Звезда и Смерть матроса Дыбенко. Си.
А луна светила!.. Ночь шла по земле, выстилая на полях белые простыни.
Жутковато, гулко прогудел мост... Ломтевоз выскочил из его железной паутины и громко закричал, радуясь воле.
Выбежали к дороге белоногие березки - и такие они ясные, белые под луной, такие родные... И грустные. Смотрят вслед «Mikado».
Павел Дыбенко вышел в коридор.
В коридоре стоял Анатолий Григорьевич Железняков (по документам Викторский)... От него веяло задором и энергией. Железняков в то время увлекался Кропоткиным и симпатизировал анархистам. Под влиянием товарищей — членов РСДРП (б) Анатолий постепенно изменил свои взгляды (как хотелось думать бывшему матросу линейного корабля «Император Павел I» Николаю Ховрину). Анатолий с жадностью впитывал все, что видел и слышал, и не раз вынужден был признавать открыто правоту (вечно правых) большевиков.
Дыбенко похлопал по карманам - в одном брякнули спички... Но все равно Железняков, вежливо улыбнувшись, подставил свою папироску. Дыбенко прикурил.
- Маленькое недоразумение? - спросил Анатолий, кивнув в сторону служебного купе.
- Да один товарищ... начал чего-то, ни с того ни с сего...
Тут из соседнего вагона пришла делегация девушек. Вместе с ними… Цок-цок-цок. На каблучках-гвоздиках подходит Галина Бодрова, прелестная девица современной конструкции. В руке – «Звездный билет».
- Анатолий Григорьевич... простите, пожалуйста...
- Ну, ну, - сказал Железняков.
- Мы вас узнали... Это вас показывали по Общественному телевидению России (ОТР). Вы, летом 1917 года оказались замешанными в весьма нашумевшей истории, когда долго В.В.ременное П.равительство приказало очистить дачу бывшего царского сановника Дурново, занятую рабочими организациями, к которым присоединилась и группа анархистов. Когда казаки окружили дом, ВЫ находились там вместе с несколькими знакомыми анархистами - забаррикадировались мебелью и начали отстреливаться. Потом вы бросили в наступавших бомбу. За это и получили четырнадцать лет каторжных работ…»
- Действительно. Был грех.
- Пойдемте к нам... Расскажите нам, пожалуйста... Мы вас приглашаем к себе. Мы - рядом.
- Пошли, Павел Ефимыч. Недалеко. – Железняков улыбнулся. - «Самосвал ОМ-28-70» брать с собой? - спросил девушек.
Девушки засмеялись.
- Берите! И сыр «Виолу»...
Поезд летел в красной ЗАКАТНОЙ стране. Электричество в вагоне еще не включили, и от этого было как-то особенно уютно. Тени на лицах и блики заката сквозь хвойный забор, вокруг блестят глаза, и открываются в хохоте рты. Какие славные ребята наши попутчики! И вообще все — о'кэй! В мире полно смешных и благожелательных людей.
- А вот вы приезжайте, посмотрите! - шумел в купе, (где стиляги Вася Аксенов, Сема Слепаков, Димка (Димон, без Старшего Брата), Левка Г…) щедрый, размашистый Дыбенко, умело контролируя глупость. - Вот тогда узнаете, как мы живем в Кронштадте!.. Даже автор «Алисы в стране чудес» Льюис Кэрролл бывал у нас. «Его провели по докам и арсеналу, и хотя времени для того, чтобы рассмотреть все подробности, было недостаточно, он все же получил весьма полное представление об огромных масштабах, в которых производились работы, и о ресурсах на случай войны».
Ребятам весело. Матросам тоже.
- А косить мы будем?
- А зачем косить? У нас теперь пулеметы косют... А-а, так - в охотку? Можно покосить… если от РККА, то Я вас устрою. Но это, ребятки, тяжело. Лучше мы с вами сядем в лодочки... Как в песне-то поется:
С сестрой мы в лодочку садились,
Тихо-онько плыли по волна-ам...
Ребята засмеялись. Только совсем юный даосист Шук Chin(a) как-то задумчиво смотрел на Дыбенко: не то он думал о Хуан-ди (Жёлтом императоре), не то ему грустно за будущее Павла Ефимыча, не то малость неловко за него. «Страшно люблю таких психов в компании», — подумал Димка.
- А вы, видно, студенты?
- Нет, мы школу кончили в этом году.
- В институт будете поступать или на производство?
- Ни то, ни другое.
- А что же тогда?
- Будем путешествовать. Мы туристы.
Вася поправил Димку:
- Какие же мы туристы? Туристы на время уходят из дому, а мы навсегда порвали с затхлым городским уютом и мещанским семейным бытом.
- Точно, - сказал Сема.
- Мы пожиратели километров, - уточнил Димка.
- Вот дают! - восхитился Дыбенко. - Пожиратели! Ну и везет нам, ребята, в этот раз на суше! Сначала тот старший офицер с эсминца «Новик»… сказал, что он фаталист. Фаталист, понимаете? А теперь вот пожиратели километров. Все оригинальные личности попадаются. Разрешите поинтересоваться: у вас, наверное, все не так, как у людей, а? ЛЕВА, ты как теоретик…
- У нас нет теорий - отрезал Лева…
- А взгляды? На любовь, например, у вас какой взгляд?
- Любви нет, — отрезал Лева. — Старомодная выдумка. Есть только удовлетворение половой потребности.
- Правильно! - крикнул Димка. - Любви нет и не было никогда.
- Точно, - сказал Сема, - нету ее.
- Материалисты! Видимо в детстве вас никто не пугал ЛАНГОЛЬЕРАМИ, которые бегают за плохими, нецелеустремленными мальчиками и девочками и сжирают их?..
- Нет! – Вася Аксенов независимо усмехнулся – пусть лучше Стивены Кинги пугают лангольерами своих американских детишек… Лучше скажите нам Анатолий Григорьевич, что такое пассионарность?
