребление пищи на несколько дней, при условии утонченного организма и сознания, устремленного к Свету.
Любопытство охватило меня, и я  остановилась около одного ряда, с маслом, заинтересовавшим меня своим видом — оно имело аметистово-розовый цвет и как-то странно переливалось и даже вспыхивало маленькими звездочками.
Мы с Натальей долго пытались найти аннотацию к этому маслу, но оно стояло как-то отдельно, в небольшом хрустальном помосте — особняком.
— Наверное, для избранных, — вздохнула я, засмеявшись.
— Вы правы, этот эликсир для вас, — раздался у меня за спиной мягкий, обаятельный мужской голос.
Я повернулась и обомлела: передо мной стоял очень высокий, стройный молодой мужчина, протягивающий мне в руке флакон с заветным маслом. Взгляд его был настолько пронзающе жгуч, что я, смутившись, отвела глаза в сторону.
 Он быстро обменялся с Натальей приветствием, и, подойдя ко мне, низко поклонился и, поцеловав мою руку, сказал:
— Сестра много мне говорила о вас, Анастасия. Но простите, я еще не представился: Александр — ваш верный друг и брат.
В голове у меня пролетел сразу рой вопросов: откуда у Натальи брат? И где он был, когда она осталась совсем одна? И самое главное — как Натали могла что-то рассказать ему обо мне, если все время была рядом со мной?
— Не смущайтесь так, Настасья, — мило улыбнулся Александр. — Мы познакомились с Натальей давно, еще в общине Учителя, там я подарил ей одну драгоценную книгу…
Александр хитро улыбнулся, взгляд его заискрился, а мое Сердце радостно зазвенело — Книга Восточных Притч! Это был его подарок Наталье.
Как же я хотела тогда узнать дарителя этой книги, чудно связавшей и, как оказалось, заочно познакомившей меня с братом-Александром. И вот — вопросы мои так легко разрешились спустя столько лет.
— Я рад, что книга вам пригодилась, но, надеюсь, не менее ценным для вас окажется и этот эликсир, что я с радостью дарю вам. Он называется «Цветок Матери Мира» и о его свойствах вам еще предстоит узнать, а пока просто всегда храните его у себя на груди, как благословение самой Матери.
Я положила ценный бутылек в крохотный шелковый мешочек, что подал мне Александр, и бережно вложила его во внутренний кармашек пиджака, надеясь не забыть о нем.
Мы не на долго распрощались, пообещав друг другу еще встретиться. Александр торопился в свою лабораторию, но дал слово пригласить нас к себе в мастерскую и провести мини-экскурсию.
Так, насыщенно пробежало время до вечера, хотя мне и показалось, что прошел не день, а целый год — настолько полным переживаний и радостных встреч и открытий был каждый час жизни в общине. Но, наконец, настала для всех долгожданная минута, когда все собрались в Храме Радости, удивительным образом компактно разместившись в деревянных креслах амфитеатра гостевого предела.

Когда все собрались и замерли в благоговейной, молитвенной тишине, с высоты Купола раздалось сладостное пение Хора, располагавшегося на верхних ярусах Храма, и в этот самый момент  из Врат Первого Чертога вышла к нам Ирина, облаченная в голубые одежды, держа в руках лампаду с Огнем Чертога Любви, лицо её сияло и казалось еще моложе.
 Закрыв глаза, она запела и голос её, сливаясь с голосами всего хора, придавал всеобщему пению мощь и силу Царственной Женственности. Я была в который раз очарована обликом Ирины — сколько гармоничности и достоинства истинной Женщины-Матери было во всем её стане, походке, жестах, речи и — неописуемо глубоком голосе.
Музыка голосов переливалась, возносилась торжественным бессловесным гимном, и я украдкой видела, как на лицах слушателей блестели слезы умиления. Наталья же, не шелохнувшись, сидела рядом со мной и мне казалось, что и она — закрыв глаза, соединилась в общем пении с хором, таким сосредоточенно-возвышенным было её лицо, озаренное тихой улыбкой.
Сколько времени пел Ангельский Хор незримых певчих трудно было понять, но постепенно, музыка их голосов, словно бы отдаляясь, утихала и, завершительные аккорды Ирина солировала сама, словно окутав всех нас незримым покровом своего голоса, который, в один миг, унеся всех нас в неведомые дали, вдруг умолк.
Несколько мгновений в Храме царила благодатная тишина. Было слышно лишь, как пел свою тихую песню Огонь в руках Ирины, вдруг открывшей глаза и, с глубоким почтением обратившейся ко всем присутствующим с приветственной речью:

— Дорогие мои Друзья! Дети, Братья и Сестры Единой Жизни!
Сегодня мы празднуем в нашем Храме Радости не день отдохновения от каждодневных, серых и скучных трудов. Мы не подводим долгожданные итоги и не оцениваем результаты своего пути.  Сегодня мы лишь напоминаем друг другу, к чему должен стремится каждый из нас — к тому, чтобы каждый День своей жизни, каждый рассвет встречался нами с Радостью Благословения и предвкушения долгожданных Трудов во Благо Всего Мира, как Праздник, дарованный нам Единой Жизнью.
Как не хотелось бы, чтобы кто-то влачил свой день от часов упокоения до упокоения, но — не стремясь пожинать лишь плоды своего многотрудного Пути, наслаждался бы каждый из вас всякой минутой Движения, Дыхания в  трудах преодоления боли и трудностей Жизни.
Пусть сегодняшний день станет для вас еще одной Вехой Победы над серой обыденностью, и я знаю, что все, сидящие здесь за прошедшее трехлетие не единожды ощущали вкус этой Победы на устах своего Духа.
 Друзья, сегодня знаменательный день еще и потому, что нашу обитель посетили долгожданные гости – наши друзья, наши сестры, давно шедшие своим особым Путем к нам.
Так поприветствуем Их, поприветствуем друг друга Поклоном почтения и Благословения.
Мир Вам, Дети мои!

