из-под мятой хлопковой бумаги,
затянувшей небо по края,
высунулись, рыкая, севляги –
засверкали клычья из мурья,
засвистел возница в драной свитке –
и, в остервенении шальном,
понеслась гремучая кибитка
вслед за дожденогим табуном,
поминутно изрыгая пламя
с аффрикатой смычно-щелевой,
а внутри бабахало бадьями
и шуршало весело мышвой –
и ушло, виляя облаками…
рассудив, что миновал потоп,
вышел, аккуратными коньками
измеряя воду, тихий клоп –
обогнув лягушку на нимфее,
в двух шагах от берега обмяк,
потому что на лугах Мурфея
к ночи расцветает сонный мяк,
и, среди куртин кошачьей мяты,
завязав тюрбан на голове,
важный мурлилейник полосатый
мурликам кивает в мураве,
лягушачьи кумкают волынки,
в сумерках щекочут вдоль хребта,
так, что у земли трава на спинке
в мягкие колечки завита.