- Пассионарность? Если не усложнять, то это способность и стремление к изменению окружения, или, переводя на язык физики, - к нарушению инерции агрегатного состояния среды, а если хотите, то и четверга… Импульс пассионарности бывает столь силен, что носители этого признака – пассионарии не могут заставить себя рассчитать последствия своих поступков. Это очень важное обстоятельство…
- Как не маловажным обстоятельством однажды стало утверждение Фурье, что подобно Ньютону, который открыл закон притяжения материального мира, ему удалось открыть закон общественной жизни — «притяжение по страсти»? – выглянул из-за «Паэзе сера» Лева.
- Страсть к притяжениям!.. Да, идеи Фурье были притягательными, и поэтому предлагаю заполнить «экзистенциональный вакуум» наших стаканов за…
- За экзистенциалиста Феллини! - воскликнул Лева.
- Нет! ЗА М. В. Петрашевского (1821-1866)… Это позволит нам избежать социального беспорядка! И давайте оставим «Человеческую природу» не(й)тронутой…
Железняков замолчал и случайно вспомнив о Чарльзе Хортоне Кули (1864–1929) подумал: «Общество или любая сложная группа может при простом наблюдении очень отличаться от своих членов, если рассматривать последних одного за другим, — так, человек, который смотрел на армию генерала Гранта с Миссионэри Ридж видел нечто иное, чем если бы разглядывал вблизи каждого солдата. Точно так же и картина состоит из множества квадратных дюймов раскрашенного холста, но если вы станете рассматривать их последовательно один за другим, то, даже перебрав все, самой картины, тем не менее, не увидите. Во всех подобных случаях имеется система, или организация, которая как целое представлена в своих частях. В этом и только в этом смысле существует различие между обществом и индивидами, которые его составляют, различие, коренящееся не в фактах, как таковых, а в ограниченности восприятия наблюдателя».
- А что такое вакуум?
- «Пожирателям километров» не следует увлекаться… ВакуУМ – это мир без истории! В каждом малом объеме пространства непрерывно рождаются пары «частица - античастица», но тут же они взаимоуничтожаются, аннигилируются, испуская кванты света (или, знания), которые, в свою очередь, «проваливаются в никуда». Например, «только через 200 лет мы узнали, над чем и как работал Ломоносов», или «военная академия Генерального штаба Вооруженных сил СССР, фундамент которой заложен Андреем Евгеньевичем Снесаревым - блестящим ученым, полководцем и военным энциклопедистом, долгое время (до 1992 года) носила имя К. Е. Ворошилова, человека, никакого отношения не имевшего к военной науке», а еще, например, одним из важнейших и трагических для России противоречий царствования Александра II Менделеев считал противоречие между политическими и гражданскими реформами и экономической политикой нового царствования. Англоманство, охватившее тогда чиновно-бюрократический Петербург, достигло такой степени, что сам министр внутренних дел П. Валуев почерпывал свою политическую мудрость из ежеутреннего чтения «Таймс». На беду русской промышленности немало нашлось английских поклонников и в экономических вопросах. «Смотрите! — говорили они. — Англичане перешли к свободной торговле, а ведь они не дураки. Значит, свободная торговля благодетельна для государства, раз такая передовая в промышленном отношении страна, как Англия, придерживается ее. Стало быть, и нам надлежит скорее начать действовать как англичане». К этому рассуждению теоретиков с радостью присоединился малочисленный, но весьма влиятельный в России слой — крупное чиновничество... «Говорят, и говорят громко, противу протекционизма люди, живущие на определенные средства и не хотящие участвовать в промышленности, — писал Дмитрий Иванович. — У них доходов не прибудет от роста промышленности, а от протекционизма им страшно понести лишние расходы, особенно если все их вкусы и аппетиты направлены к чужеземному. Помилуйте, говорят они, вы налагаете пошлины на шляпки и зеркала, а они мне надобны, и я не вижу никакого резона в ваших протекционистских началах; для меня протекционизм тождествен с воровством... Не в одних темных углах гостиных толкуют так. Литературы полны такою недодумкою».
- Это какой-то Гегель получается…
- Да никакой не Гегель. Это наш, русский великий химик Дмитрий Иванович Менделеев замешанный на взглядах немецкого экономиста Фридриха Листа, (да на част-н-ых визитах в Северную Америку). В Х!Х веке патриотичный ЛИСт писал: «Протекционизм – не есть, как утверждали, изобретение спекулятивных голов, а вызван естественным стремлением наций к самосохранению и к обеспечению своего бла-бла-благосостаяния и преуспеяния или установлению преобладания их над другими нациями… Протекционная политика обеспечивает: развитие промышленности, устойчивую экономику, зависящую в большей мере от развитого внутреннего рынка (а не от нестабильгого внешнего), внутреннее благосостояние нации (что бесконечно важнее, чем материальное богатство), рост среднего класса, обеспечивающий политическую стабильность». Но Российская империя прожирала километры… Одним словом, МИР – это тайна… (творчества). И то, что вы видите перед собой в данный момент, - еще далеко не все, что здесь есть. В мире есть еще столько всего!..
- Но творчество суживает пределы видения, и только созерцание их раздвигает.