С последним пожеланием Ирины, поклонившейся на все четыре стороны, все встали и начали обмениваться поклонами друг с другом, искренне и безмолвно желая друг другу всех благ на Пути.
К нам также подходили многие и приветствовали особо — целованием рук, выражая непритворную радость братско-сестринской любви.
Когда все, по обычаю общины, закончили взаимное приветствие, к нам подошла Ирина и, попросив с моего разрешения, похитить мою подругу — Наталью, увела её в потайную дверь, сплошь укрытую живописными полотнами, а потому неприметную для несведущего человека. Цели этого внезапного ухода я не знала, а потому, не посвященная в дальнейший замысел праздника, ожидала невольно, что скоро всем надобно будет расходиться.
Но вдруг, на место Натальи, рядышком со мной села Валентина, составив мне зрительскую компанию. Доброжелательно улыбнувшись, она взяла меня по-матерински за руку, сказав, что очень рада сидеть рядом со мной, но только глаза её отчего-то были грустны и тревожны, хотя и радость улыбки её при этом была неподдельна, как всегда. Но, глядя на свою молчаливую соседку, я почувствовала тревогу, ведь даже лицо Валентины — обычно слегка пухлое и покрытое легким румянцем, казалось теперь совсем изнеможенным, худым и очень бледным. Она сидела  так, будто была натянутой струной, готовой к стону или чарующей песне.
Пока я незаметно наблюдала с сочувственным переживанием за Валентиной, из боковых- потайных дверей вышли прекрасные девушки и юноши в белых одеяниях, с золотыми лентами на головах. Я сразу поняла, что это участники доселе незримого хора, и среди них оказалась к моей радости— несказанно преобразившаяся Натали — также в белом, струящемся платье она встала в центре круга и начала ритмичную песнь-взывание на не понятном мне языке. С первыми звуками её нежного, тончайшего голоса, все остальные хористы также запели, сопровождая музыку голоса плавными движениями рук.
 Одна Песнь переливалась в другую, движения всех танцовщиков были так выразительны и благоговейны, что я ощутила их неподдельное, восторженное состояние, благодаря коему они так пели и так танцевали. Это не было постановочным выступлением, спектаклем — нет, в Храме царило священнодейство Живой и ощутимой Радости Бытия, Радости настоящего и Вечного сейчас.
Я настолько прониклась увиденным и услышанным, что и в моем Сердце забилась долгожданная беспричинная Радость Жизни — хотелось встать и присоединиться к танцующим и поющим Жрецам Света, выражая движениями и голосом свой восторг и благодарность Творцу и Силам Света.
Как трудно бывает  насытиться мгновениями соучастия, Единения в Жизни с Жизнью — мне хотелось нескончаемо слушать и видеть танцующие звуки, не уносящие в нереальное, безоблачное пространство, но открывающие очи духа на действительную Мощь и Красоту Жизни в её Цельности — с болью, преодолением трудностей и непобедимой Вечностью.
Переживания настоящего момента настолько захватили мое существо, что я в тот миг совершенно спокойно восприняла внезапное зримое исчезновение всех Жрецов Света, голоса которых продолжали звучать, как и прежде —  с небесной высоты Храма.
  Врата Первого Чертога отворились и к нам вышла хрупкая, очень изящная девушка в бело-голубом длинном платье. Её лицо было наполовину прикрыто полупрозрачной перламутровой вуалью, но когда она незаметно открыла её — мое сердце так и зашлось от неожиданности.
Девушка из моего ночного видения или сна — Елизавета, как обращалась к ней Валентина, стояла теперь в нескольких шагах от нас.
Сложив молитвенно руки, встав на колени, она запела так, что казалось стены Храма растают от её нежнейшего, полного устремленной, Радостной Любви к Высшему — голоса.
И без того Небесная Красота девушки сияла сейчас ярче утренней звезды. Темно-русые волосы мягкими длинными волнами обрамляли правильной формы — овальное лицо с точеным, тонким носом.
 Огромные глаза — блестящие, глубокие выражали столько непорочной чистоты, что мне захотелось припасть перед ней на колени — казалось передо мной сама Пресвятая Дева Мария — сильная своей кротостью и белизной души, поет Творцу свою песнь: Величит душа моя Господа… 
Голос Елизаветы лился хрустальным Зовом, тоскующей, тихой мольбой…Мне представилось, что так, должно быть, любят и ждут своего Единственного Жениха — невесты Христовы.
Но пение девушки постепенно становилось все ритмичнее, голос, не утратив своей хрустальной тонкости, начал обретать невиданную силу и глубину.
Елизавета теперь встала с колен — на лице её сияла улыбка, глаза светились Радостью. И новая, торжественная Песнь вырвалась из её груди Огненной Птицей — благословляющей и покрывающей своими крылами весь Мир.
Проникшись чарующими звуками Песни, я ощутила вновь Единение с Жизнью, Любовь ко всему и ко всем, хотелось обнять и поцеловать каждый атом бытия, закружившись в Радостном танце.

Но в самый волнительный момент, когда Елизавета вознеслась своим голосом в невиданные дали Небес, в Храм с шумом ворвалась разъяренная женщина, неистово размахивая руками и крича, она готова была разнести все в пух и прах.
Валентина вздрогнула и в миг оказалась рядом с онемевшей и побледневшей Елизаветой, не могущей сдвинуться с места от испуга, и не сводящей своего  взгляда с нежданной гостьи.

