Геннадий МОРОЗОВ
Из новой книги
«ОКСКИЙ БЕРЕЖОК»
У ЖИЗНИ НА ПИРУ
В тиши провинциальной, непогодной
Шумит мой сад и клонит ветви ниц…
Дивит река своей стихией водной,
А лес звенящим пересвистом птиц.
Все эти звуки выразит ли слово?
О чём они: о тайне бытия?
Бессмертия? Вопросы бестолковы…
Ответить не берусь! В недоуменье я.
Мне слышится, как тихо плещут воды
О бережок… Как дыбится волна
Вольнолюбивая, познавшая свободы
Нерасшифрованные письмена,
Начертанные на воде, на суше,
На камне, воздухе и облачной гряде,
На всём на том, что людям в жизни служит,
Их единя! Особенно – в беде.
Кто расшифрует вод речных текучесть,
Терпенье камня, воздуха струю,
Иль грозовой разряд рычащей тучи,
Улыбку саркастичную твою?
Печальных слов пленительную ложность,
Их роковую, странную игру,
Явившую во взгляде – безнадёжность
Твою, поэт, на жизненном пиру.
* * *
Небесный свод над головой
Горит, сияет резко…
И пышут пыльною листвой
Сквозные перелески.
Притихли тёмные боры
И порыжела хвоя.
Прилив полуденной жары
Подъемлет волны зноя.
И вот бредут сквозь пыль и зной
И свет и тень – в обнимку.
И укрупняют мир дневной
Сквозь маревую дымку.
Что было видеть не дано –
Узрелось полной мерой.
Простора вогнутое дно
Объято полусферой.
Пыльцой космической шурша
За кромкой частоколья –
Мерцает Родины душа
Сквозь земляные комья.
* * *
…А я живу, где плещут воды,
Где к лодкам ластится Ока,
Где неоглядье небосвода
Объято шелестом леска,
Где блеск полуденного зноя
Златит сосновые стволы,
Где скрыто что-то неземное
В мерцающих наплывах мглы.
И где слоистый вал тумана,
Клубясь, туда меня влечет,
Где слышен рокот океана
В струистом русле окских вод,
Где мне, как в Первый День Творенья,
Во дни душевного смятенья,
Молитвенно нашепчет лес:
«О, человек! В сии мгновенья
Ты зришь не страх исчезновенья,
А свет взыскующих небес».
* * *
Бывает так: вдруг вспыхнут воды,
А выпь вспорхнёт и закричит.
И ливнем хлынут с небосвода
Луны холодные лучи.
И этот свет зеленоватый,
Заоблачный и неземной
От нас относит прочь куда-то
Вселенной отзвук потайной.
А тот, кто видел в свете этом
Реку, луга, поля и лес
Тот хоть на миг, но был… поэтом,
Счастливцем дива и чудес!
Я тоже был им! Падал косо
Зелёный луч… Была видна
Не только зыбь речного плёса,
Но рябь ракушечного дна.
И майской ночью серебристой,
Отбросив сетчатую тень,
Мягка и млечно-шелковиста
К нам льнула белая сирень.
Её пахучестью объятый
Я клялся сдуру, сгоряча
В любви конечно… Спешны клятвы
При свете лунного луча.
Зелёный луч в оконце брызни
И озари моё жильё,
Являя мне и прелесть жизни
И как бы… призрачность её.
* * *
Боюсь ни сплетен, ни молвы,
Ни тех часов, когда я стражду,
А дня того, в котором Вы
Меня забудете однажды.
Каков он будет этот день?
Его мне не представить даже…
Что будет делать его тень:
Синеть или чернеть, как сажа,
В моём касимовском краю,
Паря над светлою Окою?
И накрывать судьбу мою
Своей узорчатой каймою.
В моей судьбе – большой пробел!
Я жизнь приял, как скачку всадник.
И многое в ней не успел,
Поскольку жизни шумный праздник
Не превратился в карнавал
Земных утех, так схожих с буйством,
Которых вдоволь я познал,
Пленяясь Словом, как искусством.
СЛОВО
Две тысячи восьмой от Рождества Христова…
Спаситель! Я молюсь… Ты мне доверил Слово
Животворящее… Я им делиться рад.
Оно исполнено целительною силой,
Нет для него запретов и преград.
Оно смиряет гнев, но чаще дух унылый.
О, Слово! Ты опора и порыв,
Блеснувшая вершина… И обрыв,
Спасительный поток полуденного света…
И зыбкий отзвук ливневого лета.
Едва проснусь – оно меня зовёт
К земным делам… Ну, здравствуй, огород!
И надо же! Сегодня среди дня –
Сверкнувшей рыбкой Слово от меня
Вдруг ускользнуло… Притаилось где-то…
Но вспых его духовного огня
Не гас во мне, хоть и кончалось лето.
* * *
Как ни храбрись, а наши годы
Бегут под горочку… И я,
Предощущая зов природы
Живу на грани бытия.
И местный сумеречный вид
Мне всё отрадней год от года.
И радует, а не томит
Меня любая непогода.
Уже один привык я жить
И замкнуто и одиноко…
Нелепо, что и говорить!
Судьба не только к нам жестока.
Она жестока даже… к н м,
Кто ласков с ней, кто ей внимает,
Кто примеряя её нимб –
Сильнее нас с тобой страдает.
Внимая тайно судьбам тем,
Как в вируале мы витаем,
А уйму личностных проблем,
Накапливая, не решаем.
Наш пульс неровен, учащён…
На кромке жизненного круга –
Мы всё же держимся ещё!
И – сердцем – чувствуем друг друга.
* * *
Поблёк свинцовый отблеск окон,
Осела льдистая гряда.
И в ржавом жерле водостока
Щелкочет снежная вода.
А там, где влага серебрится,
Где тмится воздух грозовой –
Там ель нахохлилась, как птица.
И бьётся в сетке дождевой.
За хмурой хвоистою далью
Ещё и мёркло и темно.
И всё же бор, объятый хмарью,
Приметил солнышко давно.
И под его сосновым кровом,
В отсыревающей тиши,
Под колким пологом еловым
Вдруг обострилась боль души
О тех, кого меж нами нету,
Но кто мне скажет, почему?
Где эти жалкие ответы,
Зачем спивалися поэты
И певчим словом рвали тьму?!
ГДЕ ВОДЫ ОКСКИЕ СВЕТЛЕЛИ…
1.
«Порождения ехиднины! Кто внушил вам бежать
от будущего гнева?»
Еванг. от Матфеяя. Гл. 3, стих 7.
Родился я – в Руси центральной.
О климат наш континентальный!
Здесь я провёл младые годы
Среди врачующей природы,
Где листья нежно шелестели,
Где воды окские светлели.
Висел над полем душный зной,
И вился чубчик мой ржаной.
Любил я школу, больше – танцы.
Учебники, как оборванцы!
Портфель чернилами облит.
И кличка школьная – «пиит»,
Пожизненная, как тавро,
Мне обжигавшая нутро.
Ещё был техникум, где мы
Тупили острые умы.
О, сопромат! Ты – как темница!
Я сдал тебя! Я мог – жениться *
На странной девушке одной,
Согласно шутки площадной.
2.
Но… не женился… Друг женился.
Крепыш-сынок у них родился.
И все мы стали… как родня.
Ведь мальчик – копия с меня.
Родился он в Руси центральной,
Что стала бабкой повивальной
Ему и мне… Мы вместе с ним
Здесь дышим воздухом одним.
Да! Мы живём с тобой в глубинке,
Где к Богу торены тропинки,
Где всё, что здесь благоухает –
Охальный западник охает.
Все эти ненавистные явления –
Ехиднены пустые порождения.
Сметёт их русский дух парящий,
Над коим… Крест Животворящий!
* «Сдал сопромат – можешь жениться…». Шутливое студенческое выражение.
* * *
К тебе мой край я, как и прежде,
Приеду рано по весне…
Не откажи в моей надежде
Побыть с тобой наедине.
Готов к тебе рвануться с ходу
В твою светлынь и теплоту,
Когда в разливе речек воды,
Когда черемухи в цвету,
Когда в лесу резвятся птицы,
Трава овраги зеленит,
Когда у девушках на лицах
Веснушки солнце золотит,
Когда дождём раздроблен ржавый,
Шершавый, рыхлый лёд пруда,
Когда глыбаста и корява
Пары пускает борозда,
Когда холмов темнеют скаты,
Берёзы светятся из мглы,
Хоть их верхушки вихрем смяты –
Стволы берёзонек белы.
И я, смятением объятый,
Кричу: «Друзья мои, ребята!
Ужель, как старцы, одряхлели?!