- Ну а как насчет ТЕХНИКИ? Ведь у каждого искусства есть особая техника. Так «искусство С.талКИНГА (КНИГА) таит в себе невероятные прорывы в Большую Реальность. Сильные сталкеры намного ярче проявляют свои «сверхъестественные» способности, их осознание отточено более остро. Их странствия (по вагонам), т. е. по мирам могут приобретать совершенно непостижимый характер…»
- И тогда мы сможем наконец-то убедиться в том, что «так называемый «национальный характер» - МиФ, ибо для каждой новой эпохи он будет другим, даже при ненарушенности последовательности смены фаз этногенеза?» Ведь даже интуиция нам подсказывает, что Пушкин был такой же русский человек, как и мы. А смена стереотипа поведения нам кажется вполне естественной…
- Смена? Стереотипа? Поведения? Безусловно! В эпоху, когда европейцы высадились на побережье Нового Света, основные черты их национального характера были уже вполне сформированы; каждый из европейских народов имел свое особое, отличное от прочих лицо... Благодаря этому лицу, последняя треть XIX века в американской истории оказалась самой беспокойной и породила большое количество противоречивых толкований. Этот период называли по-разному: «позолоченным веком», «эпохой крайностей», «эрой реформ», «эрой активности», «эпохой предпринимательства», «розовато-лиловыми десятилетиями», «коричневыми десятилетиями», «временем популизма», «годами уверенного движения вперед», «американским ренессансом», «эпохой, в которой нет места милосердию», а его самыми заметными фигурами были: «бароны-разбойники», «сильный пол» и «немногие одушевленные». Большая часть разногласий по поводу оценки этого периода, как тогда, так и сейчас, была связана с деньгами. В 1870 году национальное богатство США составляло тридцать миллиардов долларов, к 1900 году оно возросло до ста двадцати семи миллиардов. При этом стремительно увеличились размеры личных состояний. После смерти отца в 1877 году Уильям Генри Вандербильт унаследовал семьдесят миллионов долларов и за семь лет увеличил эту сумму более чем вдвое — большей частью за счет продажи акций компании «Нью-Йорк сентрал», — оставив после своей кончины в 1885 году капитал в двести миллионов долларов. Джон Д. Рокфеллер в 1892 году имел собственный капитал, который оценивался более чем в восемьсот милли¬онов долларов (приблизительно двенадцать миллиардов по курсу 1990-х годов). Тот факт, что такие гигантские богатства сконцентрировались в частных руках, беспокоил не только широкие слои американской общественности, которые в своей массе были отнюдь не богаты, но также и «старую гвардию». «Бостонские брамины», «нью-йоркские никербокеры» и обитатели филадельфийской Риттен-хаус-сквер по-прежнему имели крупные банковские счета и гордились своей родословной, но настоящие богатство и власть теперь принадлежали «новым» людям.
Генри Адамс с презрением говорил, что настало время, когда вперед лезут разного рода капиталисты, банкиры, плутократы и евреи (для него это все были синонимы). Не последнюю роль в происходящем играл комплекс утраты позиций его социального круга. Персонаж романа Эдит Уортон «Век наивности» жаловался, что страна оказалась в руках хамоватых политических боссов и немытых иммигрантов, которые теснили «достойных людей в спорт и культуру».
Старая американская аристократия просто так не сдавалась, «в спорт и культуру» не отступала, а изобретала новые способы укрепления своих социальных границ. Учреждение элитарных клубов и различного рода патриотических и генеалогических обществ, трепетное отношение к тому, чтобы сыновья учились только в особых привилегированных школах, культ «Светского альманаха», а также стремление селиться в пригородах, образуя закрытые для чужаков общины, — все это в той или иной форме существовало и прежде. Новой здесь, пожалуй, была вспышка ожесточенного злобного антисемитизма.
- Это и не удивительно! – сказал Димка. - Виктор Павлович Ногин, заместитель какого-то наркома труда с весны 1918 года, однажды рассказывал юным пионерам чванливую легенду о сотворении Америки. «Было время, делил Саваоф землю между народами. Вырезал самый лучший ломоть, где были природные зоны на любой вкус — и благодатные степи Украины, и приморское побережье Италии, и нагорные равнины Алжира, и заснеженные просторы Сибири. И сказал: «Когда ирландцы и немцы, итальянцы, славяне и евреи передерутся из-за куска хлеба, будет здесь райское место для всех. И создадут они демократический рай по ту сторону «пруда». А «прудом» американцы непочтительно называют Атлантический океан, — говорил Виктор Павлович. — И во всем они таковы. Да им и не трудно чваниться: страна на всех парах летит вперед, не зная блокады, сыпного тифа, голода и ужасной войны!..»
- Ну, да! Многие англичане были уверены в том, что пока Америка была английской колонией, то ленивые американцы могли спокойно ввозить все товары из Англии. Поэтому они так и не научились строить машины. И как следствие – в Америке не было промышленности! Пока… это вас должно мало интересовать! – сказал Железняков. – Но, было бы неплохо, если бы вас хоть немного заинтересовали «Воспоминания и дневники» Александра Васильевича Никитенко ((1804-1877) - крепостной, домашний учитель, историк литературы, цензор, чиновник Министерства народного просвещения, дослужившийся до тайного советника, профессор Петербургского университета и действительный член Академии наук). Возможно, тогда бы в будущем, вы (Железняков зачем-то пристально посмотрел на Димку), сделали не так много ошибок… «21 марта 1832 года. Никитенко выслушал прелюбопытную лекцию опытной психологии - у квартального надзирателя (надзирал за порядком в определенном квартале). Он пришел в канцелярию по какому-то делу. Никитенко начал с ним разговор о предметах его звания. По его словам, величайший разврат царствует в классе низших чиновников, мещан и купцов, которые позажиточнее. Его «квартальный наблюдатель полагает этому две причины: необразованность и жажду роскоши. Каков! Не прав ли он? Молодая женщина, говорит он, спокойно продает себя за новую шляпку, платье или другое более или менее ценное украшение. Муж ее, со своей стороны, несет куда не следует свои деньги и здоровье. Опытные старухи стерегут молоденьких невинных девушек, увлекают их и бросают в объятия тому, кто даст за них дороже. - Хороши у нас также правосудие и администрация, - продолжал квартальный. - Вот хоть бы у меня в квартале есть несколько отъявленных воров, которые уже раза по три оправданы уголовною палатою, куда представляла их полиция. Есть несколько других воришек, которые исправляют ремесло шпионов. Есть несколько промышленников, доставляющих приятное развлечение превосходительным особам: промышленники сии также пользуются большими льготами.
