Трое суток мороз барабанил в звенящие стены…
Трое суток мороз все крепчал и крепчать обещал,
Загонял меня в дом и сквозь щели и пол постепенно
Он в жилище мое словно въедливый дым проникал…
В изразцовой печи заливаясь трещали поленья,
Рассыхаясь гремел подо мной очень старенький стул…
Убывало вино. Истекало протяжное время
И хотелось уйти во влюбленность, в тоску или в загул…
Двое суток подряд на дворе надрываясь и плача,
Проклиная мороз и январскую звонкую тишь
Неудачливый волк ненавидяще, с полной отдачей
Обливал своим воем поля и трапеции крыш…
Я боялся его! С каждой новой высокой руладой
Я сжимался в комок и зубами стучал о стакан.
Я от страха дрожал и шептал я: - Ну что тебе надо?
Убирайся к себе – в дальний лес или близкий туман.
Только волк все стоял. Он по-прежнему мялся под дверью,
Скреб когтями крыльцо и меня на дуэль вызывал.
И не выдержал я. Переполнившись жалости к зверю,
Я отставил стакан и довольно решительно встал…
Я по дому прошел, собираясь сбежать иль сразиться,
Взял кусок колбасы и ружье не спеша зарядил,
И попробовал я на врага словно враг разозлиться,
Попытался собрать все остатки растерянных сил…
После вышел во двор. Ночь вцепилась когтями мороза
В нос и щеки мои… волк как кошка отпрыгнул во тьму…
Я спокойно оттер истекавшие горькие слезы
И кусок колбасы равнодушно швырнул я ему…
Волк, сердито урча, подошел, постоял, наклонился.
(Волка сильно смутил запах дома, тепла, чеснока),
Тем не менее, съел! Тем не менее, не подавился…
Я смотрел на него усмехаясь, и чуть свысока…
Волк взглянул на меня, полузло свои зубы ощерил,
И направился в лес, ненавидя и благодаря…
Я прильнул головой к индевеющей ласковой двери
И всадил в высоту два заряда из злого ружья…
Он врагом моим был. Он врагом и поныне остался…
Только стал он другим – недостаточно смертным врагом…
Он не выдержал. Он, за подачку, как шлюха продался
И остался моим полудругом и должником…
Я не стал больше пить. Я устал… я не знал, что мне нужно…
Я курил до утра, отходя от недавней беды….
Если жизнь не дала мне надежной, удачливой дружбы,
То не дай мне судьба вот такой бестолковой вражды!
WOLF (a very refined poem)
For three days, frost keeps trying to enter my hut, it is staying, it lingers,
For three days getting harder and seeming to follow some plans.
I ‘ve been driven inside, but like a skillful pick-pocket his fingers,
The frost is sending his breath through floor crevices and window panes.
In the stove of Dutch tiles, logs do crackle, as if merrily singing,
Frail old chair, under me, it complainingly, wailfully creaks.
Wine gets low in the bottle, time rans slowly, is dragging, is clinging.
The mind is choosing -- between falling in love, into spleen, -- or to drinks.
In the front, for two days with no break, vocal cords lacerating,
Damning the frost, the ringing January calm, cries a wolf in despair.
The luckless wolf is expressing his hatred for the things not abating,
Pouring howl over the fields, over cottages, barns, and snow glare.
I am scared of the wolf! Every newer high-pitched roulade
Makes me shrink into a lump, clank my teeth on the glass, bite my fist,
Makes me shiver and whisper: Come on, beast, say: what are you after?
Get away to your own – distant woods or the enveloping mist.
But the wolf is still there. He on rounding the porch is insisting,
Scratching it with his nails and is challenging me for a duel.
With the firm resolution, to the beast of compassion consisting –
-- I could stand it no more! - I aside pushed my glass, still half-full.
And I walked through my room, to decide: to choose fighting or fleeing,
Took a sausage, a piece, charged my double-barreled gun with no haste,
And I made some attempts to get angry with him, this wild being,
And I tried the remainders of courage together to paste.
Outside, the face was grasped by an horde of deathly frightened kittens,
And the wolf into darkness sprung off, in a cat-fashion shift…
Unconcernedly touching my nose, by the frost slightly bitten,
(No more warmth to the beast!) threw that sausage, such paltry a gift.
Rumbling angrily, the wolf did come up, stood a while, and bent o’er it
(The smell of warmth, garlick, home nearly ruined the unearned, offered feast).
Ate it, nevertheless! Nor he did suffocate himself on it.
Smiling wryly, the Wise Homo with an open contempt faced the beast .
Glancing shortly on me in half-anger, the fangs he was showing,
And directed his path to the woods, both in hatred and thanks,
The two-barreled evil of mine at the stars shortly roaring
As if sent me inside, to the warmth, through the mellow door planks.
He my enemy was… And remains he my enemy now…
But he has changed,– no more mortal a foe, no more hated a threat.
He could not bear my game, and the selling his pride did allow
Him to be my half-friend, in a never repayable debt.
And I smoked till the morn, to recover from th’ night so eventful,
But I touched no more drink, not agnizing what should be my due.
Not receiving from th’ life any friendship had made me resentful,
But I hope not to get any senseless an enmity too.