А это - жизнь…
1.
Кто бы осмелился судить ее мать? Да еще в те, тридцатые. Муж - шулер, профессиональная балаболка с флером патетики. Выкидыш знаменитого польского рода, являвшего на свет архитекторов и литераторов. Этот утонченнейший хам завез ее беременную на девятом месяце, с двухлетним сыном на руках в деревню, к незнакомым людям и уехал. К любовнице. Вот так, красиво, даже не бросил, можно прямым текстом сказать «кинул». В августе тридцать седьмого родилась Изабелла. Здоровенькая, крупная. Можно ли судить врача, который посоветовал мучавшейся от послеродового мастита матери кормить Изабеллу гнойным молоком?- «Ребенок не выживет, но, хотя бы, второго сиротой не оставишь». Мать кормила. Изабелла таяла. Спас от смерти родной дед. Он уже месяц как разыскивал исчезнувшую беременную дочь и внука. Хорошо, Одесса, еще та, коммунальная, слухами полнилась. Народный телеграф работал. Дед успел.
Изабеллу крестили в костеле. Росла потихоньку. Мать – дородная смуглянка, по-одесски красивая Деметра, повелительница долмы и домашнего вина, вскоре вышла замуж. Дети отныне приживались по задним комнатам. Боялись строгому отчиму на глаза являться. Кормились тем, что муж не доел. Так Изабелла получала первый эмпирический опыт общения с мужчиной. Путем наблюдений всё выяснила. Муж непререкаем и потому молчит – мудрая жена молчит да вяжет. Муж молчит и гневается от скуки – мудрая жена собирает на стол. Гости на двор, а ему за столом почётное место. Муж хмурится, он устал – мудрая жена никогда не жалуется и не болеет. Муж может уйти. Жена – нет. «Куда с дитями?» - тихонечко мать вздыхала. Кто возьмет? А годы голодные. Муж, хоть и тиран, но – кормилец. Так что, если дети потянутся за вторым куском – бди, мудрая Деметра, хранительница мужа – «заработаете, тогда и хватать будете». Подать. Принять. Подать. Принять. После всех хозяйственных дел лучший отдых – выбрать из стопки наглаженного белья рубашечку и носочки для повелителя, гордясь втайне своим могуществом: «мужчины…они как дети». Бог мой, да какие могут быть дети, если в доме МУЖЧИНА. Мама от этого второго мужа сделала абортов пять или шесть. Изабелла, когда подросла и замуж вышла, уделала ее в этом вопросе. «Восемь абортов!!!»- гордилась втайне своей плодовитостью.
Однажды родной папаша явился. «О, Богиня! Ты - мать моих детей!»- громыхнулся тощими козлиными коленками в пыль ракушника. Так, по желтой пыли коленноприкланенного его и вытащили на улицу соседи. Он плакал до самого угла. За углом ждала очередная любовница:
- Ну, долго же ты там. ..у мене уже ножки устали.
- Иду, птиченька.
- А у Бэлки ведь явно папкин нос. И, не приведи черт, характер – мамуля уже заочно злилась на Бэлку. - Собака такая! Прими стула! Сколько можно говорить!
Ошибаетесь, мамаша. Она вся в вас. Она уже научилась подать и принять, льстить и заискивать. А, затем, мстить за свою же слабость, поливая «за глаза» едким дерьмецом того, перед кем только что выслуживалась. Следи, мамаша, мужчины уже дарят ей цацки-пецки. Хорошеньким и молоденьким пока еще прощается глупость. Много пройдет десятилетий, пока из девушки «как скажу, так все падают» твоя дочь превратится в банальную старую дуру. Капризную престарелую девочку, которой именно ты и помешала повзрослеть.
Вытканная на ковре мясистая «гешпанка» отворачивается в танце от изъеденного молью «гуапо»(красавца). Непропорционально длинные руки - бревна. Абстрактно плоский бубен.
- За этот ковер – любит вспоминать старая Бэлла – родители продали мою девственность. То есть выдали замуж. Ковер – свадебный подарок свекров. Выкуп.
Нет, дорогая. Девственность здесь ни при чем. За ковер отдали в другую семью прачку, швачку, няньку, сиделку и посудомойку. Продешевили, так сказать. Ты же, оставив дочь на полное попечение бабушки, принялась самозабвенно обхаживать своих мужей. Мужчины… они же как дети? Второй твой муж оказался тираном. Лупил тебя как козу. Вот неожиданность, правда?