- А какова полиция? - спросил Никитенко.
- Какой ей и быть надлежит при общем положении у нас дел. Надо удивляться искусству, с каким она умеет, смотря по обстоятельствам, наворачивать полицейские уставы. Мы обыкновенно начинаем нашу службу в полиции совершенными невеждами. Но у кого есть смысл, тот в два-три года сделается отменным чиновником. Он отлично будет уметь соблюдать собственные выгоды и ради них уклоняться от самых прямых своих обязанностей или же, напротив, смотря по обстоятельствам, со всею строгостью применять законы там, где, казалось бы, они не применимы. И при этом они не подвергаются ни малейшей ответственности. Да и что же прикажете нам, полиции, делать, когда нигде нет правды. И он подтвердил все сказанное весьма и весьма красноречивыми фактами». А 25 мая 1843 года Никитенко пришел, поглядывая ВОкРуг, к удивительному умо-заключению: «Важную роль в русской жизни играют государственное воровство и так называемые злоупотребления: это НАША ОППОЗИЦИЯ НА ПРОТЕСТ против неограниченного своевластия. Власть думает, что для нее нет невозможного, что ее воля нигде не встречает сопротивления; между тем ни одно ее предписание не исполняется так, как она хочет. Исполнители притворяются в раболепной готовности все сделать, что от них потребуют, а на самом деле ничего не делают так, как от них требуют».
Сема Слепаков засмеялся и взял гитару:
Путин страшный, очень страшный, я его боюсь,
В мой пентхаус трехэтажный заселилась грусть.
Я на яхте кокаином вывел слово "Русь",
Но и Русь вдохнув всей грудью – Путина боюсь!
В испуганном состоянье живу я уже много лет,
Я жду каждый день наказанья, а наказанья всё нет.
Я жду его в Куршавеле, и на Мальдивах жду,
Я жду его в Средиземном море, с яхты справляя нужду.
Охваченный диким страхом, я весь погряз в грабеже,
Краду я с таким размахом, что даже стыдно уже.
Вот раньше я крал осторожно, а щас обнаглел совсем,
И не заметить уже невозможно моих двухходовых схем.
В стране объявлена вроде борьба с такими как я,
Но я – еще на свободе, и здесь же мои друзья.
Где логика – я не вижу, над этой загадкой бьюсь,
Ведь я же так всю Россию спизжу, пока я его боюсь!
- Гришка, что ли? – удивился Дыбенко.
- Нет! Это я, так… просто к э-э-ФИРме, т. е. РИФме пришлось! – отмахнулся Сема.
В это время дверь в купе отодвинулась: стояли милиционер, а за ним... ПРОВОДНИК.
Поезд в это время подошел к какой-то большой станции. Не уже ли МОзгКВА? А с ПЛАТФОРМЫ говорят – это город… Кого-то встречали, провожали, кто-то уезжал грустный, а кто-то улыбался и похохатывал... Жизнь, нормальная, крикливая, шла своим чередом. Шла и ехала на колесах.
Вот встретили какого-то флотского, старшину второй статьи. Флотский еще на подножке изобразил притворный ужас от того, что его столь много понашло, понаехало встречать... Актеры, эти флотские! Ему кричали, шли рядом с вагоном, его звали скорей сойти, а он, счастливчик, все изображал ужас и что он теперь будет делать!.. Потом поезд совсем остановился, флотский упал в руки друзей...
Повернувшись к проводнику, Дыбенко спросил:
-А вы кто такой?
- Начальник штаба Северных военно-революционных отрядов Калинин. Я к вам от товарища Куйбышева. Председатель губкома просит вас прибыть на СОВещание…
Машиниста Владимира Машкова отдали под суд, и началось следствие. Андрея Платонова вызвал следователь и спросил, что он думает о происшествии с курьерским поездом. Платонов ответил, что думает, - что Машков… виноВатт.
- Он ослеп от близкого разряда… дальнего зарубежья. - сказал Платонов следователю. - Он был контужен, и нервы, которые управляют зрением, были у него повреждены... Я не знаю, как это нужно сказать точно.
- Я вас понимаю, - произнес следователь, - вы говорите точно. Машков, превосходный актер… Но рано или поздно, не смотря на все свои таланты, каждый иностранный агент будет нами разоблачен!
- Я вас понимаю, - поддавлено произнес Платонов.
С 24 января «Правда» пубЛИКУЕТ новые протоколы допроса… Открытое письмо с требованием «беспощАДского наказания для торгующих Родиной изменников, шпионов и убийц» подписали в «Правде» Фадеев, Алексей Толстой, Павленко, далеко не (Джордано) Бруно Ясенский, Лев Никулин.
Еще более весомый подбор авторов был представлен 26 января в профильной «Литературной газете».
Алексей Толстой: «Сорванный план мировой войны». Николай Тихонов: «ОСЛЕПЛЕННЫЕ злобой». Всеволод Вишневский: «К стенке!» Борис Лавренев: «Во имя великого гуманизма… я голосую за смерть!»
Да! Вот на такую интеллигенцию может опереться любой Генеральный Секретарь, да что там секретарь, - Президент! Это вам не либеральная интеллигенция. Вообще. Которая, по сути своей предательская. Та часть интеллигенции, которую Ленин, на радость Гов-о.ru-хину, обозвал не мозгом нации, а говном нации.