А помните, как вы умели
Нырять, плескаться? Вас Ока
Волной толкала под бока.
Я тоже был, как вы, чудила,
С кликухой в детстве – «заводила»,
Но память ей не дорожила…
В душе совсем иное жило.
В ней чувство жило! И притом
Оно и таинством томило
И жгло губительным огнём.
К чему оно меня взывало?
Куда сегодня запропало?
Зачем в душевной глубине
Оно металося во мне?!
…За тем, чтоб с Родиною «малой»
Побыть я мог наедине.
У СТАРОЙ ЦЕРКВИ
Осенний воздух сух, прозрачен…
И в той прозрачности сквозной,
Как чётко купол обозначен
Пустынной церковки одной.
Торчат стропила, как оглобли.
Пожух и съёжился лопух.
Меж поржавелых рёбер кровли
Белеет голубиный пух.
Разбиты древние надгробья.
И негде преклонить колен.
К тому же смотрит исподлобья
Вся нецензурщина со стен.
Когда-то здесь дубы валила
Гроза… валяются окрест.
И лишь его, его щадила
Ажурный православный крест.
Кой-где он даже золотится.
Посверкивает и блестит.
И на него садятся птицы,
Чтоб только дух перевести.
И хоть стоит слегка наклонно,
Но выси держит – на весу.
И смотрит, с болью затаённой,
Что мы там делаем… внизу.
Памяти Сергея Есенина
1.
Во дни стихийных потрясений
Его свирельная стезя
Являла бездну откровений…
Но всё печальней пел Есенин,
Всё обречённей… Лжедрузья
То клеветали, то язвили:
«Цилиндр напялил… Экий фат!
В стихах то Бог, то мерзкий мат.
Поднапустил словесной пыли
В глаза властям… И ходит, рад!
Ботинком пнул кого-то в зад –
В Чека забрали, зверски били
Башкой о стенку, говорят…»
С какой кровавою сноровкой
Они вгоняли в пятки страх
Сергею! Месть за «тягулёвку»,
Запечатлённую в стихах.
Хрипя, топтали сапогами.
И унижали: «Падла, скот!
Вот и споткнулся ты о камень
Поэт! До свадьбы заживёт!»
О нём уже легенды ходят,
А он дурашливо бубнит:
«Меня евреи переводят –
Какой же я антисемит?!
Я больше чувствую природу,
Чем голос крови… На, владей!
И отдал Зину Меерхольду,
А с ней и двух моих детей.
Теперь один живу… В разладе
С самим собою… И уже
Лечусь от нервов…Сердце – саднит.
И есть осадок на душе.
Вот потому намедни спьяну
Сболтнул: «Россия – на мели,
С планеты смыло Капитана,
Мятежника всея земли.
Что впереди? Аресты? Ссылки?
А сам я, где найду приют?
Опорожнённые бутылки
За мной, как призраки, бредут.
Ласкают женщины-простушки
Меня ночами… О, ля-ля!
Для них, простушек, я… как Пушкин!
Но я лишь… буквенная тля».
И рот свой криком разрывая,
У самой рампы на краю,
Он голосил: «Не надо Рая,
Но дайте Родину мою!»
Потом в гримёрке, обессилев,
Сидел… Неслось из-за кулис:
«Есенин – новая Россия!»
Зал вызывал его «на бис».
И быстро выбежав на сцену,
Представил сам себя в пути
К избе идущим… Вдохновенно
Шепча, как в юности: «Прости!»
Прости за то, что ранней-ранью
От стен родных рванулся вон!
Владея даром Предсказанья –
Я презирал любой закон,
Житейский тоже… А в итоге
Мои враги – мои друзья…
И вот у жизни на пороге
Как бы… завис… и… замер я.
Торчат в мозгу стихи-занозы.
Они вольны, как ветерки!
В них дрожь предсмертная берёзы,
И зыбь мертвеющей реки.
И плёсов окских рябь и выбель…»
Не лги в стихах – накличешь гибель!
То даден вещий Знак душе,
Как ласточке на вираже.
Тот Знак явило Предсказанье
Твоё, поэт… К тебе во сне
Летело сумрачное зданье
На белоснежной простыне.
Ты с Айседорой в нём когда-то
Живал, галантный кавалер.
Как странен сон! В нём город-сквер
Слоился, влажной мглой объятый…
Сверкали окна зверовато.
И жаждал жертвы «Англетер».
2.
Разбавляя водкой слёзы
Пил, тоску круша…
О наветы и доносы
Ранилась душа.
Где тот жар духовной жажды,
Где мечтанья… в «дым»?
Ужаснулся он однажды:
Да, следят за ним!
Цепенели мысли, чувства
Сам себя корил:
«Не от смертных ли предчувствий
Я так много пил?
Опостылели подружки,
Ищущие встреч.
А сестрёнка – та в «психушку»
Умоляет лечь…»
«Может завтра в суд столичный
Вызовут… Быстрей
Убегай под кров больничный,
Подлечись, Сергей!»
- Что я, чокнутый? Не лягу!
«Намотают» срок…
Да ложись ты, бедолага!»
И Есенин – лёг.
И пошло: уколы, клизмы…
Шутит врач: «Убьём
Вирус антисемитизма,
Иль возьмём живьём!»
Ну а вирус, хоть опасен,
У певца избы и прясел
Приживётся ль он?
Нет! Не тот планктон!
Тут иное – «дух бродяжий»
С добрым юморком:
«Наверну «психушной» каши –
Млею над стишком».
Хоть палата и прилична –
Тишина, покой…
Но… был Зов! Уют больничный
Стал ему тюрьмой.
И сбежал, любимчик славы,
В мрачный град Петров.
Знал бы он – каким кровавым
Будет этот Зов!
Вскрикнешь, страхами объятый:
«Боже, сохрани!
«Англетера» номер пятый
Вроде западни!»
В поздний час ночного спора
Некий имярек
Ляпнет: «В недрах коридора
Чёрный человек!»
Не герой ли той Поэмы?
О-ч-е-н-н-о похож!
Он в любого зло и немо
Пулю всадит, нож!
Нервный! Наголо острижен,
Вкрадчив каждый шаг.
Дышит он или не дышит?
Зомби или Маг?
В нём похабно-истеричный
Хулиган живёт.
Ткнуть в лицо горящей спичкой
Может, идиот.
Сгинь! Истлей, как тень изгоя,
Накликатель бед!
Чем он так обеспокоен
Твой двойник, поэт?
«Англетер» его обитель,
Берегись, Сергей!
Он твой главный погубитель,
Властелин теней.
Задолдонил: « Мрёт крестьянство!
Ваш поэт… зола.
На костре тоски и пьянства
Выгорел дотла!»
Для него ты стал виденьем.
Муляжом в гробу,
С потемневшим углубленьем,
С яминкой во лбу.
Он твоё исчезновенье
Зреть почтёт за честь…
Но гласит небес реченье:
«Нет поэта, но свеченье
Золотое… Есть!»
2004, Касимов
* * *
Памяти Юрия Кузнецова
Я помню Юру Кузнецова
Задумчивым и молодым…
Его живительное слово
Мерцало облаком над ним.
Мелькали стопки, рюмки, вилки…
А он читал стихи баском.
Опорожнённые бутылки
Теснясь, толпились под столом.
Его влекла не водка … Лира!
Он с нами был и - далеко…
Мысль покидала бренность мира –
И воспаряла высоко.
Самих себя мы забывали…
И зов поэзии вкусив –
Его метафоры взмывали!
Клубясь, слоился древний миф.
Струились образы, как реки…
Являли облик мудреца
Его припухнувшие веки
И нервность бледного лица.
А в Цэдээловском * бедламе
Табачный дым свивался в жгут…
И кузнецовскими словами
Объят был воздух тех минут.
Они призывно не взывали,
Ни к покаянью, ни к мольбе.
И тайно нас не искушали,
Но были сами по себе.
В них вспыхивала светосила,
Побег из мрачной пустоты
Туда, куда душа просила,
Узрев смертельные черты
Иного мира, запределья,
Где подсознанье знать даёт
О том, что кончен век безверья,
Что жаждет веровать народ.
Он знал, он знал, творец суровый,
Что счастье – ветер, слава – дым…
И поэтическое слово
Мерцало облаком над ним.
2008, Касимов
* Имеется в виду ЦДЛ – Центральный дом литераторов.
МЕСТА ДЕТСТВА
Искрясь, сквозь облако летит
Поток полуденного света.
Сырых полей померкший вид
Мне говорит: «Прощайся с летом!»
Уже охвачен окоём
Осенним шелестом осоки…
Здесь красной глины рыхлый ком
Когда-то сох на солнцепёке.