2.
Анечка была талантливой. Даже, по-своему, гениальной. Да, назову эту особенность так, поскольку дар ее - настоящая редкость. Такие, как Анечка, очень уж своеобразно протестуют против собственной предопределенности. Против этой идиотской начинки: коктейля генов, жизненных обстоятельств, комплексов, привитых домашним и школьным воспитанием и других неслучайных случайностей. Они, попросту, брезгуют соприкасаться с обыденностью планеты Земля.
Анечка не умела ни танцевать, ни петь, ни играть на музыкальных инструментах. Книжек не читала и гипнозом не владела. Но… она заставляла окружающих поверить в то, что наделена практически всеми талантами; что и «творить» умела получше, чем остальные. Стоило кому-то заикнуться, что он сочиняет стихи, тут же выяснялось - Аня настрочила целый роман. Да такой, что главные редакторы двух известных издательств передрались до гипертонических кризов, пытаясь заполучить столь ценную рукопись. Кто-то из гостей увлекался танцами – она, ну совершенно случайно, оказывалась чемпионом Европы по бальным танцам - и вот уже включает диск. Изгибаясь по полу, изображала драматичный contemp (хотя, признаться честно, довольно таки пластично изображала). Мимикрировать она умела гениально. Вот что поразительно - окружающие верили в ее мимикрию! Правда, Анькины друзья звезд с неба не хватали, поэтому и ненаписанные романы, и ритмичное вытирание пола пятой точкой встречали с одинаковым воодушевлением. Сами-то далеко не профи, а наблюдать за ее перевоплощениями было забавно…забавно.
Особенно ярко талант проявлялся в отношении мужчин. Низкорослая, пухленькая губошлепка с подтеками почечных синяков под глазами мгновенно перевоплощалась в мяконькую красотку, такую, что «съел бы»… как только на горизонте появлялся любой, самый плюгавенький мужчина. Она преображалась для шестнадцатилетних любознательных онанистов, для мажористых мальчиков на папиных тачках. Для бывших зеков и таджикских гастарбайтеров – одинаково вдохновенно. Не могла иначе. Она иначе просто исчезала.
Нет, иногда она и книжки читала. И фильмы незамысловатые смотрела. Про роковых красоток - любимые самые. Становилась тогда Монро или Дитрих. Особенно нравилось играть в Клеопатру. Поклонники млели. Ждала похвалы. Ревниво выпрашивала комплименты.
Мы жили прямо под Аниной квартирой. Нам хорошо была слышна изнанка придуманной жизни. Хотели того или нет. Раз в неделю, стабильно, будто по кармическому расписанию, соседи устраивали день открытых дверей в свою реальность. Двери эти громко хлопали. Слышался Анькин визг. Кто-то стенал навзрыд. Возня. На парадную, будто из состояния дежавю, неизменно прорывалась потрепанная, зареванная личность. Ее пытались вернуть обратно в квартиру, но Анька всё-таки выскальзывала наружу, зализывать раны. Будто битая кошка. Впрочем, почему будто. Отец периодически стегал ремнем любившую гульнуть дочь. Она, совсем уж по-кошачьи, выцарапывалась, выкручивалась; шипя и кусаясь, сбегала от побоев. Здесь, на парадной, вытирала глаза, поправляла юбчонку. Пригладив шерстку, садилась на подоконник, гордо отвернув голову в окно – и… ничего не произошло. В такие моменты она отказывалась быть.
Нет, все-таки какая-то частичка ее романтического спектакля обитала и здесь, в этом ущербном мире. Иначе, как можно объяснить то обстоятельство, что Клеопатра – Монро всё-таки влюбилась вполне по-земному. Выгуливала как-то свою суровую породистую псину и, далее, по сюжету, «а тут ОН». Приземистый кривоногий южанин легкой лохматости, с такой же суровой породистой псиной. Вскоре готовились к свадьбе.
Игры в Клеопатру жениху надоели быстро, а прочие таланты будущей жены были попросту до фени. Всё-таки настоящий самец, а не папин-мамин половозрелый детеныш. Анька бесилась. Ее Клеопатра исчезала. Самец на все ее истерики только хмыкал, а однажды предложил попробовать «настоящую сказку». На этой стадии мое с ней знакомство оборвалось.