Саню Григорьева отвезли в детприемник, где его радостно встретили ребята, еще не спавшие. Из детей его возраста (12-14 лет) там были: ПЕТР ЯКИР, дочь Тухачевского - Светлана, дочь знаменитого ЛЕТЧИКА Якова Смушкевича (Дугласа) – Роза, Уборевича - Мира, Гамарника - Ветa, Штейнбрюкa - Гизи, сын Фельдмана - Севa. Остальные были младшие (Павлик Астахов) - вплоть до восьмилетнего возраста. Прошло три дня. И Саня все эти три дня не молчал... Для мальчика, который так недавно научился говорить, это было совсем нетрудно. САНЯ Григорьев подружился с Петром Якиром, который успел снискать славу вожака детей "изменников" Родины. Он важно заявлял противной бабе, начальнице детприемникa, что дети за родителей не отвечают, и посему к нам должны относиться как к детям, так как были случаи, когда воспитатели называли детишек "змеенышами" и другими подобными словами. Когда Якир спорил со своим двоюродным братом Юрой Гарькавым, который говорил, что все, что происходит – правильно, (а маленький Павлик, не по годам бдительный, точно Никита Федорович Карацупа, поддакивал)… Мы сидим - прaвильно, родителей арестовали и расстреляли - прaвильно, a Стaлин - гений. Якир был против происходившего и видел корень злa в сaдисте, сидящем нa престоле…
Петра обвиняли «в оргaнизaции aнaрхической конной бaнды, стaвившей себе целью действовaть в тылу Крaсной aрмии во время будущей войны, a тaкже в пропaгaнде aнaрхических идей Бaкунинa-Кaрелинa-Кропоткинa-(САРТРА) среди учaщихся школы». А Петр заявлял, с невозмутимым апостольским спокойствием нонконформистов 60-х, что «Называть анархистами тех, кто вопреки сталинским бюрократам и технократам общества потребления требует, чтобы люди не оставались продуктами или объектами, а стали, наконец, истинными хозяевами своей судьбы означает приклеивать ядовитую этикетку на движение, которое стремятся свести на нет в силу его новизны, революционности и угрозы, которую оно несло старым партийным аппаратам. Молодые революционеры, будь они буржуа или не буржуа, выступают не за анархию, а за демократию, за истинную социалистическую демократию, которая еще нигде не реализована».
Подружился Саня Григорьев и с Розой Смушкевич, которая рассказывала ему о каком-то летчике из Киевской авиабригады. «Он был в Испaнии и вернулся оттудa с Пaвлом Рычaговым весной 1937 годa, был нaгрaжден орденом Крaсного знaмени, a осенью aрестовaн и осужден нa 15 лет зa "шпионaж" в пользу Гермaнии. Следствие у него проходило очень тяжело, его били, сломaли ногу, и он долгое время не мог понять, что происходит. Добровольцем уехaв срaжaться с фaшистaми, рaненный в руку, сбивший девять фaшистских сaмолетов, он не мог примириться с тем, что нужно было принять нa себя и подписaть чудовищное обвинение, a тaкже оклеветaть многих своих друзей по Испaнии. Что это ЗнaчиЛО? А просто человек после долгих пыток был полностью деморaлизовaн, почти невменяем и морaльно уничтожен». Тогда Саня решил, что обязательно станет летчиком и тогда…
На четвертый день вечером, часов в одиннадцать, послышались шаги. Саня Григорьев лежал на койке, прищурив глаза, лепил из хлебного мякиша жабу, и увидел, как начальница детприемника показывала пальцем в его сторону какому-то мужчине в форме НКВД. Саню подняли, предложили одеться и собраться с вещами. Все дети прибежали в комнату, требуя объяснить, куда его уводят. Приехавший заверил всех, что Саню, как наиболее одаренного, первым отправляют, как он выразился, на «трудоустройство», в Москву… К Татаринову, в четвертую школу-коммуну.
Под плач девчонок Саня вышел на улицу, где их ожидал маленький пикапчик.
Степан Андрианович Калинин и Павел Дыбенко ехали по Самаре в новеньком спортивном автомобиле ЗиС -112 с авангардным кузовом дизайнера Валентина Росткова. Его вдохновил знаменитый прототип «Бьюик-Ле Сейбр» (в США его называли «автомобиль-мечта»). Футуристический двухместный ЗИС с металлическим съемным колпаком над салоном и единственной фарой, венчающей круглую облицовку радиатора, был окрашен в белый и синий цвета.
ЗиС промчался мимо вертикально на-стоящей ракеты Р-7.., возле площади им. Куйбышева обогнал «Машину времени» из которой в разные стороны разносился голос Андрея Макаревича и остановился недалеко от Академии культуры и искусства Самары, в котором ранее располагался (КУЙбышевский) обком.
Часом ранее «у казино «Ессей» остановилась серая «шестерка». В этот момент из подвального окошка дома напротив раздался единственныйнный выстрел. Пуля, пробив лобовое стекло автомобиля, попала водителю в голову. Он тут же скончался. Коваль оставил карабин на месте и скрылся. Налицо были все признаки работы профессионального киллера. Однако кому могло прийти в голову заказывать слесаря одного из городских предприятий, ни в каких криминальных, (и тем более политических) связях не замеченного, не судимого, порядочного семьянина? Оказывается, Коваль просто устал ждать Анатолия Железнякова (в засаде киллер провел около часа). «В этот момент у него БЕСПРИЧИНО, без повода возник умысел на убийство незнакомого ему водителя «Жигулей», и выстрелом в голову он убил незнакомца. После этого преступники скрылись».