Лесов янтарные стволы
Мне машут хвойною полою!
Овсы свиваются в валы
Во всё раздолье ветровое.
Взволнован я! И видеть рад
Места касимовского детства…
Нет, не охватит разом глаз
Всё то, что мне дано в наследство:
И эта ширь, и эта даль,
И высь небесного пространства.
Что ж грустен я? Мне очень жаль
Россию, ввергнутую в пьянство.
Да! Змий Зелёный жалит нас!
И веры огнь в нас поугас…
Услышу ль Глас из мглы безвестной?
«Славяне! Братья! Всякий раз
В похмельный или в смертный час
Вас Бог объемлет звёздной бездной,
Поскольку в душах ваших – даль,
Как свет над полюшком просторным…»
Но лето кончилось… А жаль!
Как кротка ивушки печаль
Над светлым зеркалом озёрным!
В ГЛУБИНКУ РВУСЬ Я…
Вот-вот рассвет сквозь мглу пробьётся –
И распахнётся небосвод.
И лёд, как склянка, разобьётся.
И воды вырвутся вперед.
Жизнь как бы заново начнётся,
Стрижи заложат виражи…
Внутри вдруг что-то оборвётся –
И я пойму: порыв души!
И мне, смятенному, неймётся,
В глубинку рвусь я, где придётся
Копать, косить, колоть дрова,
Водицу черпать из колодца…
Лукавый критик ухмыльнётся:
«Здесь стихотворцу достаётся
Набор из рифм: «трава – дрова».
Ты, критик, прав, но лишь отчасти.
Ужель всерьёз приму за счастье
Литературные труды,
Прияв небесное причастье
От ветра, солнца и воды?!
Светило! Тень земли оттисни
На облаке, где дух мой виснет,
Явив земле напевный звук,
Чтоб укрепились скрепы жизни,
А чувство личное к Отчизне
Не угнетало… как недуг.
БЫЛИННЫЙ МОТИВ
Алексею Хлуденёву
Засинела вода,
Засверкала в зелёных озёрах.
На тропе полевой
Уплотнилась полдневная пыль.
И послышалось мне,
Как от птичьих дневных разговоров
Стал нежнее шуршать
Шелковистый и влажный ковыль.
За сухие суглинки
Схватились корнями растенья.
Хрящеватое ухо
Подставил под солнце лопух.
Под глубинной водой
Оживают, как рыбы, каменья…
Укрепи о, природа,
Характер мой, волю и дух!
Животворной росой
Окропи тальниковая ветка.
Вон осочина блещет,
Как остро заточенный меч…
В пересвисте ветров
Слышу голос
Воинственных предков,
Их победные клики,
Родную разящую речь.
Слышу звоны щитов!
Вражья конница русскими смята!
Наши стрелы летят
Супротив половецкой стреле…
А со звонниц гремят
Колокольные гулы набата!
И распятый Христос
Проступает в дымящейся мгле.
* * *
Памяти Валерия Авдеева
Мне о Валерии Авдееве хотелось,
Когда он жив был, написать.
Но не случилось, не запелось…
А нынче мне бы помолчать.
Ведь те слова ему, живому,
Возможно, были бы нужны.
Вот у его родного дома
Стою, стыдясь своей вины.
Когда в застольях были вместе,
То становились сдержанны,
Хоть на едином русском тесте
Мы оба с ним замешаны.
В жестокой той житейской буре,
Устав от склок и маяты,
Он всё же нёс в своей натуре
Интеллигентные черты.
Я это вижу в его книгах,
В его печали и тоске,
Где тайна жизненного мига
Отозвалась в его строке.
Те строки входят в души наши,
Как вёсен вспененная водь,
Как мягкота рязанских пашен
И как земли парная плоть.
В его стихах, обычных с виду,
Есть ощущенье глубины.
В них даже сынтульские виды
Моим, касимовским, сродни.
И в стихотворном, нервном ритме
Ты жив, желанный наш дружок!
Ты даже к ней, глагольной рифме,
Привил фольклорный корешок.
Как это близко нам, поэтам
Рязанским! Да не только им,
Где есть слова, как вспыхи света…
Ты ими тоже был томим.
Я по себе всё это знаю…
Когда пишу – душа добрей…
Теперь, когда тебя читаю,
Я сам себе кажусь светлей.
Твоя поэзия – текуча,
Пластична, что ни говори…
Нет, не сравню её я с тучей,
Скорее с проблеском зари.
Она, как летний луг, росиста.
Мелькают в ней скворцы, стрижи,
Звенят синичьи пересвисты…
Отрада! Радость для души!
А ты на фото из-под чёлки
Глядишь на нас издалека,
Как бы с небес… Висит в посёлке
Мемориальная доска,
На том твоём родимом доме,
Где я стоял крестясь-молясь…
В тот год я сам был на изломе,
Как ты, с людьми теряя связь.
Вот говорят: нас губит водка,
Бросая жизнь в шальной галоп…
Успел ли высмолить ты лодку? *
Но ты поплыл в ней… и утоп.
Умрёт вопрос мой без ответа.
Живём в такие времена,
Когда талантливых поэтов
Теряет бедная страна.
Твоя судьба, по сути, драма,
Но в ней стихи твои – живут!
Лежишь в земельке, рядом с мамой,
А деревца шумят, растут.
Быть может, я сказал чуть лишку,
Но ты прости, не обессудь…
Когда твою прочёл я книжку,
То взял в дорогу, в добрый путь.
Она поможет боль осилить,
Как все другие помогли,
Поскольку в них есть дух России
И этой сынтульской земли.
2008, Касимов
* Один из сборников стихов В. Авдеева
назывался «Время высмолить лодку», Узорочье, Рязань, 2001
Памяти Бориса Шишаева
Мне с Борей Шишаевым было легко
Дружить…И всю жизнь мы дружили.
И русскую водочку, как молоко,
В избе его сынтульской пили.
Читатели фыркнут презрительно: фу!
Уколют укором коротким:
«Зачем написал он вот эту строфу?
Тоскует о выпитой водке!»
И в самом-то деле: зачем, ну зачем
«Черню» и себя и Бориса?
Похмельный синдром алкогольных проблем
В капризные рифмы затиснув.
Проваливай, сгинь ненавистная мысль
О злом и коварном напитке!
Откройся сердцам поднебесная высь,
Смягчи нам душевные пытки,
Нас, в сущности, мучил один лишь вопрос:
Что будет с Россией скорбящей?
Что будет с тобою, великоросс?
Росс будущий и настоящий?
И застилали нам слёзы глаза…
Внимал я грустящему Боре,
Гласящему: «Средняя полоса
Терпя, пребывает в разоре!»
При сумрачном, тусклом свечении дня,
Под сенью уютного крова,
Духовным родством обымало * меня
Поэта печальное слово.
Всё глуше в избе его голос звучал
В угаснувший день листопада…
Но Слово его не в застольных речах,
Сияло оно в тех – прощальных – лучах
Его василькового взгляда.
2010, Касимов
* Именно о б ы м а л о (стар.,), а не расхожее обнимало.
СТРОКА РУБЦОВА
Когда читаю я Рубцова,
То вижу, как родное слово
В его стихах поёт и плачет…
Сквозь сосен шум в них свадьба скачет,
Позвякивают бубенцы!
И свет летит во все концы.
Во все концы Руси безбрежной,
Святой, мятежной, грешной, нежной,
Такой бедняцкой в наши дни!
Не поленись – и загляни
В строку поэта… Родникова
Строка угрюмого Рубцова,
Но вместе с тем и весела,
Воспевшая печаль села.
И пусть она совсем не зычна,
Зато пластична и лирична…
И что отрадно – иронична!
А коль у жизни на краю,
То суть её всегда трагична –
Я в ней Россию узнаю.
* * *
Река потемнела… И – замерла…
Не слышится рыбьего всплеска.
С и поля теснит синеватая мгла
Березовый блеск перелеска.
И в той, золотой, листопадной тиши,
Под нависью хвойного бора,
Природа, сердечную боль ублажи,
Прохладой родного простора.
Ведь здесь, среди наших рязанских полей,
Ложков, перелесков и пашен –
Живётся не то чтобы мне веселей,
Но горестный день мне не страшен.
А всё потому, что в ночной тишине,
Во дни затяжного ненастья –
Не сумрачный дух пребывает во мне,
А память прощального счастья.
Сверкнуло дождинкой оно за окном,
Истаяло тучкой залётной…
…Как ветрено, зыбко, незримо оно!
Как призрачно! И – мимолётно.
