Раздался выстрел.
Вдали от моря,
от людей,
от шумной столицы.
Надрывным раскатом
пронёсся
над невызревшими колосьями
провансальской пшеницы.
И отозвался
хлопками вороньих крыльев,
растворяющихся
в душном
июльском
небе.
Бесчестный жребий!
Гениальность,
иссечённая одиночеством,
две больницы.
Форма, цвет, мазки, всплески,
вспышки, лица.
И в итоге – самоубийца.
Без веры в бесценное совершённое.
Без позволения даже
односекундно застрелиться.
Осечка.
Густая горячая кровь,
окропившая землю,
стекающая по рукам.
Мгновенное раскаяние,
вызванное нестерпимостью боли.
Жажда жизни,
крик, взывающий к облакам.
И золотое
бескрайнее
пшеничное
поле.
Путь до гостиницы
(Очередной безродный приют).
Снова один,
полуползком,
проливая себя в плодородную
оверскую почву.
Его не встретят.
На руках,
целуя в мокрые рыжие волосы,
не отнесут.
Не поднимут.
Найдут наверху
предпоследней ночью.
Он ещё накричится.
Ещё два дня.
И замолкнет.
Ушедший в свою вьющуюся,
зыбкую, запредельную даль.
Только пять – пять! – человек
шли за гробом
с подсолнухами в руках,
отмаливая – Прими!
Всё так же кудрявились кипарисы
и цвёл миндаль.
Всё так же бешено светили звёзды
над Сен-Реми.