Филимонова радостно распирало. На письменном столе лежал распечатанный конверт. В конверте - приглашение на международный литературный форум. В приглашении значился его, Филимонова, доклад "Вневизма в мейнстриме русской поэзии" и солидный список спонсоров (известные издательства, общественные фонды и, разумеется, ГАЗПРОМ). Время доклада было самое удачное - во второй половине дня, сразу после перерыва, когда и публика практически вся собралась, и живость мероприятия на подъеме.
Радовало не только это. Филимонов практически заручился согласием устроителей форума на выделение солидного гранта, сулившего несколько лет безбедного существования. Нет, какое там! Не существования, а самой насыщенной и полноценной жизни.
Все конечно относительно, и Филимонов не собирался тусоваться в Ницце или там в Куршевеле, но перспектива вырисовывалась вполне радужная. Он бросит редакцию, где прыгнуть выше замглавреда ему в ближайшие лет десять не светит, бросит халтуры и поденщину в газетенках, а главное..., главное станет, как говорил Дядя Федор. "сам по себе мальчик", и писать будет без оглядки на чужие именитые суждения.
Филимонов был не чужд прагматизма и умел бороться за место под солнцем. Особенно когда перевалило сорок, и уже как-то захотелось стать значимой фигурой. Пусть даже не в мировом масштабе, но в своем рабочем кругу.
"Да, именно в рабочем,"- подумал Филимонов. Он не любил термин "профессиональный", что-то в нем есть от шоферов и кинофильма с Бельмондо, а еще от сочетания "профессиональный военный", как будто военный может быть любителем, то есть эдаким дядькой, который взял автомат и гранаты, и вышел повоевать в свое удовольствие, словно древний богатырь в чистое поле….
Втайне Филимонов сознавал, что серьезного карьерного скачка ему не светит, а вот зарабатывать коммерческой литературой у него как-то не получалось, то ли по идейным соображениям, то ли просто от лени.
"Вот я и написал Манифест,"- неожиданно вздохнул Филимонов.
Творение это отвечало всем положенным нормам, то есть было злободневным и во многом справедливым, в меру шокирующим, в чем-то эпатажным, но главное, как казалось самому автору, он нашел ту самую идею, призванную выдвинуть его в первые ряды. "Или, как минимум, задвинуть остальных в задние,"- закончил мысленную ретроспективу Филимонов.
Разумеется, в глубине души он имел сомнение насчет не столько революционности (все идеи стары как мир), сколько прибыльности или вернее сказать пробивной мощи Манифеста.
Многое в нем было по делу. Действительно, развелась уйма пишущих стихи людей. Да, пишут они плохо, в основном отвратительно. Но бумага все терпит, интернет - и подавно. И это нормальные люди. И, заметьте, пишут именно стихи, а не малюют, к примеру, на стенах. Учить их писать практически некому, и не хотят они, как правило, учиться. "Естественно, наша профессиональная братия их игнорирует,"- Филимонов снова поморщился.-"А я дам им возможность ну хотя бы... избавиться от ненужных терзаний".
Филимонов знал, о чем говорил. Стихи он писал еще в старших классах. Никаких особых мук творчества при этом не испытывал, наоборот всегда получалось неожиданно и интересно. Издаваться он и не думал, хотя уже в университете ему советовали заняться поэзией вполне основательно.
"Потом я попал на ЛИТО,"- с некоторой грустью подумал Филимонов.-"Они открыли мне глаза." В том смысле, что стихам его грош цена, то есть не совсем барахло, а близко к этому, как туалетная бумага. Нужная вещь, между прочим.
"Это как в органической химии: подобное растворяется в подобном,"- умозаключил Филимонов. Вот «Гарики» губермановские, на что попадаются мерзкие, а дерьмо с души хорошо снимают.