* * *
Когда ночами мне не спится
И глохнет жизни мглистый путь –
К заветной тайне не пробиться
Сквозь ускользающую суть.
От этой сути неизбежной
В душе и сиро и темно.
Всё дышит хаосом безбрежным,
Вломившемся в моё окно.
И глядя в тёмные пределы
Полей, оврагов и равнин –
Я чую: мысль оцепенела,
Услышав шелесты осин.
Как будто влажный шелест этот
Вот-вот дыханье оборвёт,
А тайны трепетная мета,
Как лист от ветки… отпадёт.
* * *
Какая глушь! Какая тишь!
Боишься шелохнуться…
Оцепенев, во тьму глядишь
И слышишь – шепчется камыш
С волною… Стебли гнутся.
Туманец бродит по стерне
Осокового лога.
Дрожа, льнёт облако к луне,
Льнёт смолка липкая к сосне,
Влажнеет сухость стога.
При звёздном светится огне
Большая шапка стога.
Краснеют прутья лозняка,
Желтеют оползни песка,
А лунный свет дробится…
Изнанка влажного листка
Рябит и серебрится.
Смерть не приемлет жизнь ростка,
Хоть к этому стремится.
А дух мой, коим я влеком,
Под сферою небесной,
Как в детском, дивном сне цветном –
Он то порхает ветерком,
То бабочкой над бездной.
* * *
Николаю Астафьеву
Порхает бабочка весь день,
То там, то сям – мелькает…
«Лети ко мне, крылом задень!» –
К ней мысль моя взывает.
Что толку! Бабочка летит
Зигзагами… И дерзко
Взмывает вверх – и там парит.
И… в штопор входит резко.
Объята воздухом лесным,
Летит навстречу маю…
Её полёт необъясним!
Чем кончится – не знаю.
Весь разноцветный её вид
Для глаз моих – отрада!
Летит! И пусть себе летит!
Её ловить не надо.
И хоть ловка, шустра весьма,
Пленительна расцветка,
Она поймается сама
Небес прозрачной сеткой.
Но есть у ней один дружок,
Её он – не оставит
Одну в полёте… Ветерок
Ей крылышки расправит.
Вот точно так, когда чиста,
Лишённая зазнайства,
Летит душа, открыв врата
Небесного пространства.
* * *
… А погода пасмурна, сыра,
Травы и листы – оттрепетали.
Резкие, остудные ветра
Обдувают мертвенные дали.
Но хочу тепло я уберечь
В деревенском домике печальном…
Угасает старенькая печь,
Астры на столе горят прощально.
До свиданья, летние деньки!
Вот и вы поблёкли, похмурели,
Под весёлый, легкий плеск реки,
Под шуршанье лиственной метели.
Похмурели, отгорели… И вот-вот
Глушь дохнёт трясинностью болотной.
А на оскудевший огород
Шумно брызнет дождичек кислотный.
Вздрогнув, почернеют дерева,
Зябкость их предсмертная обвеет,
А сухая желтая листва
Съёжится… И тут же помертвеет.
И пускай не видно синевы,
Пусть мой день сложился бестолково,
Но сквозь шорох умершей травы
Слышу зовы голоса живого.
Что за голос? Даст ли он ответ
На вопрос: «Ужель отликовали
Звуки лета, вызвавшие свет,
Озаривший мертвенные дали?!»
* * *
Станиславу Куняеву
Денёк подрос почти что на вершок,
А зимушка снежком всё побелила.
И удлинился даже мой стишок
В себя впитавший синие чернила.
Тускнеет день… И скоро на столбе
Зажжётся свет, сверкнёт в моём окошке.
Зашастают по нашей городьбе
Гулящие восторженные кошки.
На ветках иней и на проводах
Засеребрится… Нет ясней погодки!
И зачернеют на припайных льдах
Рыбацкие оттаявшие лодки.
И отразит, мерцая, полынья
Теченье звёзд, их жизни свет небесный…
Оцепенеет всё! Оцепенею я!
Тоска, как гирька, упадёт отвесно…
И – падая – заполнит пустоту
Моей души, что нынче онемела…
Но вспыхнет Слово точно угль во рту!
И мелкую мирскую суету
Возвысит… до смертельного предела.
2006, Касимов
* * *
Памяти жертв Беслана
Что сделалось с нашей страной!
Террор – этот Змей Огненной
Ползёт по ней… Свечку затеплю
Во Храме, где свет неземной
Связует и небо и землю.
О, свет неземной, помоги!
Где выход? Не видно ни зги…
За окнами воля? Неволя?
Жизнь чёрные чертит круги,
Юнцам осыпая мозги *
Наркотиком и алкоголем.
Я в эти мгновения рад
Писанье открыть наугад
Священное… В нём обнаружу:
И тайны духовных услад,
И свет, исцеляющий душу,
Что с каждого виден листа…
Голгофская тень от Креста
Там зыблется… Тень – василькова.
Молитва, открой мне уста!
Сияющий Образ Христа
Яви мне, Библейское Слово.
Как злак в Гефсиманском саду
К стопам я Его припаду –
Призри, милосердный Мессия!
Я нынче, как грешник в Аду,
По краешку жизни бреду…
Зияет, как бездна, Россия.
* Видоизменённая строка С. Есенина
* * *
Обычный ход зимы нарушен,
Деревья белые чернеют…
И мне в лицо не дышит стужа –
Повсюду оттепелью веет.
Она прибавила нам света.
И вот зима идёт на убыль,
Хоть до сих пор метельной метой
Нас метит и целует в губы.
Ещё лихи её замашки!
И по утрам крепки морозцы.
Не выбежишь в одной рубашке,
Чтоб зачерпнуть воды в колодце.
Я видел лик её жестокий
В часы разбойного набега,
Когда швыряла мне под ноги
Шуршашие ошмётки снега.
Морозные искрились блёстки…
И мне подумалось: о, Боже!
Какой у ней характер жёсткий!
И он с моим совсем несхожий.
Но ощущаю к нему тягу,
И хоть она – всё ненавистней,
Но без неё не сделать шагу,
Поскольку я натурой мягок
В ожесточённой этой жизни.
* * *
Прощай, зима! Буранные порывы
Закончились… Умолк метельный свист.
И с замираньем тайным и счастливым
Я жду тебя, зелёный первый лист.
И слыша зов бесцельного скитанья,
Томлюсь, брожу, покинув отчий кров.
И все мои случайные свиданья
Печалит мгла апрельских вечеров.
И хоть в реке мутны и пенны воды
И вязки непросохшие поля,
Но я люблю такое время года,
Когда мягка и зыбиста земля.
Когда погода тёплая обманна.
А я беспечен, молод, одинок,
Когда в наплывах лунного тумана
Полупрозрачный ёжится лесок.
И в эти просветлённые мгновенья,
Как ни отрадно веянье весны,
Но нет во мне былого удивленья,
Как нет предощущенья новизны.
Привычна для меня твоя улыбка.
Привычен взгляда сумеречный свет…
Когда всё так привычно, а не зыбко,
То и в любви таинственности нет.
* * *
Глебу Горбовскому
В любой мороз, пургу и стужу,
Средь шумных улиц и в тиши –
Какая страсть рвалась наружу
Из нашей страждущей души!
Прощайте, звонкие денёчки!
Душа уставшая мужай!
В стихах всё трепетнее строчки,
Но где он, щедрый урожай?
Уже волос коснулась проседь
И стали сдержаннее мы.
И нашу пасмурную осень
Теснит дыхание зимы.
Нелепей нашей нету доли…
Мы – пили!… Да! Но – не спились!
Слабеют нервы, дух и воля.
Взываю мысленно: держись!
Нет, нет не стрёкот бренной славы –
Тебе дороже тишина…
Тебя когда-то когтем ржавым
Свирепо цапнула война.
Те наши годы, друг мой, святы,
Как тих и свят рассветный час.
И свет холодного заката
Всё чаще сплачивает нас.
1984, Ленинград
* * *
Снежка последние клочочки
В сырых ложбинках быстро тают.
Круглятся вспухнувшие почки
И веточки озеленяют.
А вон трава топорщит шёрстку
Зелёную… Она всё ярче.
Рыбак смолит азартно лодку,
Его костёр горит всё жарче.
И облака парят всё выше,
Скользят их трепетные тени
По лесу, полю и по крышам…
И нет счастливее мгновений
И на земле и во Вселенной,
Поскольку здесь, в глухом овраге,
Мне слышен плеск воды подземной
В темнеющей, как ночь, баклаге.
Как всё здесь чётко проявилось
В сиянье дня, что стал длиннее.
Вот и со мной что-то случилось…
А что? Понятья не имею.