— А, ты! Моя бесноватая наставница, — женщина подскочила к Валентине, обнимавшей Лизу, пытаясь вырвать девушку из её рук,  — И ты, моя бесноватая доченька! Сладкая парочка, где же вас было еще найти, как не в логове сектантов-сатанистов!
Да я вас всех взорву тут, я приведу сюда спецназ и они живо разнесут ваши гнездышки.
А ты, ты — девка, предательница, больше мне не дочь, разнарядилась тут…Невеста Христова, тоже мне, юродивая, думала, я тебя не найду?Да только не все из ваших преданы вам. Хга-хга-хга!
Женщина не унималась, пытаясь схватить за волосы Елизавету, но в этот самый миг из дальних рядов амфитеатра вырвался стремглав молодой мужчина. Подбежав к Елизавете с Валентиной, он встал между ними и неистовой женщиной, заслонив их собою и дав возможность уйти.
—Успокойтесь и не смейте прикасаться к Лизе, и не оскорбляйте мать Валентину!
— Ха, ты — щенок, да тебя я больше всех ненавижу, ведь это ты,Сергей, ты помог сбежать моей дочери!
И женщина, заливаясь рыданиями, с воплями и хрипами, начала бить мужчину по щекам, пыталась схватить его за волосы, но, перехватив её руки в свои — крепкие и сильные, Сергей сказал:
— Светлана Петровна, Лиза не ваша дочь, хоть вы и родили ее и она жила с вами, ведь если уж считали себя её матерью, то обязаны были отпустить её с Миром, а не проклинать и держать под замком.
— Я не хочу, я не могу допустить, чтобы она снова сошла с ума, отпустите меня!
Женщина вырывалась из рук Сергея, но на помощь к нему сбежались все сотрудники- мужчины. Среди них я увидела Александра, он насильно закапал женщине в  нос какие-то капли, растер  прозрачную мазь у неё на шее, и уже через минуту дебоширка спала крепким сном на руках Сергея, выносившего её из Храма.



6

— Настя, просыпайся, нам нужно идти к завтраку, — слышала я сквозь сон голос Натали, с трудом раскрывая глаза от неимоверного утомления вчерашнего дня, я словно бы даже в первые мгновения пробуждения забыла все, произошедшее вчера.
— Настя, —сказала еще строже Наталья, — вставай, наша помощь нужна Валентине и Лизе!
 Услышав эти, ставшие для меня родными, имена, я, в мгновение вспомнив всю Красоту и ужас вчерашнего праздника, стремглав соскочила  с кровати, быстро умылась, оделась и побежала за Наташей, не ставшей дожидаться окончания моего утреннего туалета.

К моему удивлению, столовая была наполовину пуста и в ней царила не привычная — задумчиво-мрачная тишина. Мне подумалось, что аппетит пропал не только у меня — равнодушно теперь  смотрящей на свой горячий шоколад с курагой и сливами. Мысли воспоминаний вчерашнего происшествия накатывали одна за другой, но я лишь недоуменно вздыхала, не зная причины, развернувшейся на наших глазах драмы.
 Пока я мусолила в памяти свои скудные догадки, Натали уже допила свой шоколад, не притронувшись к салату из сухофруктов.
Мы встретились взглядами, и я поняла без слов, что сейчас нам важнее всего быть рядом с Валентиной и Лизой.

Выйдя из столовой и пройдя через небольшой сосновый лес метров двести, мы подошли к небольшому, двухэтажному домику лазурного цвета с красивым золотистым орнаментом на фасаде.
 У входа нас поджидал Сергей, обрадовавшийся нашему приходу, он молча провел нас наверх — в светлую комнату, где на небольшой, но по всему видно — уютной кровати, лежала в полубреду женщина, устроившая в Храме  невиданный спектакль.
Рядом с ней — на кровати сидела Лиза, совсем бледная, исхудавшая за одну ночь, она не отпускала руки ничего сейчас не понимавшей матери.
Когда мы вошли, Валентина, также находящаяся неотступно здесь, полушепотом о чем-то разговаривала с Александром — лекарем и травником общины.
— Как она? — спросила Наталья, кивнув в сторону женщины. 
— Уверяю вас, все будет хорошо, — сказал Александр. — Она сейчас далеко — там, где ей помогут понять свои заблуждения и прийти в себя. Болезнь и лихорадка тела будет продолжаться еще неделю. Так действует наш особый эликсир, могущий помочь человеку обновить свои не только телесные, но и духовные силы.
А вот о ком следует позаботиться, так это о матушке Валентине и Лизоньке нашей — они совсем утомились за ночь, и если вы их не уведете, мне придется силой вас вынести на руках. А Сергей вас проводит.
Александр улыбнулся своей белоснежно-обаятельной улыбкой, и уверил также в том, что наша помощь женщине не понадобиться более — за ней присмотрят врачи и сестры общины, под его руководством.
— Прошу вас, пройдемте сейчас в зимний сад — вдруг нарушила общее молчание Валентина, когда мы уже подходили к своим жилым корпусам. Голос её был спокоен, тих и полон решимости.— Я должна вам всё рассказать, чтобы вы не пребывали в догадках об истинных причинах вчерашнего события.
Повернув за угол дома, нашему взору открылась чудесная теплица-оранжерея под особым стеклом со встроенными линзами, собирающими, аккумулирующими и рассеивающими солнечный свет, которого в избытке хватало даже в самые короткие зимние дни.
И каких только экзотических цветов и карликовых деревьев там не было! Таких названий, а самое главное — форм и оттенков самых разных цветов спектра я никогда и нигде больше не встречала.
Но мы лишь на несколько минут отвлеклись на  радужные восхищения перед творениями природы и способностями человека сохранять и оберегать, при желании — такую хрупкую красоту.

