Небесной манной балован в былом,
но так и не признал ее за благо,
нектару предпочтя хмельную брагу,
заеденную плавленным сырком.
А гром гремел весенний и лихой,
а дождь шумел настойчивый и чистый.
Сверкало небо синевой лучистой,
нетронутой, звенящей, молодой.
И девочка мне говорила «мой»,
и подставляла поцелуям губы.
Нетронутым лежал в кармане рубль,
разменянный пришедшею зимой…
Ах, да, зима… все завершилось в ней
обрывками, осколками, тоскою,
когда лишь шерсть собачья под рукою,
ответит дрожью тишине моей…
И боле ничего. Усталый свет
ложится пятнами на потолок и стены.
И гонят кровь артерии и вены.
И выхода у этой крови нет.
А девочка целуется с другим.
Выходит замуж.
Время не врачует.
Сижу один. По памяти кочую,
как Бога потерявший пилигрим.