Случилось то, что стал… рассеян,
Забывчив, мягок и уступчив.
В том виноват денёк весенний,
За горизонт угнавший тучи.
Я б мог к себе быть чуть построже,
Но жил, впадая в окаянство…
И жизнь, которую я прожил –
Не ощущаю, как пространство.
Я весь внутри изломан, скомкан,
Как и когда – осталось тайной…
Я рос болезненным ребёнком
С душою чуткой и печальной.
Зимой бывало плачу, ною,
Глотаю горькие таблетки.
Зато приветливой весною
Живу, как почечка, на ветке!
СТАРЫЙ САД
… А скоро тучки засинеют,
Набухнут влагою… И вот
Сверкучим ситничком * засеют
Мой старый сад и огород.
Я избяную дверь открою…
Едва порог перешагну –
В лицо пахнёт землёй сырою.
Я сырь и прель её вдохну.
И опахнёт меня прохлада…
Замкнусь. И стану молчалив.
И явит взору сумрак сада
Ветвей чернеющих извив.
О, старый сад, насквозь промокший,
Ты всех мне близких пережил…
От бренной жизни изнемогший,
Ты так печален и уныл!
Ты знал морозы и жарищу,
Страшил дрожанием ветвей.
Ползли и вились корневища,
Превозмогая суховей.
И хоть сегодня день ненастный –
Ты доверяешься ему,
Продрогший, блёклый, безучастный
И безразличный ко всему.
Та жизнь, которой жил когда-то,
Истаяла… И ты поник…
Живёшь, смятением объятый,
И не срываешься на крик.
Почуяв лиственное тленье,
Плоды роняешь в тишине…
Едва-едва сдержав волненье –
Хранишь завидное терпенье,
Совсем не свойственное мне.
* Мелкий моросящий дождик.
* * *
Пускай ты выпита другим…
С. Есенин
Сегодня ночь тиха и лунна,
Но этот тусклый свет луны
Едва души затронет струны –
Она в плену у тишины.
О, тишина, души услада!
Побудь, тишайшая, со мной.
Овей ночным шуршаньем сада,
Как овевала ты весной
Мою любимую, с которой
На днях расстался я… И вот
Я снова вспыхнул, точно порох,
Кривя в дурной усмешке рот.
Сдают мои, должно быть, нервы,
Подумал я… Но в тот же миг
Вдруг возопил: «Все бабы – стервы!
Их так язвителен язык!»
Но я его не остерёгся –
Порыв души тому виной…
Тобой я, ветреной, увлёкся,
Тебя считая неземной.
Но оказалась ты – земная…
Когда я пил твои уста,
То не шептал тебе: святая
Меня пленила красота
Твоя, что в сущности… порочна,
Но тем сильней волнует кровь…
Быть может, я сказал не точно.
Нет слов, чтоб выразить любовь,
Или хотя бы тронуть струны
Моей души, её исток,
Запечатлев потоком строк,
Как ночь тиха сегодня… лунна!
Как молод я! И – одинок.
РЯБИНОВАЯ ГРОЗДЬ
Всё багрянее рябина,
Всё пунцовей с каждым днём…
За ольховую жердину
Притяну её ремнём.
Притяну да повяжу,
Перво-наперво скажу:
«Ты красна, но ты… не роза,
Вырастаешь на юру.
Там тебя страшили грозы,
Ветви гнулись на ветру.
Там рассветный лучик солнца
Осветлял твои листки.
Там до первого морозца
Гроздья вязки и горьки.
Будут сладки, ой, как сладки!
Побегу я без оглядки
В лес по первому снежку –
Освежить свою башку.
А потом к тебе нагряну,
Чтобы гроздь вручить багряну.
На, бери, одну, другую…
Всю охапку отдаю!
О тебе молву людскую
Гроздьями я завалю.
Буду их носить – неделю,
Чтоб к тебе, в твой вдовий дом,
Не захаживал Емеля,
Деревенский дуролом».
ПЕРЕД РАЗЛУКОЙ
Должно быть скоро мы простимся,
Расстанемся… И ты уйдёшь.
Ну а пока тоской томимся.
И правду выдаём за ложь.
Зачем тебе такие муки,
Изломы в собственной судьбе?
У всех есть скорбный час разлуки.
Придёт и к нам – ко мне, к тебе.
К нему ты, видимо, готова –
И только мне не говоришь,
Но ищешь ты такое слово,
Которое ворвётся в тишь,
Что, как стена, стоит меж нами,
Нас оградив от частых ссор…
Друг друга убедить словами
Пытаемся мы с этих пор.
Слова, слова – как сор на ветер –
Мы распыляем всякий раз.
У них с тобой мы на примете
В рассветный и закатный час.
В них стынет жар ушедшей жизни,
Но даже он – почти угас…
Лишь мысль – о прошлой той Отчизне,
Которой нет… волнует нас.
* * *
Борису Штоколову
Примолкла публика… И вновь заликовала.
В который раз артист поёт на «бис».
И потрясает зрительную залу
Великим басом Штоколов Борис.
Влекомый страстью песенного зова,
Выпархивает звук из горла золотой.
И полнится есенинское слово
Сверкающей вокальной чистотой.
С неистовой духоподъёмной силой
Поёт певец… Лицо просветлено.
Не так ли просветляется Россия,
Где столько лет и смрадно и темно!
Где столько лет коварством и обманом
Страшит нас жалкий рыночный урод.
И ядовитым, дьявольским дурманом
Зомбируют доверчивый народ.
Как ласково к смертельному порогу
Ведут его продажных душ ловцы…
Нет, нет не мафия укажет нам дорогу,
А только Бог и русские певцы.
Да, путь России, верю, вдохновенен,
Хоть он сейчас над бездною завис!
Её от бед стихом спасёт Есенин,
Поддержит песней Штоколов Борис.
Ведомая сквозь муки Провиденьем –
Сотрёт слезу с прекрасного лица.
И одарит, Святая, озареньем
Великого и малого певца.
1995, С-Петербург
* * *
На небушке нет и просвета,
Но всё же я солнышка жду…
Какое дождливое лето
Нам выпало в этом году!
Сегодня проснулся на зорьке,
Окно распахнул, удивясь:
Дождинок дрожащие дольки
На ветках сверкают, искрясь.
Сыры и заборы и крыши,
Ворота, калитки, плетни…
Обильная сырь есть и выше –
Ты только на небо взгляни.
Оно и волнисто и влажно
И переливчато… Да!
И очень похожа на бражно
В пузатенькой кадке вода.
Ты черпаешь воду для стирки
Из кадки тяжелым ковшом…
Кудряшки на милом затылке
Дрожат… И мне так хорошо
Смотреть, как ловка ты в работе
И как ты в движеньях шустра!
На чистой лирической ноте
Мне славить тебя бы… Игра
Вся жизнь наша… Но не актёркой
Ты родилася на свет…
О, жизнь! Ты как ржавая тёрка,
Жестокая… Удержу нет!
С доскою сравнима стиральной
И с тёркой, опять повторюсь…
Прекрасной, нервозной, скандальной
И холеричной – дивлюсь!
Я в ней столько лет с тобой прожил,
Её, как тебя, полюбя.
И ты на неё так похожа,
Как впрочем – она на тебя!
ПРИХОД ЗИМЫ
Зови, касимовская глушь!
Чаруй, волнуй, томи как прежде.
И приближеньем лютых стуж
Напомни мне о первоснежье.
Да, скоро, скоро первый снег
Виясь-искрясь падёт на землю.
И гомон праздничных утех
Мой дух и плоть мою объемлют.
И станет мне легко-легко!
Уютен быт родного дома.
Томится в печке молоко…
И лень и сладкая истома
Одолевают… Дремлем мы…
Дыханье близкое зимы
Уже почувствовали лужи.
Их оковал ночной ледок…
Пришел предзимья жёсткий срок –
Предвестник близящейся стужи.
Но зимка не пугает нас.
Есть электричество и газ,
Есть индивидуальная
Постелюшка двуспальная.
Без всяких фокусов, затей,
На ней мы делаем детей.
Лишь зимка начинается –
У нас всё получается.
И так давай до старости,
Все эти плотски сладости
Вкусим с тобою мы,
Чтоб всякий раз был радостен
В наш край приход зимы.
* * *
Зазеленели озими,
А день сухой, как лён…
Дыханьем ранней осени
Орешник опалён.
Давно трава покошена,
Поблёкла синева.
Простые и хорошие
Поют во мне слова.
Поют они и радуют
Сверкающий денёк!
Берёзовая радуга
Разлита между строк.
Цветистая, незримая,
Рассей печаль-тоску.