Справа от парадной лестницы в холле обкома партии находилась неприметная дверь, возле которой круглосуточно дежурил сотрудник НКВД. За дверью - верхняя площадка, с которой начинается спуск в бункер… Дыбенко и вообразить себе не мог, что («Бункер И. В. Сталина» в Самаре - самый мощный из рассекреченных в 1991 году бункеров. Его глубина - 37 метров, это высота 12-этажного дома. Для сравнения: глубина гитлеровского бункера в Берлине составляла 16 метров, у Черчилля в Лондоне убежище располагалось на глубине всего в два этажа, у Рузвельта - тоже в два. Аналогов такого строительства еще не было, особенно если брать во внимание сроки. Гигантская "нора" была выкопана менее, чем за 9 месяцев беспрерывного круглосуточного труда). Вот так, от космической ракеты до бункера, всего один шаг… Сойдя со 192-й ступеньки, они оказались, наконец, на самом глубоком – первом этаже (счет этажей идет снизу вверх). Д.н.О. Под ногами в свете матовых ламп тускло поблескивает голубая плитка. Дыбенко и Калинин прошли в зал заседаний правительства. После тоннельной сжатости площадок и казематной тесноты полукруглых рабочих комнат они оказались в довольно просторном помещение с огромным Т-образным столом. На стене висели портреты. Тандем. Дэйви Джонс и Гектор Барбосса. Играл Гимн Советского Союза (1943) на стихи Сергея Михалкова:
Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил.
Нас вырастил Сталин на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил.
Славься, Отечество наше свободное,
Счастья народов надежный оплот!
Знамя советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведет!
С одной стороны стола стояли смир(е)но охотники за приведениями: бывший сотрудник легальной резидентуры ГРУ СССР в Женеве (заочно приговоренный к смертной казни) Виктор Суворов, «авантюрист гражданской войны» и кандидат в исторические науки Виктор А. Савченко и некто Мартемьян Никитич Рютин. (В 1924—1927 годах Рютин активно поддерживал Сталина в борьбе с Троцким и его сторонниками, с «новой» и объединённой оппозицией, возглавлял бригады боевиков, разгонявших оппозиционные собрания и демонстрации). С другой – председатель Самарского революционного комитета и губернского комитета партии большевиков Валериан Владимирович Куйбышев (1888-1935) и инфракрасный эскиз советского биохимика и физиолога растений Кощея Бессмертного - Алексея Н. Баха (1857-1946).
Виктор Суворов, - за спиной которого находился Лизун в «Аквариуме» неприятный зеленый призрак, полностью состоящий из эктоплазмы, - увидев Дыбенко, застыл, словно увидел редкое в этих местах приведение, но профессионально взяв себя в руки, немножко размяк и произнес: «Я всегда подозревал в себе сумасшедшего…»
И хотя Дыбенко не почувствовал себя дядей Степой в стране лилипутинцев, но легкую тошноту он все же ощутил. Павел Дыбенко рассчитывал на один единственный День НЕЗАВИСИМОСТИ, а вот на такие встречи… ни одним своим бортом он не рассчитывал.
Куйбышев: «Мы получили телеграмму ЗА ПОДПИСЬЮ КРЫЛЕНКО, в которой говориться о необходимости немедленно задержать бывшего наркома и препроводить его под усиленным конвоем в распоряжение следственной комиссии».
Виктор Суворов (коми(к)ссарским голосом): «Вам, товарищ Дыбенко, как члену первого Советского правительства и вашим доблестным матросам приказали остановить германские войска под Псковом и Нарвой. Но вы и ваши революционные матросы никаких побед ни под Псковом, ни под Нарвой не одержали, никого не остановили, неувядаемой славой своих знамен не покрыли. Наоборот, при первых столкновениях с противником изнеженные матросики, просидевшие всю войну в портах, дрогнули и побежали. И ВЫ герой — вместе с ними. А может быть, впереди. Защитники революции добежали до самой Гат(д)чины. Тут надо открыть карту, чтобы оценить ваш героический путь. 120 километров бежали защитники социалистического отечества. Три марафона по глубокому февральскому снегу. В Гатчине захватили эшелон и понеслись по стране спасать свои революционные шкуры. Вдогонку спасающимся глава высшего военного совета БОНЧ-БРУЕВИЧ рассылает по стране ТЕЛЕГРАММЫ: поймать героев и под конвоем доставить в Москву. Герои должны были остановить противника, но их самих надо останавливать. Если удастся найти. Героев обнаружили аж в Самаре… Не стыДНО? И как это вам удалось пробежать незамеченным мимо Москвы и убежать за Волгу?» - недоумевал Суворов.
Дыбенко присел у краешка стола и стал внимательно слушать едва уловимый голос Андрея Макаревича…
Я забыл о бурях и о громе,
Мне теперь дороже тишина,
И живу я в старом-старом доме,
Из него выходят три окна.
Третье окно выходит к океану,
Ровным ветром дышит океан,
А за ним диковинные страны,
И никто не видел этих стран.
Словно вечность, океан огромен,
И сильна спокойствием волна,
И когда мне тесно в старом доме-
Я сажусь у третьего окна.
Превратится в воду рек -Снег,
Станет облаком седым -Дым,
Станет домом твой родной -Дом,
Из руин воздвигнут вам-Храм.
Должен кончиться любой-Бой,
Победит, сомненья нет-Свет,
Я возьму букет цветов-Слов,
И раздам моим друзьям-В-а-а-а-м.