— Видите эти цветы? — сказала нам Валентина, когда мы уселись на резной, деревянной лавочке под сенью Миртового дерева. — Мой путь духовного поиска и обретения себя начинался также цветуще и радужно….С самого детства я неутомимо стремилась к Свету, к постижению Бога.
 Но семья моя была религиозной лишь внешне — родители исповедовали веру хождением в храм, возжжением свечей и отмечанием праздников Церкви большими застольями, сопровождавшимися неизменно обсуждением отсутствующих лиц.
Но меня никогда такой путь не радовал — видела я в этом личину лжи и притворства, а потому в тайне молилась Богу просветить меня и всех нас — привести к Истине.
И однажды чудным образом, будучи уже взрослой, молодой женщиной, я повстречала Учителя…Не буду вдаваться в подробности, как Он нашел меня. Суть в том, что с того самого дня, я поняла, что мне начал открываться Новый Мир — тот, который я лишь предчувствовала Сердцем, в своих искренних детских молитвах прикасаясь к нему неосознанно и робко.
 Так с появлением Учителя всё изменилось — я шла за ним в строгом послушании и Простота Жизни и Величие многих Истин начали открываться моему взору все ярче. Настал день, когда Учитель направил меня обратно в Мир суеты, поручив открытие научно-духовной школы. Он сказал тогда, что я готова теперь к новому подъему, готова, наконец, к познанию себя, что меня немного удивило, ведь я вполне считала себя уже тогда почти созревшей и осознанной ученицей своего Владыки.
Так, живя в миру и все больше увлекаясь своей научно-духовной школой, я позабыла благословенную тишину отдаленных келий и целиком увлеклась творческим трудом обучения и просвещения своих первых учеников, в числе которых была и Елизавета со Светланой Петровной, пришедшей ко мне вслед за своей дочерью. Они были самыми любимыми моими ученицами, соратницами и спутницами. Сколько гонений, предательств, угроз завистников и фанатиков нам пришлось пережить вместе! Многие, многие уходили, приходили новые, но неизменно оставалось четверо нас …Сергей — был третьим любимцем, в ком видела я всегда большие задатки истинного подвижника и сотрудника Света.
Валентина негромко вздохнула, голос её был тверд, как никогда, она говорила спокойно и самоотверженно, будто каждое слово было ступенью на эшафот, в котором она видела облегчение и спасение.
— Но продолжу, — сказала она, улыбнувшись и посмотрев с бесконечной  любовью на приунывших Елизавету с Сергеем, будто вовсе и не слышавших добрых отзывов о себе из уст своей наставницы.
Валентина нежно приобняла их, отчего на лицах ребят заиграл легкий румянец взбодренности.
 — Все время моего пребывания в шумном мире меня незримо сопровождал Учитель своим присутствием в моем Сердце — я слышала его голос, как голос своего Духа, и только Единяясь с Ним в нераздельной Воле, я могла видеть Истину и Свет…Но однажды настал роковой для меня час первого серьезного испытания — и я его не смогла пройти, упав на ровном месте.
Я сама не заметила, как в течение долгого времени, темная мысль о своем превосходстве над людьми, о своей особой избранной миссии на Земле все чаще стала закрадываться в Сердце и я начала неосознанно представлять себя на почетном месте «героя Света». Враг воспользовался моей слабостью и заговорил со мной — на языке моего Учителя, но только я не хотела признавать, что этот голос исходил не из Сердца, но из ума, принуждая меня совершать нелепые и глупые поступки. Так я, веря в свою «Великую Миссию», руками своих же учеников — угодила в итоге в психиатрическую лечебницу…
Но если бы только я одна пострадала от собственной гордыни! Елизавета целиком и полностью доверившись мне, продолжала исполнять «на воле» мои лживые заветы, от чего впала сама в такое забытье, что Светлана Петровна, от горя и растерянности, глядя на происходящее с дочерью, решила перечеркнуть вместе с ложью все Истины, поселившиеся в её Сердце ранее. Переживая за дочь, гневаясь на меня, она обратилась в отчаянии к служителям церкви. Рекомендация была одна — дочь нуждается в лечении от беснования, скорейшем воцерковлении и покаянии.
Но Елизавета не отрекалась, как от Истины, так и от моих заблуждений — она стояла до конца, пока сама не угодила в психдиспансер. Девочка моя, сколько ты незаслуженно потерпела!
— Матушка Валентина, — улыбнувшись, тихо сказала Лиза, целуя руки своей Натсавницы с лаской и почтением. — Незачем вспоминать прошлое. Я не жалею о том, что пережила тогда. Каждая минута страдания подарила мне незаменимый опыт. Я вам благодарна за все, и нет во мне и тени сожаления о происшедшем. Простите, я вас прервала. Продолжайте, пожалуйста.
— Ничего, милая, мне нужно было перевести дыхание. Но я действительно должна сейчас продолжить свою исповедь, ведь я знаю, что в чем-то кому-то из вас это поможет на Пути к Свету.
Итак. Сколько пробыла я в психушке? Несколько дней, месяцев, лет? Уверяю вас, каждый час там протекал за десять лет — но не в этом суть. Я ощутила именно в больничном заточении такую глубину прозрения и раскаяния, словно бы сейчас мы вышли из этой светлой, цветущей оранжереи на улицу — в лютый холод февраля. Меня обдало холодным ветром прозрения, и каким же он был неистовым! Я порою доходила до отчаяния, зная, что выйдя на свободу — в миру меня никто не будет уже ждать из учеников, а к Учителю возвращаться было так стыдно, что я вся сжималась внутри от одной только мысли об этом, но все же знала Сердцем, чувствовала Его незримый, строгий указ — вернуться к нему с покаянием…
За примерное поведение, доктора психушки сочли возможным через полгода вернуться мне в социум, в мир бушующих страстей. Но только у меня не было и гроша в кармане — добраться до Учителя не представлялось возможным. Но я не осталась одна — милосердные, неравнодушные сердца врачей и медсестер, подали мне, кто сколько мог, но и этого — полутора тысяч рублей едва бы хватило на четверть пути…
Я пошла на паперть. Денег никто не давал, прохожие смотрели с презрением и некоторые с  ехидцей высказывали — молодая баба, а деньги клянчит.
Простояв так  пять дней, голодная, истекая потом в июльскую жару, я уже не верила, что получу от кого-нибудь хоть копейку… помню, как закрыла глаза, сосредоточившись в потоке сладостного безмыслия, и вдруг почувствовала, как кто-то легонько касается моего плеча.
Я резко встала. Передо мной стояла красивая молодая женщина в легком платке. Заглядывая сочувственно мне в глаза, она села рядом со мной — никчемной и грязной, и стала расспрашивать о моей беде. Всего я не сказала, но покаялась пред ней в том, что оказалась в такой ситуации по своей вине, сказав, что  сейчас мне нужно уехать к родному человеку, чтобы начать новую жизнь, но не знаю, где взять денег.
Молча выслушав меня, она решительно спросила:
— Сколько вам нужно на билет?
Я назвала примерную сумму с учетом множественных пересадок на поезде и автобусе, а сумма была немаленькая — семь тысяч рублей, по меркам среднего горожанина — вся зарплата в месяц.
— Держите, пожалуйста. И счастливого вам Пути!
Женщина улыбнулась так очаровательно, протянув мне деньги, что я даже не сразу опомнилась, все только и благодарила её в след, сгорая от стыда перед силами Света, перед этими людьми, коих я вводила в раздражение своим видом, и  среди которых я многих, многих сбила с пути своим падением, многих, кого даже не знала в лицо никогда, но с кем всегда была незримо связана духовными нитями….
И я должна была ответить за свою ошибку и всю дорогу — все пять дней пути к Учителю, только и думала, какую стезю искупления мне укажет мой духовный Отец…
Подойдя к его укромной келье, в самой гуще сосновых лесов, с замиранием сердца я остановилась перед самой дверью, мысленно благодаря всех, кто помог мне добраться Домой, ибо мой истинный дом был здесь, где я родилась для новой жизни…
— Заходи, М. — услышала я дорогой сердцу голос Учителя, назвавшего меня именем моего первого Посвящения.
«Неужели прощена?!» — радостно-недоуменная мысль заискрилась в сердце, от чего я поспешно раскрыла дверь.
Войдя в дом, увидев Отца, вся боль моего сердца разрешилась потоком слез. Я упала на колени и бесконечно благодарила Его за то, что помог, позволил мне вновь увидеться с ним после такого тяжкого падения.
— Благодари великий закон Справедливости, М. Добраться ко мне сейчас помогла тебе лишь твоя милость, оказанная людям в прошлом. Разве не ты сама еще много лет назад купила билет ко мне, подав с бескорыстной радостью незнакомым бездомным людям на дорогостоящий проезд домой?
Пока Учитель говорил, в памяти моей ярко встал эпизод из моей студенческой  юности, когда неоднократно я встречала людей, просящих об одной и той же помощи — подать денег на билет. И тогда я не задумываясь доставала свой худосочный кошелек и отдавала всю нужную сумму, сама оставаясь потом в долгах, полуголодная.
Я невольно прослезилась, узрев в этом напоминании — искру надежды для себя.
— Учитель, благодарю за утешение! — вырвалось у меня из глубин Сердца.
— Я тебя не утешаю, ведь не за этим ты ко мне пришла, верно? Так зачем?
— Хочу, если это возможно, искупить свою вину в нынешней жизни. Укажи мне путь, Учитель!
После моих слов в келье воцарилось долгое и утомительное для меня молчание Отца, которое внезапно прервалось его ставшим вдруг  громоподобным голосом.
— Есть решение, М. — сказал он.—  Ты должна сейчас же уйти в отдаленный, полузаброшенный дом, где ты была уже не раз когда-то, уйти ты должна без всего — как есть и пробудешь там до тех пор, пока не прояснится твое сознание в трудностях тебе предстоящих. Ты останешься наедине с собой. Это поможет тебе и всем тем, кому ты навредила. Вот  часть твоего Пути искупления на сегодняшний день.
Указ Отца прозвучал для меня суровым благословением. Я молча встала, поклонившись Учителю, и вышла, не помня потом, как пробиралась сквозь дебри леса к заветной избушке — новому причалу, новому дому, где обрела себя заново…
Живя там, я почти позабыла о земном и суетном. Но неизменно  раз в неделю утром я находила под дверью хлеб, масло и крупу, приносимые, видимо, кем-то из учеников Отца.
Оставшись наедине с собой, наедине со своими вскрывшимися личинами, не узнанными ранее — я ощутила тогда самое главное.
Только на грани жизни и смерти, на самом краю бытия, когда боль сердца порождает такое отчаяние, что хочется разлететься на кусочки и стать прахом, можно почувствовать неизреченную Радость — Радость бытия вопреки всему, здесь и сейчас. Когда Пульс самой всепрощающей энергии Жизни в каждом вздохе и выдохе своем слышишь, в шуме ветра, свете солнца — мощь Вечного Единого Света видишь. Это откровение стало моей Радостью — сначала на мгновения, после — часами и даже сутками не покидало меня утешение прозревшего в Вечность Бытия Сердца.
Да, могу сказать теперь — чем невыносимее напряжение, боль сердца, и чем сильнее при этом любовь к Жизни и устремление к Свету, тем ярче чувство Победного полета над бездной собственных страстей.
И не безобразные образы, неустанными тенями-чудовищами, преследовавшие меня первое время, вводили в отчаяние, но одно лишь только то, что я видела их мерзость в себе, в своем сознании, горевшем тогда огнем видения — причиняло истинную боль, но боль, без которой я не обрела бы крыльев для полета.