По слухам, свадьба так и не состоялась. Невеста наведывалась в реальный мир всё реже и реже. Сколько раз я встречала ее с застывшим рыбьим взглядом, механически скользящую из пункта «А» в пункт «Б». Слепая донная рыба. Сом видит сон. На приветствия и всякую прочую лабуду вне своего аквариума она по-просту не реагировала. Подсадивший ее жених сбежал. Оставив Анне своего наследника в пузе, Аниному папе - инфаркт, маме – бесконечные долги за лечение непутевой дочери в наркологических клиниках. Скандалы участились, непрерывно орал ребенок. Аня, застревая в лифте (забывала нажать кнопку), устраивала истерики на всю парадную. Каждую неделю ее одинаково изумлял тот факт, что из закрытой лифтовой кабины нет выхода даже для улетающих в нирвану наркоманов со стажем. То, вдруг, чаще по ночам, она ломилась во все двери с воплями о том, что ее хочет убить родной отец или очередной любовник. Никто участкового не вызывал. Семья ведь приличная. Измаявшаяся Анькина мать - главный бухгалтер в какой-то фирме или даже банке – все еще пыталась создавать видимость благополучной семьи.
Что было дальше, я узнала постфактум от самой главной героини. Еще год или два – матери удалось излечить чрезмерно увлекшуюся сказкой дочь (неизвестно, в какие шаманские бубны она била, но эта часть истории заканчивается хеппи-эндом). За это время сказочница сменила двух мужей, второй из которых скоропостижно скончался от передозировки. Он, вечновлюбленный, вечногонимый Анькой, умеющий прощать ее и ждать… Наконец-то дождался. Возлюбленная поделилась с ним своей сказкой. Незадолго до его смерти, Аня родила второго ребенка. Дочь. После – постояла еще на самом краешке. Заглянула вниз. Смачно и брутально плюнула в бездну. Развернулась. От края отошла подальше. Теперь уже в сказки не играет. Не воображает себя автором ненаписанного романа, не воображает Монро. Вышла замуж за моряка-механика. Единственное теперь развлечение, когда детей спать уложат, бухать с подругой-морячкой в баре во дворе. Назло продолжающему рукоприкладство отцу.
3.
К нашей с ней первой встречи я готовилась обстоятельно. Книги, справочники, интернет – даже на специальные курсы собиралась записаться. Хорошо, что не успела, так как бесполезна она, вся эта подготовка. Вот только увидела Ее – сразу поняла, что зря время теряла. На меня в казенном платочке с зеленчатым узорчиком «Минздрав», стянутая пеленками под подбородок, смотрела самая настоящая дама. И не могла она еще толком глаза разжать, веки отекли после родов, но выглядела вполне величественно. На мой полный растерянности вопрос: «ну, и как же я с такой малявкой справлюсь?» - пожевала тонкими губками, произнесла что-то вроде: «м-дя…» (явно подразумевая: «ну и мамашу мне выдали»). Затем, смилостивилась. Ухмыльнулась одним краешком рта, ободряюще так, панибратски - «ни чё, мать, прорвемся». Смачно пукнула и впала в младенческую нирвану.
Женская суть проявилась месяцам к восьми. Жадно высматривала через бабушкино плечо как наводить марафет. Запоминала. И запомнила же!!! Через год, с небольшим, красила ресницы воображаемой тушью, мазала губы цветными карандашами.
Фасонисто запахнутый халатик. В руке мундштук (он же, в обыденной жизни, преждевременно засохший фломастер), элегантно зажатый между двумя пальчиками, ладошкой кверху. Форсовая походочка, нарочито небрежная… Лиличка? Вы, что ли?... Вечная женственность, вдохновляющая поэтов, привыкшая подчинять своей прихоти. Это всё – у двухлетнего ребенка, еще толком не представляющего на что оно.
Зеркала, зеркала – часами перед зеркалом. Обязательно нужно в него посмотреться, когда плачешь. В три четверти, анфас, в профиль. Без зеркала рыдать как-то уж совсем скучновато. Успокоившись – сумочки, шляпки, духи – запрокинув ножку на ножку, просматривать глянцевый каталог, пока мама стрижет ей, даме, ноготки.