А ты, моя любимая,
Скорей вбегай в строку!
Мне почему-то верится
Вбежишь ты босичком.
И волосы растреплются,
А сисечки – торчком.
Во мне сплошное крошево…
А ты? Ты вся – дивьё!
Ты добрая, хорошая,
Ты просто – ё-моё!!!
Скажи, какими чарами
Пленила душу, ум,
Что стал я странным «чайником»,
В башке шурум-бурум.
В стихах поблёкли образы,
Их прозаичен вид,
Как пьяницы тверёзые,
Хоть вслень стакан налит.
А в нём такое зелие!
Какое? Не пойму:
Печаль, тоска, веселие?
Любовное томление?
…И всё в дыму…в дыму!
* * *
Ещё вчера наплывом хмури
С утра объят был мокрый сад,
А нынче в утренней лазури
Шумит и кружит листопад.
Слетают листья за ограду.
И снова тёпел день и тих.
И сохнут рейки палисада
Да так, что пар идёт от них.
Чуть присмирел ручей журчащий –
И стало дно его видней.
И бьётся жизнь звончей и чаще
И на земле и там… под ней.
И даже – вон – в небесной сфере
Её порывы и толчки.
Оскалясь, яростные звери
И те расширили зрачки,
Дивятся жизни, свету, звуку,
Полёту листьев, тишине…
И я протягиваю руку,
Родная, помни обо мне,
Как помню я наплывы хмури.
Они прошли… И не беда,
Что было много всякой дури
Во мне! О юности года!
Вы и надежда и отрада…
Я вспомнил вас – и вот притих.
…И сохнут рейки палисада.
И тёплый пар идёт от них.
* * *
Тускнеет небо, стынут воды
У берегов дымясь слегка.
И потаённый мир природы
Связует лес и облака.
Туманной, влажной пеленою
Объяты белые стволы
Берёз… И силой ветряною
Откинут полог синей мглы.
Какой порыв! Какая сила
В холодном ветре! Меркнет мгла.
Она денёк преобразила,
Потоком света обдала.
На соснах вспыхнула живица –
И сосен дрогнуло нутро.
А пролетающая птица
Метнула с воздуха перо.
Его небесное паренье
Сродни падению листка,
Иль дуновенью вдохновенья,
Так схожему на удивленье
С прощальным шелестом леска.
* * *
Зачем тебя я соблазнял
И предлагал прилечь?
Ведь я уже заране знал:
Игра не стоит свеч.
Была собой ты хороша –
Диковинная стать!
Металась грешная душа
И обостряла страсть.
И зрел во мне утробный крик,
А мысль давала сбой…
В тот миг бледнеющий твой лик
Сиял передо мной.
Тебя хотел я силой взять!
Подумал, а на кой?
Сто раз целованную прядь
Поглаживал рукой.
Себя я сдерживал, как мог
У роковой черты…
Мой затяжной и нервный вздрог
Гасить пыталась ты –
Улыбкой, жестом… Разговор
Хотела завести.
Меж тем, как твой смятенный взор,
Отрезал все пути.
Он даже подступы к тебе
Тот странный взор пресёк…
Не так ли тени на тропе
Ложатся поперёк?
Не обойти, не обогнуть,
Не перепрыгнуть их.
И гиблым кажется тот путь,
Когда идёшь средь них.
* * *
Должно быть больше не увижусь,
Не поцелуюсь больше с ней…
А целовался я бесстыже,
Сминая шёлк её кудрей.
И ночь мне вечностью казалась,
В которой душно было нам.
Когда дыханье прерывалось –
Я припадал к её губам.
И я почти терял сознанье,
Предощутив небытиё…
Но каждым нервным содроганьем
Я приближал к себе её.
Меня её томило тело
Избытком неги и тепла.
В моих объятиях слабела…
И отдавалась, как могла.
Господь! Прости нам страсти эти!
Мы дети грешные твои,
Мы заблудившиеся дети…
Хотя и знали о запрете –
Забыли! Были… в забытьи.
* * *
Ещё далёко до зари,
Но небо тускло тмится…
И гасит город фонари –
И в темноте томится.
Но даже эту темноту
Пронзает лучик лунный.
И заполняет пустоту
Моей души, чьи струны
Перебирает ветерок,
Порывистый и вольный.
В стихе гуляет между строк
Нахальный и фривольный.
Зачем в мой стих он залетел?
Ведь стих – совсем негромкий.
Уж лучше б вышел за предел –
И вытеснил потёмки,
Что обложили город мой,
Во тьме ночной притихший.
И окольцованный Окой,
Тебя мне подаривший.
Ты родилась здесь и жила,
Но вдруг – рванулась в дали!
Твои амурные дела
Тебя в Москву позвали,
Где шумной жизни карусель
Гремит подобно грому…
Ужель московская панель
Тебе, блудливая Нинель,
Дороже тропки к дому?!
МАЛАЯ РОДИНА
Луга, овраги, лес да поле…
Как благодарен я судьбе
За то, что жил у тёти Поли
В её бревенчатой избе.
И было мне сквозь стены слышно,
Как свищет яростно пурга,
Как шелестят по нашей крыше
Сухие, жёсткие снега.
Синела наледь на окошках.
Клубился дым, летя в трубу…
В сенях зазябнувшая кошка
Просилась жалостно в избу.
Я открывал… Она вбегала,
За ней врывалась темнота…
Снежинка звёздная мерцала
На самом кончике хвоста.
За окнами темнели ёлки.
Белел сугробный буерак.
И завывали глухо волки
И в Трушкин прятались овраг.
Я к тёплой печке прижимался…
Мой детский страх сходил на нет,
Как только гасик зажигался
В избе рассеивая свет.
И думалось мне вечерами,
Нет, не про волчью маету:
Как может крохотное пламя
Теснить такую темноту?!
* * *
Сквозь рамы двойные чуть брезжил рассвет.
И вдруг засинел, как чернила…
Быть может случайно, а может быть нет,
Как знать! Но меня – зазнобило.
Я лёг на кушетку, забылся слегка.
И долго лежал без движенья…
И сон мне приснился… Летят облака,
Прикрыв меня, сонного, тенью.
Пестреют ромашками поле и луг,
Где радужно светятся росы.
И ястреб парит, завершая свой круг…
Гляжу на него я сквозь слёзы.
В густом разнотравье мелькают косцы.
Как их узловаты запястья!
И воздух рябит от цветочной пыльцы…
И я замираю от счастья.
И мама моя, слава Богу, жива,
По дому весь день суетится:
То носит для печки сухие дрова,
То полнит кастрюли водицей.
Нащиплет лучины, огонь загудит,
Рванётся во глубь дымохода.
Но пламя не знает, что там впереди.
А там – небеса и… свобода.
В том сне я, резвясь, бултыхаюсь в Оке,
Купаюсь аж до посиненья!
Калюсь на горячем приокском песке,
Расслабленный сладкою ленью.
А мама мне шепчет: «Закончился сон,
Довольно, шустрёнок, валяться!»
…Я плачу. Я в девочку злую влюблён.
И я не хочу просыпаться!
* * *
Все наши встречи и не встречи
Увы, остались позади…
Но снова тёплый летний вечер
Зажёг фонарь… Ты погляди
Горит второй… И дружно, сразу –
Мгновенье! Вспыхивают все!!!
И ты, смеясь, роняешь фразу:
«Бродила ночью… по росе…»
Ты с кем ходила? Где бродила?
Шаталась по росе босой?
Эк, чем меня ты удивила!
Подумал я… Да Бог с тобой!
Давай, дури, греши, гулёна –
Мне нету дела! Ну… дела!!!
Хотел ей крикнуть озлоблённо,
Но зло – душа превозмогла.
И вот уже шагаю рядом
О том о сём болтаю с ней.
И даже чуть касаюсь взглядом
Лихой зазнобушки моей.
Как выглядит она – разбойно!
О чём-то думает… О чём?
Свой шарф широкий своевольно
Закидывая за плечо.
И учащает шаг торопкий…
Хоть голос грустен, но – игрив!
А нрав её когда-то робкий –
Являет волю и порыв.
Познал я много женщин разных:
Душевных, нервных, злых и праздных,
И милосердных и несчастных,
Прекрасных тоже, что таить…
Но э т а – создана – любить!
Она из тех особ опасных,
Что может в час лобзаний страстных –
Смертельным зельем опоить.
* * *
Мне скучно, бес…
А. С. Пушкин
Я фантазёром был с рожденья…
Я шумно и беспутно жил,
С душой, объятой удивленьем,
Лишённой воли и смиренья,
Но чувственной ко всякой лжи.
Мне врали многие в те годы.