Валентина замолчала, но лицо её сейчас сияло таким светом торжественности, легкокрылой Радости, что, казалось, свет этот источает не только тепло, но и  мягкий, благоуханный аромат ликующего сердца, согревая и нас — слушающих её внимательно, почти не дыша.
— Боже мой, что же это я?! — вдруг воскликнула Валентина так по-детски звонко, что мы все вздрогнули от неожиданности. — Я вас тут голодом морю, когда уже давно пора идти к ужину. Пойдемте-ка, скорее, иначе ваши бурчащие желудки будут услышаны за пределами общины, и тогда уж точно — мне не сдобровать!

Невольно рассмеявшись, мы весело и бодро направились к столовой, совсем не ощущая скрипучего мороза, к вечеру усилившегося, но мне казавшегося благословением.  Ведь в последние годы я так полюбила зиму, что жаркое и утомительное лето, несмотря на всю красоту своего пышного расцвета, не приносило сердцу столько утешения и надежды, как отрезвляющий холод лютого времени года.

После ужина мы попрощались с нашими друзьями, и отправились в свой уютный домик. По дороге Натали вкратце рассказала мне о планах завтрашнего дня — она хотела показать мне сокрытые от посторонних глаз пределы Храма Радости, от чего я в миг загорелась желанием поскорее встретить утро следующего дня, никак не желая засыпать в предвкушении предстоящего посещения.
Но, как не велико было мое вдохновенное стремление, все мысли невольно сводились к покаянному рассказу Валентины о своем многотрудном пути, перед глазами моими вставал светлый и чистый образ Елизаветы — верной её ученицы, в коей я видела какую-то сокрытую святость, чувствовала тайну её юной жизни, уже насыщенной многими открытиями и событиями.
Так, в сочувственных мыслях о незаметно полюбившихся мне новых друзьях, я погрузилась в сон, но сон этот, как и однажды уже было со мной,  отличался невыразимой ясностью и прозрачностью бодрствования, моей осознанностью в нем, что не походило на обычные, хаотичные сновидения.

