Это было давно уж конечно.
Где-то там далеко, до войны,
Жили Вера, Любовь и Надежда –
Три сестры, так чисты и ясны,
Словно ясное небо весною,
Словно чистый, звенящий ручей.
Восторгаясь отчизной родною,
Вера верила в пылкость речей.
Люба ласково всем улыбалась,
А Надежда, смущаясь слегка,
Всё на старших сестер любовалась.
Было всё безмятежным пока.
Вера верила в пылкие речи
И в героев гражданской войны,
Но не знала, что речи калечат.
Что-то зрело во чреве страны.
Что-то в небе уже собиралось.
Враг не дремлет! – всегда было так.
Но когда это что-то порвалось…
Как поверить, что Блюхер был враг?
Как поверить, что враг Тухачевский?
Вера дрогнула: верить невмочь.
И когда тень упала на Невский,
«Черный ворон» умчал Веру в ночь.
Дни тянулись – тоскливы и серы.
Ночь рождала, в безверии, страх.
Где ж ты, Верочка?! Нет больше Веры.
Вера сгинула там, в лагерях.
Дни тянулись. Не лечит пусть время,
Пусть не лечит, но жизнь-то идет.
В ней любви пробивается семя
И весенней сиренью цветет.
Так и с Любой, конечно, случилось.
Юность вечно не вправе скорбеть.
Голова в ритме вальса кружилась,
Сердцу – в небо хотелось лететь.
Паренёк в ладной форме матросской
То смущался, то важно курил.
Но дрожала рука с папироской,
Если, в общем, неважно острил.
И без слов им всё было понятно.
Что слова, если взгляды горят,
А молчанье так ждуще-приятно?
Лишь сердца в тишине говорят.
«Тук-тук-тук», - сердце девичье билось
И парнишкино билось: «Тук-тук».
Голова всё сильнее кружилась
От касанья случайного рук.
Незаметно весна пролетела
И июнь продвигался к концу…
Не дозрела любовь не допела…
Лишь катилась слеза по лицу.
В ночь июньскую, двадцать второго,
Разлучила влюблённых война.
Дни тянулись поблёкшие, снова,
В страхе, ночь убегала от сна.
Дни тянулись. Уже похоронки
Вороньём полетели им вслед.
За парнями надели девчонки
Гимнастёрки на юности цвет.
Год прошёл и парнишки не стало.
Над кормой где-то катит волна.
Только Люба о том не узнала -
На допросах в гестапо она
Так блаженно врагам улыбалась,
Вспоминая о парне своём,
Что казалось - она издевалась
Или тронулась просто умом.
Да фашисты не долго гадали,
Затолкали двенадцать девчат
В крытый кузов, машину погнали
К тихой балке, где клёны шумят.
Выстрел грянул и… кто же расскажет -
Где любовь и была ли она?
Любка. Любонька! Люба!! Любаша!!!
Нет любви – растоптала война.
Так осталась одна, сиротою,
Наша Надя семнадцати лет.
Распрощалась с квартирой пустою,
Лишь взяла комсомольский билет.
Все жалели девчонку. Не надо!
Да, не надо надежду жалеть!
С нею мы прорывались из ада
Той войны, чья свинцовая плеть
Нас калечила под Сталинградом,
Подо Ржевом и Вязьмой, везде,
Где пройдут наши дети парадом,
Там где склонятся внуки к звезде.
Это с ней шли в атаку шатаясь,
Выживали и в госпиталях,
И, калеками в тыл возвращаясь,
Шли за плугом в бескрайних полях.
Это наша надежда тушила
«Зажигалки» на крышах домов
Ленинграда и ватники шила,
Врачевала нестойкость умов,
Потерявших любовь, как и веру,
И питавших лишь злобу и страх,
Живших болью и пивших не в меру,
Предрекавших паденье и крах
Всех систем и понятий о долге.
Лишь с надеждой сквозь ад мы прошли,
Что от самого берега Волги,
Полосой обожженной земли,
Простирался на Запад, к Берлину.
Только с ней мы смогли победить,
Не за страх, не служа властелину, -
Чтобы жизнь в этом мире продлить.
Что с Надеждою нашею стало?
Всё стерпела и превозмогла.
Замуж вышла, детей нарожала,
Как сестёр дочерей назвала.
Тянут девочки к матери ручки.
Где любовь? Где же вера? – Да тут.
А когда свет увидят и внучки,
Их в честь бабушки пусть назовут.
Подвиг Наденьки мир не забудет.
Он живёт в поколеньях детей.
Вечны ВЕРА, ЛЮБОВЬ, если будет
Жить НАДЕЖДА средь мира людей!