Можно было бы сказать, что ребенок просто копирует взрослых. Но лиличек в близком окружении нет. Откуда это в ней?
Другая ипостась женственности – куклина мать. Мать всем дворовым и домашним кошечкам и собачкам. Утешительница резиновых утят, благодетельница заблудших душ плюшевых мишек. Узнала что такое боль. Теперь, когда видит, что тебе плохо – приходит, ластится, жалеет. И это – тоже чисто женское, материнское: обнять, пожалеть. Накормить.
У нее все сыты: пупс, постоянно сидящий в позе пьяного ковбоя носом в тарелку, Маша, требующая подавать «ок!» (сок) обязательно в пластмассовой дырявой пасочке. Возмущенное «Не! Не! Не!!», если куклина бабушка вздумает изменить сервировку на залитом соком столике. Родители от проявлений дочерней заботы тоже не отвертятся.
Вот так, женственное не зарождается, не прививается путем дрессуры в институте благородных девиц, а проявляется сразу, неожиданно. Еще толком не умея себя осознать. Встает на неокрепшие детские ножки уже с инстинктивным желанием нравиться; делает первые шаги, организовывая, обустраивая пространство вокруг себя. Научившись держать ложку – кормит. Научившись распознавать боль - жалеет. Проснувшись однажды с криком: «Я! Это - я!» - вдруг становится личностью, хотя вчера еще дочка называла себя в третьем лице «лялей». Личностью маленькой, с характером вполне сформировавшейся женщины.
4.
Любушкиной маме завидовали все подруги. С мужем, конечно, ей не повезло (а кому сейчас с мужьями везет), но, зато, какая дочка выросла! Бабушки-соседки даже слова дурного про Любушку сказать не могли, напротив, в пример своим безалаберным внукам ставили - умница, не то, что ты, раззвездяй дремучий, с покемонами в голове, жизнь свою про... прожигаешь. Учителя, хотя особых талантов за Любушкой и не замечали, но хвалили за усердие. А еще больше хвалили Любушкину мать - вот что значит, когда родители живут интересами ребенка.
Мать после школьных собраний, взбодренная похвалой, еще с большим рвением принималась отрабатывать родительский долг, придумывая для дочери все новые и новые "интересы". В своих обязанностях растворяясь. Любушка, к тому же, ребенок поздний, долгожданный - последний шанс для родителей и ... неожиданная причина распада семьи.
Живут двое. Живут правильно. Делают далеко не самую блестящую карьеру под прикрытием заботящихся о повседневном бытике родственников. Родительское - какое может быть мытье посуды, если у ребенка диплом не дописан?!! - к такому не сложно и привыкнуть. И, вот, дипломы дописаны. Найдена, пусть не самая престижная, но и не самая пыльная работа. Мирок двух, праздный и вдохновенный одновременно, как болтовня на вечерней кухне, состоялся. Замкнут на себе, никого третьего в него не пускали. Продержались так лет пять - снова зажужжали встревоженные родственники. Зудели, зудели как укус комариный - что же вы себе думаете?! Детей рожать нужно! Мы, вот, в ваши годы и рожали, и поле пахали, и гулять успевали.
Вначале от таких советов молодые отшучивались. Прошло еще года два - начало просачиваться в установившийся уют время. Заметишь, случайно, как чужие дети подросли - кольнет под ложечкой. Прочтешь пару страниц перепечатанного на машинке романа, глянешь на стену, задумавшись. А мысли далеко. По обойным завиточкам скользят; детские мордашки в завитках мерещатся. Возраст.
Еще год попыток - родилась Любушка. Мирок был разрушен. Недовольный папаша, уставший от детских хныков и - развешенного на веревочках, кипящего в кастрюльках - везде! везде проникшего бытика, - только и замечал, как изменилась жена. Просто помешалась на материнстве! Что прочла за последнее время? "Мать и дитя"? Без коляски из дому не выходит. Разговоры по вечерам все о последних методиках обучения. Вундеркинда, что ли, растит? Или у нее теперь такой способ самоутверждения? Говорить с ней уже стало не о чем - резюмировал. Кроме как "говорить" глава семью себе не представлял.