И сам я был один из тех
Кто врал… А я ведь сын природы!
Я верил в тайный зов свободы,
Сам поднимал себя на смех, –
Ведь зов свободы был так смутен!
Да есть ли он? Вот в чём вопрос!
А в жизни нашей столько мути!
Зачем, зачем меня так мучит
Ночами совесть? И до слёз
Порой доводит… От бессонниц
Отяжелела голова,
Как от звонков шальных поклонниц,
Иль бывших брошенных любовниц,
Качающих свои права.
Чего хотите?! Я свободу
Вам даровал, рванув от вас…
Нет, вашу женскую природу
Не вывел я на чисту воду!
Я предан вами! И не раз.
Всё оттого, что фантазёром
Был я рождён… Причём всегда
Башка была забита вздором:
«Она должна отдаться скоро,
Чтоб расплескаться, как вода!»
Но это – фэнтези, не боле…
Ах, сколько муки, сколько боли
Я перенёс, общаясь с ней!
Что никакой не надо воли,
Свободы то есть… А тем боле
Суда докучливых людей.
И я замкнулся в своём доме…
В час непогоды сердце ломит.
Живу, пишу… Покой, лафа!
Со мною кот Босяк-мурлыка,
Магнитофонная музыка
И книги Пушкина… Строфа
Онегинская восхищает.
И всем душа моя прощает.
Всем, всем! И тех, кого любил,
И тех, которых позабыл.
И тех кто умер, кто исчез
В пучине жизни, аки бес.
* * *
Владимиру Кострову
Читаю поэта Кострова,
Какое прозрачное слово! –
Чистейшая акварель,
Которой не знал я досель.
Как падают капли упруго
В строке его… Луг и округа
Заливистым звоном полны –
Хмелён Переславль от весны!
Тот город Костровым воспет,
Сынок он его и поэт.
Над городом тем облака,
Лучась и качаясь слегка,
Клубясь, уплывают по сини
В мой провинциальный Касимов.
Провинцию любит Костров,
Как поле – порывы ветров,
Летящие наугад
Сквозь навесной листопад.
Провинция – это стезя.
В провинции я родился.
Тоскую и рвусь на природу,
Как птица к небесному своду.
Владимир Костров мне, как брат,
Как с бором роднящийся сад.
И я одного лишь хочу,
Чтоб солнышко нам по лучу,
Рязанцу и костромичу
Вручило… Блеснуло… И ладно!
И заалело… закатно.
2008, Касимов
* * *
Среди осеннего безлюдья,
Когда мертвеет бытиё.
Не притерпеться мне к остуде –
Я перемочь хочу её.
Мне даже радостно как будто
Услышать жалобу травы
На это сумрачное утро,
На дрожь свинцовой синевы.
Как мглиста гулкая округа!
И хоть далёко до зимы –
Полезли в высь, давя друг друга,
Печные сизые дымы.
Осенний день с зимой граничит…
Как зябко павшему листу!
Как чётко слышен писк синичий
Почти за целую версту!
И мрёт полынь на буераках,
И цепенеет стынь реки.
И колят яростно, с прикряком,
Дрова, смурные мужики.
Тропа к селу верёвкой вьётся,
Желтеют влажные пески,
Толпятся бабы у колодца,
Мелькают пёстрые платки.
О, люди сельские! Не я ли
Вам тайны в детстве доверял?
Случалось, прутиком стегали,
Когда о вас я сдуру врал.
Зато я здесь познал воочью
На грешной собственной судьбе,
Как люд казал натуру волчью
В жестокой жизненной борьбе.
Я тоже мог бы стать волчонком,
Но увлекла стихия строк,
Воспевших русскую девчонку…
…Плыви, плыви, любви лодчонка,
Туманься, окский бережок.
* * *
Давненько не был я в деревне Поздняково,
Где жил когда-то, где познал стихию слова
Народного… Но люди нынче там
Повымерли… Лишь вольно облакам
Над деревенькой вымершей качаться,
Лететь, парить и таять и толкаться.
Где были избы – ямищи, крапива,
Берёзы и дубки, ветла, осина, ива.
Они листву роняют в глубь оврага,
Где в бочагах с весны томится влага.
Там таволга, чабрец, осоки островки,
Шипящие и жуткие змеиные клубки.
Там нет уже ни тропок, ни дороги,
Лишь ветерки бросаются под ноги,
Кепчоночку срывая с головы,
Швырнув её поверх сырой травы,
Прохладным воздухом надув мою рубаху…
Стою. Молчу. Ни трепета. Ни страха
Перед увиденным… Я замер, помертвел.
Я вижу то, что видеть не хотел.
И дыбом поднимается чуприна,
Как колья у редеющего тына,
А в нём дыра, сквозящая, как рана…
Торчат рога бодливого бурьяна.
И стужею вселенскою, как будто
Нутро избы ознобное продуто.
Объятый этим зыбистым ознобом,
Стою перед избой, как перед гробом.
Как перед умершею мамушкой винюсь.
Печалюсь, каюсь, плачу и молюсь.
ПОЛЯ-ПУСТЫРИ
Как передать мне посредством стиха
Хищную поступь прогресса?
Ветер мятётся и туч вороха
Чешет гребёнкою леса.
Тихо войду в светлый сумрак его,
Встану у летней берёзы.
Снова почувствую, как глубоко
Прячет душа мои слёзы.
Там у меня запеклось всё внутри
И не выходит наружу:
Боль за родные поля-пустыри,
Где даже ворон не кружит.
Здесь я и сам, как последний изгой,
Мысли и чувства – унылы.
Поле, что кладбище… Вечный покой…
Стали холмы, как могилы.
Боже! – взываю, втолкуй, научи,
Стопы свои к нам направи.
В души нам, Боже, всё громче стучи!
Родину нашу восстави.
Но не такою, какая была
Лет девяносто с лишочком…
Зря что ли бухала в колокола,
Синим махала платочком?
Нынче в Отчизне упадок, разор,
Смерк её взгляд голубиный…
Правда, есть малой надежды зазор –
Дух оживить в ней былинный.
Я не безбожник! Я церковь твою
Редко, но посещаю.
Сирым и нищим я там подаю,
Падшим – сердечно прощаю.
Родина! Видя полей твоих вид,
Грешен, в унынье впадаю…
Может меня тоже кто-то простит?
Кто же он «кто-то», не знаю.
Знаю одно: есть надежды зазор –
Выход из кризиса то есть.
Чтобы не скорбь просветляла мой взор,
А у я з в л ё н н а я совесть.
* * *
Валентину Распутину
Всё сущее опять покроют воды
И Божий лик изобразится в них.
Ф. Тютчев «Последний катаклизм»
Лиловые тучи, багровый рассвет,
Щебечущий весело птичник…
В росе земляничник, в росе бересклет,
В росе ежевичник.
А неоглядный равнинный простор
Доносит до слуха,
Как стонет мещёрский редеющий бор
Протяжно и глухо.
За стоном протяжным нам не услыхать
Твой шелест, осина.
Лишь мертвенно зыбится водная гладь
Свинцовой стремнины.
Лишь волны бегут на прибрежный песок,
Борясь с валунами.
И русской природы таинственный ток
Проходит меж нами.
Он зябкими росами смутно звенит,
Притихни и слушай:
Не он ли связует, не он ли роднит
Заблудшие души?
Не он ли, смятенный, таится во мне
И рвётся наружу:
При солнце и звездах, мелькнувшей луне,
В жарищу и стужу?
О, неукротимый поток бытия,
Воздушный, незримый!
В нем жизни частица мерцает моя,
Землею хранима.
Мерцай и не гасни, ликуй и резвись
В космической ряби.
Вот-вот и объемлют небесную высь
Вселенские Хляби.
И гибельный вихорь качнёт бурелом,
Угоры и кручи.
И молнии огненным стянут узлом
И хляби и тучи.
И воды обымет смертельная дрожь,
Разверзнутся глуби…
И нас поцелует Чернобыльский Дождь
В безмолвные губы.
1991, С-Петербург
* * *
В сосновой горнице живу,
В ней сухо и тепло.
И отражает синеву
Оконное стекло.
В необозримой синеве
Толпа лиловых туч.
А в свежескошенной траве
Таится солнца луч.
Пусть тучи, шумный дождь влача,
Несут дневную мглу,
Но отсвет жёлтого луча
Играет на полу.
Что мне дневная эта мгла,
Души смятенной миг,
Когда из Красного Угла
Взирает Божий Лик?!
Пусть гром небесный глушит слух,
Как смертная пальба,
Но просветляет скорбный дух
Молитва и мольба.