Первое, что я увидела, была та же самая обстановка комнаты-келии, в которой недавно я стала незримым свидетелем беседы Валентины с Лизой.
И сейчас они ощутимо находились там — сидя на маленьких табуреточках, друг напротив друга.
Девушка настойчиво о чем-то умоляла свою наставницу, о чем — я не могла тогда еще расслышать, но ответы Валентины звучали четко и твердо:
— Нет, я должна уйти. И не будем спорить в стенах этого священного Храма. Такова Воля Учителя. Ради всех, кому я причинила боль,  и во искупление своей ошибки — этот скромный дар моей земной жизни будет второй частью оплаты огромного моего долга. Я более не могу жить с этой ношей. Отпусти меня с радостью, как если бы провожала в далекий, счастливый край. Но так оно и есть. Я продолжу свои труды, и буду неизменно рядом с вами.
Дитя мое, я знаю, ты томишься давно сомнениями и разрываешься в мыслях между светлыми чувствами к Сергею и тем Высочайшим Путем служения и верности Единственному Учителю, с кем сочеталась  ты в Духе.
Но знай, одно другому не противоречит и  какой бы ты путь не избрала, он всегда приведет тебя к высшей ступени познания Истины, если сохранишь верность Свету, убережешь Любовь к Красоте и добру в сердце своем, если Воля твоя будет прямым отражением Воли Единого.
Вот мой главный тебе завет — пусть жизнь твоя станет четким, не искаженным отпечатком стопы Божьей на заснеженных полотнах Вселенной. И пусть ничто не помешает тебе творить мыслями, чувствами, словами и делами — точный абрис Его Единой Воли, и залогом точности твоей будет только Любовь твоя ко всему, вечное устремление к Свету.
И когда оставишь след свой, по его направлению пойдут другие, ищущие и тоже обретут путь, который послужит также для всех последующих указателем и верным примером.
Так неси достойно великую честь быть Образом Божьим на Земле, не изврати, не искази его лик своим ложным выбором.

 7

Сон мой, а точнее видение — незаметно прекратилось, и последние слова Валентины я слышала уже так, будто она находилась рядом с моей кроватью, и словно бы удаляясь все дальше и дальше. Когда последние её слова растворились в пространстве и совсем затихли, я открыла глаза, лишь с одной мыслью — поскорее увидеть Валентину и Лизу. Совсем позабыв про обещание Натали провести мне сегодня экскурсию по Храму, я только и ждала минуты, когда же мы пойдем обедать после ставшей привычной для меня утренней полуторачасовой прогулки и чтения научно-духовных книг и трактатов.
Но только за обедом  мое тревожное предчувствие и волнение за матушку Валентину и Лизу не утихло, а все набирало свою силу, ведь только их двоих и не было в столовой.
Чувствуя мое нарастающее переживание, отбившие напрочь всякий  аппетит, Натали взяла меня за руку и тихо, улыбаясь, сказала:
— Настена, перестань заниматься надумыванием бед. И если уж ты совсем не чувствуешь голода, тогда вставай скорее, мы пойдем сейчас туда, где трудятся наши друзья.

Слова Натальи, ставшей за долгие годы настоящей сестрой и даже матерью для меня, утешили и вдохновили меня на прогулку быстрым шагом через сад к подножию величественного Храма.
Видя мое намерение подняться по его ступеням и войти внутрь через центральные врата, Натали остановила меня:
— Нет, на этот раз мы пойдем с тобой к основанию Храма — в самые нижние пределы его, где в кельях-пещерах живут Хранители — сильнейшие труженики общины. Такое расположение келий — сокрытое от глаз, есть всем нам прообраз того истинного пути — в одиночестве и трудах во Благо Мира, что и являет основание и твердыню этих величественных стен, Единящих Небо и Землю.

Обойдя Храм и подошедши к его Северной стороне, Натали подвела меня к скульптурному постаменту — кораблю, возвышающемуся на импровизированных каменных волнах, выложенных точеным булыжником из  крупного сине-стального  камня так искусно, что они казались издалека движущейся и  бушующей стихией, а лежащий на изломах волн снег создавал живой образ океанской пены.
В самом углублении-основании памятника, в пучине его волн, виднелась небольшая деревянная дверь с незаметной издали мозаичной надписью:

«Обретший Доверие — войдет и познает»

Натали, взяв меня за руку, лишь слегка толкнула не запертую к моему удивлению дверь 
и вошла, устремив меня за собой. Переступая порог, я невольно закрыла глаза, сделав глубокий вдох, словно ощутила себя участницей Великих мистерий Духа, о коих когда-то читала в книгах, ведь мы входили в символическую, но такую явственную пучину стихий, что наравне с надписью говорило о многих таинствах бытия.
Открыв глаза, взору моему предстал узкий, слегка освещенный импровизированными факелами-светильниками, коридор, в конце которого находилась  спиральная лестница без перил, одновременно уходящая ввысь и ведущая вниз. Одна из её ступеней была удобно расположена на уровне пола, так, что можно было без боязни ступить на неё, далее продолжив уже куда более опасный спуск или подъем.
Но сейчас нам предстоял именно спуск, и потому, еще крепче сжав мою руку в своей, Натали к моему ужасу заставила меня идти первой, чтобы в случае моей неловкости, удержать от падения нас обеих.
Невольно мне вспомнилась надпись на двери, очень кстати напомнившая мне о главном залоге спокойствия духа — доверии Жизни, Богу, Учителю, что помогает пройти самые большие пропасти с улыбкой.
Конечно и сейчас, пробираясь  по узкому проему крутой лестницы, испытывая напряжение от набегающих порой страхований, я целиком решила довериться своему поводырю — Наташе, однажды уже спасшей меня от страшного падения.
Сто один, сто два, сто три…Казалось, ступени не кончатся никогда, но вот уже огоньки света замерцали внизу. Сто пять, сто шесть, сто семь…
— Сто восемь! — завершила вслух мой внутренний счет Натали, улыбнувшись так, словно для неё такой спуск был детской забавой, привычным делом жизни.

