Сегодня небо, как шерсть овечья.
Давай оставим вино на вечер.
Разделим радость по-человечьи,
поскольку больше делиться нечем.
Не помня даты, не помня имя,
помянем греков, помянем римлян.
Они любили, и мы любимы.
Они исчезли, и мы за ними.
Всё исчезает, нас так учили,
без оснований и без причины.
И для меня бы, как для мужчины,
не хило выбрать морской пучины
неукротимость. Чтоб коль уж кануть,
так с вящей помпой, посеяв память,
как миф античный, взмахнуть руками –
и головою о скальный камень.
Сегодня море ещё кипучей.
Сомкнётся туча с другою тучей.
В каком мы веке юдоли лучшей
найти смогли бы? Решает случай.
Стихией водной прельщался эллин.
Для нас, циклопов, как был он зелен,
как примитивен! Но в этом прелесть.
Спокоен в мыслях, безумен в деле.
Я раньше думал довольно часто,
откуда столько у нас несчастных,
жестоких, жадных, но безучастных
друг к другу, к миру, к себе отчасти?
Я думал, этого боги жаждут.
Сошли на землю они однажды,
и, согрешив со зверями, каждый
тем самым вывел породу граждан.
Оттуда эллин, оттуда кесарь,
палач и пахарь, и мы в довесок,
и та блондинка, что с интересом
глядит на волны из-под навеса.
А нынче как-то сомненья гложут.
Уж больно разные мы на рожи.
С животным миром грешили, может,
не только боги, а черти тоже.
И всё ж тревожит, чарует море
в многоголосом сумбурном хоре,
непостижимом, как априори,
так и поныне, как, впрочем, вскоре
и много позже. Остервенело
оно и наше полощет тело,
швыряет к берегу и умело
назад отходит, в свои пределы.
В его колоде мы лишний козырь.
Курю на суше сухумский «Космос»
и вбок поглядываю косо –
ты отжимаешь сырые космы,
из волн выходишь. Трико в облипку.
От Афродиты одна улыбка.
Всё остальное – от греков, рыбка,
земных чрезмерно и диких шибко.
Сегодня облик твой с гибким станом
особо видится первозданным.
И я, изнеженный, как ни странно,
дичаю, мягкость забыв дивана.
На грубой гальке сижу по-птичьи,
которая, говорят, в античность
служила ложем вполне приличным,
и древний воин её обычно
взамен бумаги туалетной
использовал зимой и летом,
чего под дулом бы пистолета
не стали делать ни ты, ни эта
блондинка в чёрном, а я тем паче.
Веду рукой по камням горячим –
и ощущаю шершавость рачьей
унылой жизни, в которой прячем
мы наши слёзы, надежды, страхи,
труды на писчей плохой бумаге.
Но не достанет, увы, отваги
всё кончить разом, в едином махе.
Как камениста судьба-солома,
как беспросветна и неподъёмна!
И мы, скучая вдали от дома,
всю эту тяжесть её объёма
плечами, вдавленными в гальку, чуем,
как будто взяли вину чужую.
Чью? Римлян, греков? О них толкуя,
ужель хотел бы судьбу такую?
Сегодня небо – руно Язона,
над побережьем, что пляжной зоной
теперь зовётся, так обречённо
нависло краем позолочённым.
Дни истекают, и скоро, скоро
назад уедем в родной наш город,
где ещё будем в ушах полгода
носить морские раскаты, грохот.
Сегодня с моря холодный ветер.
Давай оставим вино на вечер.
Разделим горе по-человечьи,
поскольку больше заняться нечем.