…и думать о «Крутых маршрутах» генерал-майора (1914) Российской императорской армии и генерал-лейтенанта (1944) Красной армии Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, который вспомнил в 1956 году, как досталась «Вся власть советам!». И обращаясь к молодым, будущим Суворовым, боевой генерал говорил: «Лишь много позже, когда незначительными силами только что возникшей Красной Армии удалось задержать немцев и отбросить их от Пскова и Нарвы, я понял, кто был настоящим виновником сдачи Риги. Уже после Октябрьской революции в делах саботирующего министерства иностранных дел была обнаружена копия телеграммы, посланной румынским послом Диаманди главе своего правительства...» Всюду телеграммы. И всюду виноваты Троцкие и Дыбенки… Многое еще было непонятно Павлу Дыбенко. Но и ПРЕДАТЕЛЮ Бонч-Бруевичу М. Д. с его друзьями – белыми генералами, пришедшими на смену «бесстрашной балтийской вольнице, которая так много уже успела сделать для революции в течение лета и осени 1917 года…», которых Ленин пригласил организовать оборону Петрограда, не все было ясно и М. Д., вносил ясность в 1956: «Непонятной была мне линия нового правительства в вопросах заключения перемирия и подготовки мирного договора. Разноречивые распоряжения, приходившие в Ставку, окончательно сбивали меня с толку. Так, в восемь часов утра 29 января в Ставке была получена телеграмма главковерха (прапорщика) Крыленко о том, что война окончена, Россия больше не воюет; объявляется демобилизация армии. Эта телеграмма распоряжением Цекодорфа была передана по радио «всем, всем и всем»... Основанием для телеграммы главковерха послужила, как выяснилось, телеграмма Троцкого, еще накануне отправленная, из Брест-Литовска. Однако еще в тот же день Крыленко получил, и притом из того же Брест-Литовска, вторую телеграмму, в которой сообщалось, что в мирных переговорах происходит кризис. Получилась явная неразбериха: мирные переговоры прерваны, соглашение не достигнуто, а приказ говорит об окончании войны и демобилизации всех армий... Из близкого к отчаянию состояния меня вывело приказание В. И. Ленина, переданное его секретарем председателю Цекодорфа Флеровскому: «В. И. Ленин приказал телеграмму о мире и всеобщей демобилизации — отменить». Приказание Ленина запоздало, так как по всем проводам и по радио было уже передано за подписью Крыленко, что «мирные переговоры закончены», но «мы не хотим и не будем вести войны с такими же, как мы, немецкими и австрийскими рабочими».
Безусловно, в отличие от Виктора Суворова и Джорджа Леви, внучатого племянника П. Дыбенко, Бонч-Бруевич Д. М. боролся с немцами, а не с мифами. Но «чтобы рассеять миф о 23 февраля и ответить на вопросы (Джорджа Леви)– почему Павел Дыбенко был так политически опасен, таким как Ленин и Троцкий? Почему было так важно удалить его с политической арены? – надо провести само собой напрашивающееся изучение отношений нового Советского правительства и Центробалта в период между Великим Октябрём и маем 1918 г. Итог исследования раскрывает борьбу политических сил между главой партии большевиков Владимиром Лениным и председателем Центробалта Павлом Дыбенко. Исследование исторических документов, хранящихся в архивах, немногих книг тех времён, газетных сообщений и настойчивое стремление найти истину выявили историю, известную немногим, но затрагивающую деятельность многих, если не всех ведущих русских теоретиков и политиков того времени. Фракция, возглавляемая Лениным, опьянённая обретённой властью, начала разрушать социальную справедливость, завоёванную Великим Октябрём… – народным восстанием и революцией. Ленинский «переворот» и движение к полной диктатуре начались в марте 1918 г…… Используя Брест-Литовский договор и сомнительные события под Нарвой, Ленин истреблял с корнем всю оппозицию своей власти, выводя всех несогласных членов из Центрального комитета и, что ещё более важно, удалил предполагаемую военную угрозу со стороны Дыбенко. Ещё до 23 февраля Павел Дыбенко показал себя «не заслуживающим доверия» ведущей политической структуры, поскольку продолжал отстаивать независимость флота и был, несомненно, одержим защитой плодов Октября».
И Куйбышев недоумевал, приСТАЛЬно вглядываясь в суровую сущность Суворова: «Кого же тогда арестовали в Москве 16 марта? И кого брала на поруки никому не известная женщина? И кто 28 марта подал в следственную комиссию заявление с просьбой разрешить Дыбенко выехать из Москвы в Орел? Доцент Марийского университета Сергей В. Стариков?» На это мог бы ответить сам Дыбенко, но он амнезически помалкивал и кивал…
Виктор Савченко: «Вы, товарищ Куйбышев, настоящий коммунист со стажем и, следовательно, должны отражать мир объективно и бесповоротно! Не надо прикидываться Захаром Прилепиным. Павел Дыбенко – это вам не писатель Леонид Леонов, а мы – далеко не Евтушенки… Мы не базарные мухи, безумно летящие на МЕД, ЗДЕСЬ САМО дело гоСУДарственной важности. «Допустим, Леонов однажды и купил на базаре мед: зима, мягко говоря, в Чистополе была жутко холодной… Спустя двадцать лет эта история с покупкой меда неожиданно обросла красочными подробностями, и совесть нации со станции Зима смолчать не смогла, расписав былые дела в десятикратно, вернее, двадцативедерно преувеличенных пропорциях». Возможно, там и не было меда, а была цистерна медовухи… Вас этот вздор не должен касаться. 25 марта «ПРЕДАТЕЛЬ и мятежник» Дыбенко выпустили на поруки. «Матросы встретили его освобождение как свою победу, отметив ее грандиозным кутежом. Погуляв два дня по Москве, Дыбенко со своим отрядом исчезает из столицы, чтобы всплыть в прифронтовом Курске, где работал его брат Федор. Вскоре, поняв, что ему не простят бегство, Дыбенко устремляется на Волгу, в Пензу и Самару, надеясь скрыться в провинциальном хаосе… Почему именно здесь? Самарский губернский исполком возглавляют левые эсеры, разругавшиеся с большевиками из-за Брестского мира. Они рады принять и спасти оппозиционера. В Самаре особенно сильны позиции левых эсеров, максималистов, анархистов. Сюда эвакуировались анархисты и максималисты с захваченной немцами Украины. Здесь же оказалась часть матросов Черноморского флота после потери Севастополя и Одессы. Это недовольные властью и потоплением флота анархиствующие «братишки». Силы самарской фронды объединялись вокруг неприятия мира с немцами, диктатуры и террора большевиков». Куйбышев схватился за сердце… Бах пошевелился.
«Самое нелепое в этой истории то, что мемуаристы-(юмористы) даже бывшие в Чистополе в то время, ссылаются не на отдаленных хотя бы свидетелей этой пресловутой покупки, а на стихотворение все того же Евтушенко» - подумал Дыбенко.