А новоявленный вундеркинд все больше стал занимать в родительском мирке места: кукушился, капризничал, начал ходить. У нового журнального столика вот уже и угол отгрызен. В рамочках на стене развешаны каляки-маляки. Состриженная кисточка детских волосят помещена в футляр из-под дорогой папиной ручки. А он сам... почему так нервничает? Почувствовал себя окончательно вытесненным из созданного им же гнезда. В итоге, отец семейства исчез. В знак протеста, навсегда удалился из жизни жены и дочери, так счастливо обредших друг друга.
Любушкину мать это обстоятельство огорчало недолго. Ведь у нее теперь была иная цель - жить ради дочери. И изживать дочь ради себя. Уж она-то бросить не посмеет! Мать и не задумывалась, в каком мирке-перевертыше они очутились.
Свой дочерний долг Любушка отработала еще в детстве - с лихвой! - Но была все должна и должна. Должна ходить на бальные танцы, когда больше любила рисовать; идти в театр на "Щелкунчика", когда хотела в цирк на слонов. Потому что так велела мама, а она всегда велит во благо. И только так. Она ведь "себя вся!" посвятила дочери. Дочь часто слышит об этом. Дочери жаль, что так получилось. Мучается угрызениями совести - за что? - боится ошибаться, или, хотя бы, сказать нет. А, затем, и вовсе боится что-то решать, когда "себя вся мать" не маячит за спиной.
В университет поступили вместе, на заочное, чтобы и здесь не расставаться.
Университетская курилка, уборная - неофициальный философский клуб. Гайд-парк, Альбион туманный от табачного дыма - место напряженных раздумий. Сигареты, хлорка, морозный воздух с улицы через отбитый край стекла. Девочки курят в мужском туалете, мальчики - в женском. И никакими административными санкциями не изменить это равноправие полов. Хотя, преподаватели никогда особо и не возмущались, сами любили здесь вместе со студентами покурить, подумать. Вопросы в предбаннике уборной обсуждались больно уж насущные. Нет, не из категории "Любит ли Маша Пашу и (или) Глашу?". Выполнив свой основной физиологический долг, публика задерживалась в туалете, обсуждая "Заратустру" Ницше, словесы-узоры Хайдеггера. Спорили - "а был ли Кришна". До крика, до обид. На равных - преподаватели и студенты. Не отпуская друг друга даже после того, как прозвенит звонок на пару. Вопрос порождал вопрос - курилка редко бывала свободной.
Сегодня как-то уж совсем людно. В дымовой завесе задыхаются и сами курильщики. Но никто не покидает комнаты размышлений. По-цепочке передают ленты шпаргалок. Безхиростные личности лихорадочно конспектируют на ладонях и ногах все, что успели услышать за последние десять минут. Были и небылицы. Кто похитрее - пустым стержнем шариковой ручки выцарапывает ответы в пустой тетрадке, чтобы выдернуть затем нужный листок, издали кажущийся чистым. У пятого заочного экзамен. Волнение, скорее, деловое. Интересует не столько вопрос "сдам - не сдам", сколько "на какой раз" - не только троечников, но и хорошистов. Зачетки работают на студентов, "хвосты" тянутся и ... зависают до очередной пересдачи. Сдал и забыл. Вдруг:
- Любушка! Ты чего? Плачешь?!! Не сдала?
- Сдала. На четыре...
Примолкли даже отличники.
- Я так боялась, что не сдам, так боялась! Поэтому и ответила плохо.
- Так чего бояться? С пятого не отчислят! Можно пересдать. К заочникам особо не придираются.
- Но что же теперь препод обо мне подумает?
Сжалась в эмбриональный комочек. Вздрагивала уже без слез. Мама, внезапно влетевшая в курилку, долго утешала. По сторонам поглядывая, будто вызов приняла. От кого? Из-под дымовой завесы увела, прикрыв собой.
После паузы спросил кто-то, все еще ошарашенный:
- А на свидание, что, тоже с мамой ходит?
С мамой ходила в театр и библиотеку, с мамой в кино и магазин. На творческие вечера престарелых теноров и чтиц за семьдесят. В одобренном мамой секонд-хендовском берете и платье с чужого плеча. Истерически, недоверчиво заглядывала Любушкина "себя вся" подруга в глаза потенциальных женихов и друзей - не обидят ли? В подтексте читалось: «а, вдруг, уведут?!". Друзей, конечно же, было совсем мало. Разве что кто-то пальцем у виска покрутит при виде этого странного тандема. Вот и все внимание. А участники тандема крутили и крутили педали вхолостую, от реальности отрываясь.
