Мои мысли завёрнуты в грязной робе,
Под памятью - истлевшей кипы ксерокопий,
В веренице жизненных пологих троп,
На которых проросли сорняки мизантропии.
Ростками опоёнными проливными дождями,
Каждой двадцатой моей чернильной осени,
В которой караваны безрассудной жалости,
Витают дымом сигаретным туманной проседью.
Чистые порывы нести усмирение страждущим,
Как императивные позывы к мочеиспусканию,
В их ладони потные и хронически дрожащие,
Я харкаю с желчью, вальяжно, состраданием.