- Решили стать мэром?.. Павел Ефимович, вам нужно ехать дальше… в Москву! – прервал раздумья матроса Куйбышев. - Калинин отвезёт вас обратно, на вокзал!
За все два месяца пребывания в старой тюрьме доцента кафедры истории ВКП(б) и ленинизма Евгению Гинзбург ни разу не вызывали на допрос. Тем более Евгения разволновалась, когда на другой день после прихода … ей велели приготовиться ехать на Черное озеро.
Кругом только и говорили о кампании избиений и пыток. Неужели и эта чаша не минует ее?
Петербургская учительница Татьяна Иванова, (которая обвинила чиновников районной АДминистрации и горизбиркома в принуждении к фальсификациям на выборах), точно прочтя ее мысли, категорически заявила:
– Абсолютно нечего бояться. Во-первых, сейчас два часа дня и светит солнце. А для всех этих дел у них существует ночь. Во-вторых, ваше дело окончено. Скорей всего, вас и вызывают только затем, чтобы объявить об окончании следствия.
Она была права. Евгению Гинзбург вызывали, чтобы она подписала протокол об окончании следствия, а также о том, что злодеяния ее квалифицированы по статье 58, пункты 8 и 11. Дело Гинзбург передается на рассмотрение военной коллегии Верховного суда.
И вот ворота старой тюрьмы захлопнулись за спиной Евгении. «Черный ворон» уже заполнен. Из его закрытых кабинок доносятся покашливания и вздохи. Поскольку они уже соединены вчетвером, их можно больше не прятать друг от друга. Поэтому их размещают прямо на узлах, в узком коридорчике «черного ворона».
Ехали не долго. Стоп. Запахло горячими рельсами, паровозной гарью. Раздалось деловитое пыхтенье, потом короткие тревожные вскрики паровозов.
– Выходь давай!
Самый обыкновенный жесткий купированный вагон. Четыре места. У двери каждого купе – отдельный часовой. Только дверь среднего купе свободна и открыта. Там едут следователи, сопровождающие в Москву свой ценный груз.
Толчок. Паровоз прицепили. Еще толчок. Поехали… От чего уезжали – было ясно. От своих детей, (Алеши и Васи Аксеновых) брошенных на произвол судьбы (ах, если бы только судьбы! На произвол НКВД – это пострашнее!), от мамы, от университета, от книг, от чистой, светлой жизни, полной сознания правильности выбранного пути. А куда? Ну, это знают только те, кто везет НАС. И уж точно, не на марш «ПРОТИВ ПАЛАЧЕЙ».
Начальник политотдела дороги Алексей Курилов выждал некоторое время, пока не стихли вдали шаги… и подошел к стрелке. Постоял, оглядываясь и прислушиваясь. Взялся за рукоять рычага с противовесом и, поднатужившись, перебросил его в противоположную сторону. Резким металлическим звуком щелкнули рельсы, открывая выход с запасного на главный путь. «Д.орога н.а О.кеан». Затем Курилов, пригибаясь, побежал к паровозу. Машинист и кочегар не особенно удивились, увидев человека в кожаном пальто и тесных командирских сапогах, влезающего по лестнице на паровоз. Пальто у него было расстегнуто и они поняли, что это важный чин. Курилов встал боком в тени тендера, заваленного углем, и жестко приказал:
-Трогайте! Трогайте!
Рука кочегара потянулась к паровозному гудку.
– Руки прочь! – яростно крикнул Курилов, выхватывая пистолеты. – Застрелю!.. Трогайте! Ну!
Машинист криво усмехнулся. Он уже начинал догадываться о происходящем. Неторопливо вращая колесико, он открыл клапан давления пара и взялся за реверс.
– Трогай! – еще раз повторил Курилов и поднял на уровне груди оба пистолета.
Паровоз шумно выбросил сильные струи белого, как кипень, пара. Задрожал, пробуксовывая колесами. Гулко громыхнули буфера. И весь состав натужно тронулся с места… Паровоз постепенно набирал ход, колеса простучали по стыкам стрелки – и он оказался на главном пути!
Мечта Алексея Курилова свойственна была, наверно, всякому сухопутному человеку. Эта царапина на душе сохранилась еще с детства, от одной по складам прочитанной книжки. Ее написал совсем неумелый человек, и потому его взволнованной искренности не пожрали требования высокого искусства. Книга посвящалась разным морям на земле. Вперемежку с текстом раскиданы были рисунки — то парусника с загадочным и манящим названьем, то молоденького юнги, что покачивался на рее над излучиной волны, то забулдыги боцмана; он скалил зубы, истертые о трубку, и звал людей испробовать от его скитальческой судьбы. И даже обложка книжки была пронзительно-синяя... Мальчишку захватили эти строки, хоть и не понимал полностью очарования вольных океанских сокровищ, не принадлежащих никому. Он прочел их не разумом, а сердцем. Так и осталось это на нем, как шрам, как памятная зарубка... Со временем наглухо зарубцевалась царапина детства. Самое понятие об Океане как о вольном множестве вод распалось. В жизни вода пребывала в самом низшем своем качестве: ее наливали в ванну, в тендерную коробку паровоза, в стакан с лимоном; иногда также она неопрятно падала из тучи. Вдруг он снова заболел Океаном…
– Больше угля! – скомандовал Курилов кочегару.
Кочегар взялся за лопату и открыл топку. Яркий свет залил кабину паровоза… «Ну вот и все, точка… Никакая сила нас теперь не остановит!» – торжествуя, подумал Курилов. Обернувшись к железнодорожникам и перекрывая гул топки, крикнул:
– На Океан!..
Машинист посмотрел на манометр, перевел взгляд на кочегара. Тот молча бросал уголь в топку. Поезд бешено мчался по степи, и стук его колес слился в протяжный гул…
15 июня, 2013 год.