Мы разделили пополам
цвет ночи, и ночную верность,
июльский хлеб, июльский дождь,
дрожь фонарей, ожог дыханья,
прохладу стен, камин, постель,
и раскалённый добела
восток зари, где птичий шелест
с ладошки лета тянет крошки.
Мы разделили пополам
сон в дымке облачных рогож,
и пробуждения молитву,
луч рваный на гардине утра,
беспамятство остывшей плоти;
и полустанков мерный ритм
в волнах безвременья, где нимб
сухого солнца с вкусом дёгтя,
и битого стекла ранимость,
бросаются под стук колёс.
Мы разделили, в мрачной охре,
в рутине серо-золотой,
вечерних туч последний вздох,
как поцелуй, как плач разлуки,
как возвращение домой;
как возвращение домой,
когда в пустыне парков, скверов –
ни шороха, ни дна, ни звука,
ни взгляда в полумраке встречном,
а, лишь душа, души ладонь,
ощупывая свечи окон,
лакает мотыльком огонь,
ложась на нежное предплечье.