В ПЕРЕДЕЛКИНЕ
О, как было тихо, покойно кругом
И сумрачно! Звезды светили.
Я шел в Переделкино, хрупал снежком,
И руки от холода ныли.
И веяло сырью от снежной гряды,
Кололись сосульки со звоном…
Темнели таинственно сосен ряды
Над белым кладбищенским склоном.
А где-то вдали, от меня в стороне,
Где сосен смыкались верхушки,
Посвечивал тускло при бледной луне
Задумчивый купол церквушки.
Казалось, что яркого не было дня.
И не было нашей разлуки.
Подлунная мгла окружала меня,
Меняя и краски и звуки.
И слышно мне было, как в тишине
Ольху и осину знобило.
…Зима ещё длилась, но отзвук во мне
Она уже – не находила.
НОЧНЫЕ ТЕНИ
Я вышел на улицу… Воздух
Ударил порывом сырым.
То было в Касимове… Звёзды,
Мерцая, роились над ним.
У жёрдочной шаткой ограды,
Той зябкой апрельской порой
Тянуло то влагой из сада,
То горькой вишнёвой корой.
А там, со своей верхотуры,
В сарайной глухой темноте
Квохтали и токали куры
О том, как тепло в тесноте.
И все эти запахи, звуки
Таились, но… лишь до поры.
Я помню, как дрогнули руки,
Коснувшись древесной коры,
Шершавой, прожилистой, клейкой,
Припахивающей медком…
Чернела сырая скамейка,
С краёв пообросшая мхом.
Лиловые гроздья сирени,
Клонясь, припадали к стене.
И двигались трепетно тени
От мокрой сирени – ко мне.
«Эй, тени, я видел вас где-то!»
Метнулись они… и ушли.
И полосы лунного света
Меж ними и мной пролегли.
Казалось, что тени – нетленны…
И я замирал в тишине
В тот миг, когда эхо Вселенной,
Как обруч, катилось ко мне.
НАЕДИНЕ…
Хотел Вам сказать я наедине
Не ради подвоха:
«Когда вспоминаете Вы обо мне –
Не думайте плохо».
Мне часто казалось, что в жизни своей
Живу – за чертою…
К несчастью, немногих любил я людей,
Характер виною.
Нет, нет не гордыня крушила меня!
Но были мгновенья,
Когда всё сильнее день ото дня
Впадал я в смятенье.
Бежал из столиц – Петербурга, Москвы,
В родной городишко…
Так всякий гонимый бежит от молвы,
Язвительной слишком.
Как жаль, что назвал городишко родным!
А он, между прочим,
Таким показался мне нынче чужим,
Как пасынку – отчим.
Живётся мне здесь с каждым годом грустней,
Приехал, как в гости…
К тому же так много подруг и друзей
На новом погосте.
А есть и на старом… Там в мире теней
Бугрятся могилы.
И там они ближе друг к другу, тесней.
Но так же унылы.
Не знаю, что делать мне в городе сем
П р о в и н ц и а л ь н о м?
Вот взять да и бросить его насовсем
В порыве фатальном.
В нём жили друзья и большая родня,
Являлось мне… Слово.
Вот этим и держит Касимов меня,
Зовёт Поздняково.
А к Вам устремляется строчка моя,
Хоть Вы и не ждёте…
Когда-то на свет появился здесь я.
И Вы здесь живёте.
О многом хотелось поведать мне Вам,
В ту летнюю встречу.
И даже прибегнуть к тем редким словам,
Что рифмою мечу.
Я нынче у жизни почти что на дне,
Подобен изгою…
И если забудете Вы обо мне –
Того я и стою.
* * *
Блистаньем рос дивит нас лето,
Сквозным пространством синева.
Ну а тоску зелёным цветом
Целит заречная трава.
Весь луг – в ромашковом уборе,
Как будто праздничный букет,
На распахнувшемся просторе,
Нас окружавшем с детских лет.
Там, где осока и болотцы –
Толклись комарики-сиротцы.
Цветные бабочки порхая,
Вились над лугом точно пух.
И розоватость Иван-чая
Вбирал в себя мой дрёмный дух.
А по ночам в лучах Венеры
Неясные сияли сферы,
Мерцая, как твоё лицо…
И гласы православной веры
Мне слал Господь… как письмецо.
* * *
Как неустойчива погода!
Вчера был снег, а нынче дождь.
Дурной характер у природы.
Кто говорит: «Хороший!» – Ложь.
Но я, привыкший к переменам,
Спокойно их перетерплю.
Я даже женщине измену
Прощу, когда её люблю.
Прощу за то, что не любила,
Не укоряя, не кляня,
Чтоб милосердьем осенило
И благодатию меня.
И не на день – на многи годы…
Чтоб добрым был я, а не злым
В часы осенней непогоды
Под серым небом ветровым,
Где не мелькают нынче птицы,
Крылом и клювом поводя…
Лишь лёгкий облак светлолицый
Дырявят капельки дождя.
И я, прищурясь, озираю
Небес и даль и высоту,
От коих взгляд не отрываю…
Но как мне выразить – не знаю
Всю эту Божью красоту.
* * *
Прошла погода летняя,
Хмуреют небеса…
И всё ж светла ты, средняя,
России полоса.
Но даже здесь загажены
Места, где чуден вид.
Но погляди – бочажина
Родник вот-вот родит.
А ветер в глуби вечности
Уносит облака…
И в бездну бесконечности
Течёт река Ока.
Я думал, что не выстою
В касимовском краю,
Но чувства наши чистые
Слились в одну струю.
Дивлюсь твоей сердечности…
Целуй – и не томи!
Ведь отсвет звездной млечности
Таят глаза твои.
Ещё мы как-то держимся,
Не клоним головы,
Как два осенних деревца,
Лишённые листвы.
БУНИН В ПАРИЖЕ
Ледяная ночь, мистраль…
И. Бунин
Идёт снегопад над Парижем…
Стих натиск мистральных ветров.
И вспомнились Бунину лыжи,
И свадебный звяк бубенцов,
И скрипы каретных полозьев,
И машистый бег рысака,
И бор, что заснежен и грозен,
Где Леший блажит у пенька:
Дурачится, хамски хохочет
И топает ножкой резво.
Всклокоченно хохлясь, что кочет,
Он гребнем трясёт боево.
Печалится Бунин: «Доколе
Мне мысленно жаться к леску
Орловскому… Русское поле
Сними, как удавку, тоску
С души моей… Гнёт меня, губит…»
Но даже друзьям ни гу-гу
О том, как он зимушку любит,
С барахтаньем в мягком снегу.
Он помнит, как снежною пылью
Искрят перехлестья ветвей.
И то, как пленяли в распыле
И Святки и снеговей.
Лицо леденило от стыни,
А сиверко дул всё свежей…
Но стало всё это отныне
Из области миражей.
В простор виртуальный, миражный,
На голос Руси бедолажной
Сбежал бы! Да стрельнут, авось?
Ведь жить там опасно и страшно,
Где власти с народом поврозь.
А снежная навись всё ниже…
Авто и толпа – не пройти.
Предзимним любуясь Парижем,
Он шепчет: «Россия, прости,
Что бросил тебя, не вернулся…
Я как в летаргическом сне
Всё сплю… Я ещё не проснулся…
А то, что с тобой разминулся,
Парижу – не больно, а – мне…»
РОЖДЕСТВЕНО
Владимиру Набокову
Как лихоманно ездить мы любили!
Я верю – Бог в дороге нас берёг.
Однажды мы в Рождествено катили…
Слепил глаза нам солнечный денёк.
Кустилась бузина, цвела калина,
Брунжали пролетавшие шмели.
Мы на шоссе оставили машину
И вверх по шаткой лестнице пошли.
Казалось нам, что всё здесь так знакомо!
Клубился вал багровых облаков.
Как зеркала блестели окна дома,
Запятнанные тенями дубов.
Толпились деревянные колонны,
Темнел сосновый стёршийся порог.
И Оредеж был виден с крутосклона
Сквозь пики зеленеющих осок.
Ржавея, висли трубы водостоков.
Здесь многое пустили на распыл…
А в этот Дом, резвясь, вбегал Набоков –
И Музу точно бабочку ловил.
По комнатам бродил слегка рассеян…
О, Дом в Рождествено, поэта оживи!
…Да выветрят казённый дух музея
Распахнутые форточки твои!
ПЕРЕКЛИЧКА
В летописи песенной Рязани
Всё равно меня не зачеркнуть.
Евгений МАРКИН
Пусть Судьба грозит колом осиновым,
Пусть глухой молвы клубится муть –
В летописи песенной Касимова
Всё равно меня не зачеркнуть.