Переведя дух и оглянувшись, я наконец-то разглядела, что мы находимся в небольшом овальном зале, с семью дверями в совершенно округлых стенах, изукрашенных необычными символами, изредка напоминавшими руническое письмо и тибетские иероглифы.
Как всегда чувствуя мой мысленный вопрос, Натали тут же ответила:
— Это скрижали сердец, получивших свое самое неповторимое откровение-озарение. Здесь ты не найдешь похожих — за каждой крошечной черточкой стоит вереница жизней, годы, столетия исканий, страданий и лишений.
Мощь мыслей и чувств, хранящихся в этих символах — имеет силу, в миллиарды раз превышающую мощь атомной бомбы. Знания, способные сотворить целые Миры…
 Но, достигший такой высоты духознания, при малейшем отклонении от Пути благого, способен даже сам того не желая, уничтожить еще больше, чем сумел сотворить.

По наивности своей, я тут же начала представлять себе самые невероятные и заумные формулы чуть ли не математического характера, но Натали опять прервала мои бредовые размышления:
— Конечно, знаки эти несут в себе формулу, но формулу духовного уравнения, отличающуюся такой Простотой, что осознать её, вместить и применить способен лишь тот, кто сам достиг  Величия в Простоте.

 Еще немного полюбовавшись на чудные, изящные и таинственные символы, мы вошли в самую первую дверь — слева от входа.
Пройдя узкий ветвящийся коридор с несколькими дверями, мы остановились у самой последней. И только я уже намерилась последовать своему любопытству и двинуться дальше, как за дверью раздался знакомый голос Валентины:

— Девочки мои, входите! Я вас давно жду.

Войдя, я не поверила своим глазам, хотя и была внутренне готова к очередной неожиданности. Мы находились теперь в той самой комнате-келии, где я уже побывала во время ночного отдыха, незримо присутствуя при сокровенных беседах Валентины с Лизой.
 Только на этот раз посетителей было куда больше — у кровати, где лежала теперь бледная, но с блестящим, ясным взором Валентина, стояли на коленях Лиза и Сергей, чуть поодаль, на маленькой табуретке — сидел Александр.
— Ну что вы как на поминках сидите? Я вас не для этого позвала, чтобы меня оплакивать, но видя ваши светлые, любимые лица, спокойно перейти в Вечность. Я всегда мечтала о таком переходе — в тишине, в окружении своих друзей и детей.
Валентина немного помолчала, и жестом подозвав Натали к себе, взяла её руки и руки Лизы в свои,и  немного приподнявшись на  постели, попросила их:
 — Девочки мои милые, как я хотела бы услышать ваши голоса, звучащими вместе еще раз! Спойте что-нибудь для меня —и  для всех нас в утешение.
Переглянувшись молча друг с другом, Натали что-то тихо шепнула Лизе, кивнувшей ей в ответ с утвердительной радостью.
И тот час  музыка их небесных голосов полилась торжественным гимном. Они пели  на греческом языке Агни Партене —  воззвание к Той, что милостиво и строго следит за детьми своими, но неизменно направляет и покрывает Платом Материнской Любви всех, живущих в Свете, и приводит к Истине заблуждающихся и несчастных.
Я закрыла глаза и почувствовала, как дух мой — все существо мое устремилось ввысь — хотелось не просто встать, осознавая торжество самой Жизни в звучании этой музыки голосов, но  и с умилением припасть к стопам Божественной Матери, целовать Её нежные и чистые руки и бесконечно, бессловесно благодарить — одним лишь порывом пламенеющего Сердца.
Казалось я потеряла всякое ощущение времени и места — но чувствовала в себе биение и пение Радости, Славословия Жизни, как никогда.
Но голоса чудных Жриц Музыки все утихали, переливаясь в совершенно не знакомую мне мелодию — ни на что не похожую из ранее мною слышанного. Словно бы сама нейтральность — Созерцание и Бесстрастие, свобода от всех желаний и страстей, звучали в их голосах теперь.
Пение постепенно утихало, а я по-прежнему сидела с закрытыми глазами, окрыленная, Радостная — не чувствуя бренности тела, будто парила в невесомости.

— Настенька, — вдруг услышала я необычайно мягкий голос Валентины, подозвавшей меня к себе, и приложившей нежно свою ладонь к моему сердцу — Ты должна хранить эту Радость в себе — вопреки всему учись слышать Её голос в самых тяжких условиях и обстоятельствах. Радость — это голос самой Матери Мира! Он вдохновляет Поэтов, Музыкантов, Художников, Артистов, Ученых на величайшие деяния. И ты должна нести Его в себе для ближних, чтобы и они слышали, чувствовали то же, что и ты.
Пусть служение Жизни через Слово — как часть твоего Пути, станет следствием  той Радости, что единственно служит первопричиной всему.
Не находи себе мнимого утешения в осознании своей ничтожности и низости, не утешайся также и ложным возвышением. Но знай и помни смирение, как понимание своего незаменимого места в Жизни.
Не Выше и не Ниже! Помни это.
Я с благодарностью поцеловала руку Валентины, но тут же ощутила, как её ладонь разжалась и обмякла в моей руке…
В келье звучала теперь одна тишина, исполненная не горем, но почтительным молчанием, благодарностью и благословением любящих сердец.
Все не сводили глаз с лица Валентины — по-прежнему улыбавшейся, казавшейся еще свежее и красивее, чем была прежде. Не верилось, что несколько мгновений назад, она покинула свое тело навсегда.
По-прежнему чувствовалось её незримое присутствие рядом и осознание негасимой Вечности, творящей Жизнь непрерываемую, пробуждало в сердце еще большую Радость и благодарность Творцу Творцов.
Жизнь продолжалась и нужно было приступать к делам насущного дня, а потому, Лиза первая встала с колен у кровати Валентины, сказав:

— Друзья мои, благодарю вас, что проводили свою сестру. Но теперь предоставьте мне с Сергеем  заботы по упокоению её тела. Это наш ученический долг. Матушка Валентина хотела, чтобы её кремировали и этим прахом удобрили весной сад с Лилями и розами. Думаю, и вы будете участвовать в этом.
А теперь прошу вас, не отнимайте у себя время, об остальном мы позаботимся сами.