Если дочь задерживалась где-то, мать сразу выражала нежную волю: заводила разговор, находила предлог, подводила итог - "такие нам не нужны". Жаловалась: - "что же Любаше так на друзей не везет? Что же ты с молодыми людьми не встречаешься?". " Сглазили" - нервничала. Но выпустить из своего тихого гнездышка не спешила. Висела на шее дочери удавочкой. Страшно одной в гнезде оставаться. Не Великой матерью, а так себе - человеком без цели.
Была бы Любушка героиней бульварного романа - закончилось бы все хорошо. Явился в финале принц, истосковавшийся на своих каннских дачах по неказистым дурочкам-скромнягам – вот, за хорошее поведение, Любушке бы и воздалось. Но оказывались рядом преимущественно старые кочевряжники, увязшие в тяжбах с предыдущими женами и налаживании отношений со своими подросшими детьми. Они не спешили. Они делились - чаще на словах - своим ОПЫТОМ. Приходили на свидания с таким вот потертым саквояжиком пережитого и вынимали постепенно из него все прошлые обиды. А ты слушай... Вообщем-то, для таких целей на Западе психотерапевта нанимают! За большие деньги. Но только-только разговор о серьезных отношениях заведешь - а они уже отшучиваются. Мол, второй раз меня не проведешь. Да кому ты нужен!
Любушка так и не повзрослела. К тридцати пяти годам была похожа на преждевременно состарившуюся девочку. Горбила спинку, все так же сжималась в комочек, пытаясь достичь уютной позы эмбриона. Все ссыхалась и ссыхалась, стала совсем маленькой. Мумией преждевременно рожденного младенца. Мать, не заметившая больше никаких посягательств на свою любимую дочь, засунула ее мумифицированный престарело-младенческий трупик в банку со спиртом. Обвилась вокруг банки тельцем тихой ласки. Великая "себя вся" наконец успокоилась.
5.
Есть такой тип женщин: русская страдащая. Муж пьет, бьет ее чем под руку попало. Или так – мелкий садист – потихоньку изводит подколками – то круп большой, то ноги кривые, то, отработав часиков двенадцать смену, жрать подай ему на диван – Да не в этой посуде, дура!
Нет, такая баба не молчит. Она жалуется. Все уйти грозится. Но никак не уйдет. То ребенок мал, то поля некошены, то коней всех не уняла. А, затем, - старая стала, кому теперь я нужна. Вон, и на молоденьких-то мужичков не хватает. Как же домой теперь приходить буду? Дома - тишина, покой. Со скандалом не встретит никто, кулаком не пригреет. Ждать-то кого после полуночи? Угадывая по скрипу ключа в замочной скважине – трезвый пришел или так…
Обычно у русской страдащей один ребенок. Первенец. И десяток абортов за бортОм – куда от такого мужа рожать? Что забыл первенец в этом мире - тоже не ясно. Матери явно не до него. Зато, муж иногда брошками на юбилей балует (вот обиды все и забылись). Опять таки, с мужем можно и в гости выйти (если еще приглашают). Разведенок русская страдащая презирает. Слабачками считает, наверное. Истинная женщина тянуть своего мужичка должна, аки лошадь телегу. Не дай Бог, телега полегчает – лошадь и спотыкнется от неожиданности. В чем тогда смысл ее лошадиной жизни?
Еще одну сказку страдащая любит. О непутевом, глупеньком. Пусть топорщит крылышки муж-кукушенок, выпихивая из ее жизни всех, кто был когда-то дорог: друзей, родных… ребенка. Она будет жалеть его, заблудшего, до безумия. Остальных попрекать: -вы же меня в беде бросили! Как я справлюсь одна?! – и еще больше за своего кукушонка цепляться.
Всегда так: цепляется, цепляется, пока вслед за ним не сорвется.
6.
