«Детский церебральный паралич». Как игрушки ёлочные в вату,
Мягко в строчку улеглись слова. Флейту так в футляр продолговатый
Легко уложить. И больного в кровать –
На свежие простыни, на прежние вмятины…
Удобный размер мне пришлось оборвать:
он мне неприятен.
И вообще я не знаю, какой может быть размер…
Ей двадцать семь. Зовут Татьяна. Вся жизнь – обида.
Написала в газету. Не требует принятия мер
По оказанию помощи инвалидам.
Только спрашивает: «Зачем нам дают родиться на свет?
Есть же средства… Диагноз – ранний. Зачем нас пускают
В этот мир?» Вот так. Что мне сказать ей в ответ?
Именно мне. Неважно, кто я такая.
Она пишет, что если бы с ней поступили гуманно,
Не успела б она понять, что такое «я»,
Не Татьяной, а тихой капелькой безымянной
Проскользнула б по самому краешку бытия.
Господи!
Половина ль жизни осталась мне или только треть –
Мне с избытком хватит раскаяний и сожалений
На всё это время. Знаю желание умереть –
Освобождающее, пугающее стремление…
Если б не ты, Татьяна, не стала б я никогда
Этим махать, как флагом – нечем мне тут гордиться.
Хотела уйти от боли, от страха и от стыда,
Но разве по-настоящему хотела я – не родиться?
Уничтожить день, когда я промочила валенки
И не могла сосчитать, сколько скатала снежков?
Жалко себя всё-таки, белоголовую, маленькую,
Уже близорукую, ещё без очков…
Татьяна!
Бегать во сне тебе было – как мне летать?
Но ведь я не видела наяву, чтобы люди летали!
Мне и пытаться нечего на твоё место встать.
Нет, не «встать»: ты не можешь… куда же слова пропали?
Что за мысль опять подступает – не отогнать:
Будто стала одна моя жизнь – мала
Для того, чтобы сок из неё давить и пятнать
Белый лист, постеленный на поверхность стола.
За других, выходит, взялась? И уже рука
Потянулась к чужой беде. Всё неодолимей –
Сострадание ли? Или то, для чего строка
Так легко проглотила чужого несчастья имя?