Передо мной стояли трое,
Их лица были белей белого,
Глаза были – черней черного,
И аромат абрикоса спелого
Был чем-то схож с ароматом крови.
И я в затылок смотрел третьему,
Который пытался унять второго,
Второй был почти недотрога,
Он смотрел на третьего строго,
А первый пытался сказать второму,
Что четвертый совсем напрасно
Ускоряет размеренное движенье,
И что срок, как ушедшее время,
Ему наплевать на мое настроенье,
Которое меняется безвольно часто.
Я же молчал. Стоял, не касаясь
Ни стены, ни пола, не видел света…
Лишь пульсировала нервно вена,
И рыдали мне вдогонку зачем-то,
И печаль по пятам моим кралась.
И вот первый двери захлопнул.
Я был не вполне безмятежен,
И шаги ускорял всё реже.
А в мечтах был, как прежде нежен,
Хоть угрюмо смотрел в чьи-то окна.
За вторым - не скрипнули двери…
Ветер теплотой обдавал лица...
В городе несли по адресу пиццу.
И случайно подстреленная птица
Падала под звуки скрипки Гварнери.
Третий через щелку увидел второго,
Не соглашался войти тихо.
Отшлифовывал туфли мастикой,
Желая ворваться франтом, лихо!..
Не просить снисхождения у Бога…
Вот и я подошел к краю:
Два шага - последнее движенье.
Вдруг лицо ее предо мною
Возникло, как наважденье…
И по обыкновению я... таю
Она ведет меня под руку мимо
Комнат, абажуров, зашторенных окон…
Что мне морали надменный хохот,
Когда ее легкий, как пушинка локон
Щекочет мои уста незримо?
На выходе встречает нас утра дочка,
Улыбается так безмятежно мило.
Она как прежде стройна и красива.
Говорит, что всегда любила...
Но я ухожу. И так темна ночка...