Будучи уже в почтенном возрасте, бабушкой троих внуков, Светлана Михайловна ничего на свете так не боялась как маминой смерти. Особенно после случая того, в аптеке, когда у мамы случился сердечный приступ прямо в очереди. Не мудрено, в семьдесят-то лет. Хорошо, что Светлана – медик, врач умелый, опытный. Сумела быстро и правильно отреагировать. Аптекарша только и сообразила, что газировочки и валидол предложить. А, если бы не была врачом? А, если бы рядом в тот момент не оказалась? Подумать страшно.
Другим Светлана Михайловна казалась человеком вполне самостоятельным, волею судьбы (а, может, судьба выберает героев-пахарей совсем не случайно) главой большой безмужней семьи, тянущей на своем битом-гнутом хребте и дочерей, и мать, и внуков. Стальным стержнем, позволяющим слаженно вращаться колесикам поменьше. Не знал никто, что стержня-то и нет. С удовольствием бы: - «Мама! Мама!».
Пока есть мама, есть твоя принадлежность маленькой дочери большой и мудрой матери, «grandmother» рода всего. Какой бы сильной ты не была, но остается осколочек такой, цветного стекла, кусочек детства – секретик в душе. И, как блестящий конфетный фантик под стеклышком, никому другому не нужный. Но хранишь секретик, от чужих оберегая. Пока есть мама, ты еще можешь позволить себе слабость. Пусть только теоретически. Но сама мысль об этом – уже отдых.
Вдруг, неожиданно оказывается, что маме за восемьдесят. Сердце пока выдерживает. Еще бы, сразу же такое интенсивное лечение назначено после приступа! Постоянный контроль. Но, чем дальше, тем больше мама напоминает малолетнюю упрямую девочку. Обратный отсчет пошел – человек стремится к нулевой отметке. Мать как пятилетний ребенок. Вот – как трехлетняя девочка, нужно кормить из ложки. Она путается, зовет «мамочкой» свою дочь. Без памперсов уже не обойтись. Вот, и дома одну не оставишь. Нашкодничает.
Новый рубеж. Маме – девяносто три. Подруги готовят Светлану Михайловну к неизбежному. Но верить в это, неизбежное, она не в силах. Сама - тяжелобольная, оперированный рак, не дает маме спокойно уйти: курсы дорогих препаратов, процедуры, поездка в санаторий (практически на дочкиных руках). Только бы жила! Уже и внучки просят для бабушки покоя. Денег катастрофически не хватает.
Вдруг, одной из подруг Светланы Михайловны, многодетной и полунищей, звонят из банка:
- Звонарева Светлана Михайловна просит выдать ей кредит на ваше имя….- подруги и родственники в недоумении.
А Звонарева, Светлана Михайловна, ничего. Набирает кредиты и одалживается у всех, у кого возможно и невозможно, даже не думая, из чего придется отдавать. На мобильный телефон ей стало невозможно дозвониться. Она избегает кредиторов. Ей важно только удержать маму! Пусть не пускают на порог! Пусть вчерашние друзья названивают с угрозами! «Тодо модо» - добиться своего любыми средствами. Это ли не начало помешательства?
Маме шел девяносто пятый год. Она уже с постели не поднималась. Светлана Михайловна поднимала маму на себе. Если бы мама могла понять, где находится, то, возможно, она и сама бы уже попросила отпустить. Но дочь отпускать не хотела.
Ее безумие нашептывало, что есть, есть шанс обмануть неизбежное. А люди (особенно злили родные дети и внуки) – сплошь бездушные сволочи, не желающие понять ее боль. Эгоисты, не позволяющие ей свободно распоряжаться их личными средствами, их личным временем, закрывающие дверь перед самым носом. Неужели не ясно, что все это – ради мамы! Под закрытыми дверьми дежурила. Сбрасывали телефонный вызов – пыталась вломиться в дом. Эту женщину, с испуганными, черными из-за расширенных зрачков, глазами уже откровенно боялись.
Матери девяносто семь. Говорят, что безумцы не чувствуют боли, не чувствуют усталости. Высохшая как щепка от всенощных бдений у постели умирающей, Светлана Михайловна однажды перестала ощущать голод. Обрадовалась бы еще одному поводу не отвлекаться от больной, усталость не позволила. Неизвестно, сколько бы еще протянула, но тут случилось неизбежное. Мать умерла…
7.