Голос Лизы был исполнен мужества и самоотвержения — ни капли саможалости к себе не замечалось  в её глазах, как никогда ставших блестящими, глубокими, с темной синевой в зрачках. Юная, хрупкая девушка в один миг повзрослела. Видно было, как она остро чувствовала потерю, но не думала сейчас о себе — лишь о Валентине были её мысли, к ней она стремилась и продолжала сердцем благодарить и благословлять продолжение пути своей Наставницы.

Я же только сейчас начала осознавать, что ставшее когда-то для меня откровением спонтанное чтение чужих мыслей незаметно превратилось в способность чувствовать сердечные переживания ближних, нести какую-то часть их в своем сердце.
Только сейчас я ощутила внутренним зрением, что именно чувства — бессловесные, пульсирующие, и есть  первоисток всех мыслей, что имеют какую-то силу в Мире.
Почему именно сейчас я осознала это? В момент своего ухода, Валентина словно унесла из сердец каждого из нас кусочек боли, освободив место для Светлых чувств.
И в моем сердце — я видела и ощущала в себе — зажегся незримый Луч Радости, светящий всем, о ком я думала с Любовью, всему Миру, который так хотелось объять и вместить в себя.
Осознавая себя обновившейся, будто заново рожденной, я сама не заметила, как поднялась вслед за Натальей по казавшейся вначале — жуткой лестнице, легко преодолев её крутые ступени.
— А теперь пойдем, посмотрим, как воскресают из мертвых, — совсем не шутя сказала Наталья, слегка улыбнувшись и  остановив мои прежние размышления.
Я не рискнула нарушить последовавшую тишину и лишь направилась вслед за своей подругой, ускорившей ход настолько, что я, отличавшаяся всегда быстротой шага, едва ли поспевала за ней, отставая на два метра.
Проходя знакомыми уже тропами, я поняла, что мы идем по направлению к больничному домику.
Еще несколько минут и мы действительно уже входили в его уютную приемную, где нас ждал к моему несказанному удивлению Александр.
— Пройдемте в комнату, — сказал он, — наша больная — Светлана Петровна должна вскоре прийти в себя. Но не пугайтесь —  сейчас она безутешно рыдает и будто бы бредит. За Елизаветой я уже направил гонца, так что и она должна быть здесь с минуты на минуту.

Тихонько войдя в палату, больше напоминавшую уютную спальню, мы действительно застали Светлану Петровну в состоянии, резко противоположном тому, что было во время праздника в Храме Радости.

Громко всхлипывая, она бесконечно просила прощения, постоянно упоминала Валентину, звала её, о чем-то умоляла. Вся женщина содрогалась в рыданиях и я невольно прониклась к ней сочувствием, ощущая глубокое переживание этого по-своему страдающего сердца.

Только мы успели присесть на приготовленные для нас изящные плетеные стульчики, как в комнату вбежала Лиза, бросившись прямиком к матери, она расцеловала её сжатые судорогой руки, прижимая к своим губам и бесконечно шепча: «матушка, прости, матушка, прости…»
Вдруг Светлана Петровна перестала бредить и, казалось, даже дыхание её замерло, как через мгновение она спокойно открыла глаза, и увидев свою дочь рядом, тихо сказала, заглушая новый приступ рыданий: «Лизонька, прости меня… что же я натворила!»
Немного помолчав, она попыталась встать с постели, словно желая обратиться не только ко всем находящимся в комнате, но и ко всему человечеству, но была еще настолько слаба, что смогла лишь слегка приподнять голову:
— Простите меня, простите меня все за мои заблуждения! Я все поняла, я ошибалась. Но позвольте мне увидеть Валентину, позовите ее, пожалуйста!
В комнате воцарилось довольно долгое и неловкое молчание. Все быстро переглянулись и Лиза, незаметно кивнув нам, взяла на себя нелегкое бремя донести скорбную новость своей матери.
— Мама, это невозможно. Матушка….Валентина сегодня покинула этот мир.
— Значит это правда….— сокрушенно, совсем растерянно прошептала Светлана Петровна.
— Что — правда? договори, мама, — Лиза вновь взяла руки матери в свои тонкие ладони, прижимая их к груди.
— Доченька, перед тем, как мне проснуться, она явилась мне, чтобы попрощаться и предупредила, что теперь мы с ней увидимся не скоро. Подарила цветок…такой красивый — ярко розовый, похожий на гибискус, только он сиял еще каким-то внутренним светом утешения.
Валентина сказала мне идти путем цветка — принимать все события жизни с терпением, без отрицания, вмещая помощь свыше как цветок — с доверием к Единому Создателю, Воля которого в нас живет нераздельно, только лишь нужно не препятствовать Его благой руке ведущей — дарующей нам в каждом дне все необходимое и самое нужное — волю нашего Духа исполняющее.
— Что же, мама, нам теперь ничего не остается, как идти этим спасительным путем, правда?
Лиза улыбнулась сквозь слезы, блестевшие тихой росой на её ясных глазах, но это была улыбка небес души, потрясенной громом и молниями затяжных  тревог и волнений.
Я же вновь почувствовала порыв чистой Любви — обнять всем Сердцем весь Мир, и всех, кто находился сейчас в комнате. На этот раз я не сдержала своих чувств и первая встала и обняла Лизу, как свою родную и драгоценную сестру, которой искренне восхищалась теперь также, как и Наташей, и Ириной, и Валентиной.
И моя нежданная  горячность словно разбудила огонь человеческой, братской любви во всех присутствующих, присоединившихся к моим объятиям, так что мы уже представляли большой дружеский монолит, словно каменное основание будущего, которое мы могли бы своими трудами воссоздать вместе.
И кто знает, что теперь ожидает нас впереди?
Ведь сердце мое бьется в предчувствии больших и каких-то невероятных свершений.
Может быть, это лишь мечтательность, но только я знаю одно — сердце никогда не обманет.