"Я пробовал работать",- в который раз оправдался перед собой Филимонов,-"Но не получился каменный цветок. И чего им "вневизма" моя не нравится?»,- - продолжал рассуждать автор манифеста.-"Хорошее ведь определение," Вне "-изма - значит вне рамок определенного течения. Ну ввернул, я этих "немотников" и "ознобников" вместо приевшихся "творческих откровений и самопогружений", так нужно ведь было и немного перца добавить. Не каждому и дано это самое откровение, и великим оно не по три раза на дню являлось. Пусть современные стихоплеты дуют кто во что горазд, ведь почему они пишут, ясно как божий день. Вот приснился тебе сон, и тебе хочется его кому-то пересказать, и пока не поделишься, не отпускает. Вот и стихи, то же самое, в тех же отсеках мозга гнездятся. Ведь человеку мало написать, надо непременно, чтобы это кто-нибудь выслушал, желательно с открытым ртом и плохо сдерживаемым вздохом восхищения. В стихах и снах общая основа – символы, то есть та самая материя наших переживаний в ее предельной обнаженности и доступности для восприятия нашим сознанием. И сознание, чтобы успокоиться, стремится эту материю выплеснуть наружу, т.е «вне» себя в той или иной форме, вот и получаются в итоге различные «-измы».
«А по другому мозг не может, иначе лопнет»,- снова умозаключил Филимонов.-«Так пусть рассказывают, пусть учатся говорить, пусть даже мнят себя гениями, но без детских болезней роста, комплексов, и истерии, а мы за ними будем присматривать…».
Филимонов вынул приглашение из конверта, еще раз пробежал его глазами (ну не ушами же, не ушами…), вложил обратно в конверт и удовлетворенно посмотрел в будущее.
Через неделю он вошел в довольно плотно заполненный конференц-зал фешенебельного столичного отеля. Времени до начала его доклада оставалось немного: с утра пришлось заехать по редакционным делам и пропустить открытие. Филимонов осторожно, чтобы не мешать докладчику, пробрался в первые ряды и устроился с краю. Переведя дух, он стал вслушиваться в речь выступавшего, и почувствовал, что его начинает пробирать легкий озноб. «Извините, а кто сейчас …?» - с некоторой дрожью в голосе спросил он у соседа. Тот достал программу и отчеркнул ногтем фамилию. «Чудак, какой-то, не явился вовремя, вот за него и отдуваются», - хмыкнул сосед. Филимонов машинально прочитал, указанную строку и не сразу понял в чем, фокус: «Ф.И. Лимонов. «Невменизм современной российской поэзии», - значилось в программе.
Оставшаяся часть доклада и время до завершения первого рабочего дня как-то выпали из сознания Филимонова. Он лишь отчетливо запомнил, что когда его доклад закончился, публика аплодировала вполне шумно. Уже потом в кулуарах и секретариате выяснились подробности произошедшей метаморфозы. И про секретаршу модельной внешности, перепутавшую его с лидером нацболов: «Ой, там ведь в графе, Ф.И.О.. получилось Ф.И.Филимонов, вы же Федор Иванович, как Достоевский, хи-хи…, вот и показалось, что еще одно «Ф.и. - это опечатка …»; и про телефонный разговор с типографией: «Не вменизм, а вневизм, ну вы там поправьте, пожалуйста…».
В принципе, до завершающего конференцию банкета Филимонов был даже немного рад случившемуся, как-никак дополнительное внимание… - пиарец, так сказать. Однако, оглашение результатов мероприятия, а вернее список счастливых обладателей спонсорских денег, не содержал даже намека на его фамилию. И тут уже стало не до шуток. Филимонову и в страшном сне не могло приснится, что он попросит слова и нахамит и секретарю, и президиуму, и ударит кулаком по столу так, что фужер с вином опрокинется на платье жены московского издателя. До мордобоя вроде дело не дошло, но выводили его из отеля два здоровых охранника едва ли не уткнув носом в половицы.
Следующим утром, выходя из купе скорого поезда в сырую питерскую атмосферу, Филимонов с раскалывающейся головой вспомнил, что к вечеру ему кровь из носу надо сдать рекламную статью о новой коллекции нижнего женского белья для очередного номера модного глянцевого журнала. Слегка утешала мысль о дуре-секретарше, так как Достоевского ну таки звали ведь Федор Михайлович...!