Она не похожа на измученных молодых мамочек, бурно и не совсем адекватно реагирующих на любой внешний раздражитель. На тех, что обычно сразу перестают следить за собой, как только планка бабьего счастья взята: муж найден, подвергнут браку, ребенок рожден – правильная жизнь состоялась. Потому и первое впечатление, что появилась она здесь, в детском супермаркете, случайно. Рядышком, с груженой тележкой, будто бэлл-бой, изучает содержимое полок ее кругленький, плюшевый муж. Она ведет себя несколько отстраненно. Величественно. Никогда не снизойдет до памперсных проблем и выбора баночек с детским питанием. Представляю, как ненавидят ее за подобное поведение бабы! Как, увидев однажды ее беременное пузико (иначе быть не могло – аккуратное) втихую злорадствовали: - «ну, наконец-то, нашего кухонного полку прибыло! Теперь уж, хочешь-не хочешь, а придется попотеть…ы-ы-ы-сь, королевна!».
Но рождение ребенка мало что изменило. Раз уж дозволено бэлл-бою королевну любить – так и быть, разрешаем заботиться об отпрысках королевской фамилии. А вы, гусыни комнатные, учитесь – не научитесь. Пытаетесь подражать? Не получится…Любить себя так, чтобы и других восхищала эта любовь к себе – особый талант нужно. Он с рождения дается: несмотря на обстоятельства, семейные доходы и родословную. Пусть еще в детском саду на горшке, но уже – королевна. Она не думает ежесекундно о жесте, позе и всем том, что впаривают вам, простым смертным, создатели психологических тренингов и модных вебинаров.
Вот и сейчас: королевна и прилагающийся к королевне муж, выбирают наследнику бодик. Она, как бы нехотя, стоит в пол оборота к стенду. С продавщицей объясняется муж. Продавщица, вышколенная как охотничья псина, бежит за образцами пинеток, наиболее сочетающимися с этим бодиком, в другой отдел. Еще пару минут – все запросы королевны удовлетворены. Без единого слова с ее стороны. Какова подача! Браво, королевна!
8.
Вот интересно, кто ответственен за опоздание посылок с дарами судьбы? Человек торит себе дорогу, строит карьеру, пытается создать семью. Человек ждет всю жизнь - а где же заслуженное вознаграждение? Поглядывает на часы. Не находит себе места. От безысходности ожидания совершает кучу ошибок. Когда же до полуночи остается один стрелочный щелчок, руки посыльного передают через порог посылочку. Иногда, бедолага не успевает даже крышку снять. Щелк. Слава после смерти. Долгожданное наследство для умирающего от неизлечимой болезни. Любовь двух стариков…
Тяжело было ей, умной, по-мужски умной, женщине найти себе пару. Будь хоть тысячу раз преподавателем точных наук, но так хочется найти того, кто сильнее, целеустремленней, талантливей тебя. Его, за кем можно тянуться. На четвертом десятке мало в чудеса верится. Уже и дети подросли. Смирилась. Но, однажды утром, убегая на семинары – лекции, ногой зацепила какой-то ящичек, у входной двери подкинутый. Толкнула под обувную полку. Зачем ей, физику, Пандорины шкатулки. Но, раз судьба намерена свои дары доставить – хочешь-не хочешь, без запоздавшего презента не уйдешь.
У них все начиналось с банального научного руководства. Переросло в дружбу. А, затем, замесилось в семью как-то, само по себе. Крепкий получился замес. Учитель и ученица. Муж и жена. Он – стратег. Она - тактик. Он вдохновляет, она – обеспечивает надлежащие условия работы. Среди студентов находит все новые и новые светлые головы для разработки поставленных задач. Им, двоим, так много нужно успеть. Вроде бы, и немало сделано, а результаты требуют новых исследований. Друг для друга сорок отпущенных лет – мгновение. Щелчок.
Когда ему, в очень почтенном возрасте, пришлось уйти первым, они не успели друг другом пресытиться. Окружающим показалось, что она восприняла его смерть достаточно спокойно. Не плакала. Продолжала жить. Проводила лекции. Опрашивала на семинарах. Вскоре выяснилось: она попросту отказалась верить в смерть своего мужа. Вплоть до того, что запретила студентам и друзьям говорить о нем в прошедшем времени, как о мертвом. Вот так. Физик, лучший из логиков – вопреки логике всякой. Хороши у судьбы подарки…