A.S.: Просьба не пугаться. - Во второй половине и, особенно, к концу статьи вы убедитесь, что в этой статье я нисколько не изменил своим основным принципам.
ТЕМАТИЧЕСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ
О ВОЗМОЖНОСТИ АЛЬТЕРНАТИВНЫХ НАКАЗАНИЙ
___________________ В СУДЕБНОЙ РОССИИ ______________
Все прошлые и недавние события, связанные с делом экстравагантных Пусси
Райот, все новоявленные идеи о грядущей амнистии в России, с тем вместе, все пугающие последствия политического противостояния социальных структур, находящие своё неизбежное выражение в ужесточенной политике правительства в отношении свободного демократического права и голоса, навели меня на мысль о написании этой статьи. Само название её должно свидетельствовать в пользу очевидной переоценки всего того процесса, кой, с этической точки зрения, является неизбежной и объективной частью процесса адаптации несмиримого, контр-критицированного интеллекта со средой, примирённой с доминацией действующей Власти, – что, конечно же, вряд ли когда могло бы полагать отрицание самого наказания, оправданно следующего за совершенным преступлением (и потому, статья сия нисколько не относится к разряду утопических или провокационно-анархических сочинений), но это так, что сам принцип определяемого наказания в отношении того или иного рода преступлений, совершаемых в ряду отдельных случаев, может быть позитивно пересмотрен. Именно принцип (в определении характера мер) – не величина только меры наказания одного лишь известного характера. Настолько же, насколько самой подобной теме способно быть истолкованной весьма и весьма вариативно в умах, её сколько-то коснувшихся, – по моему мнению, серьёзный ответ на мною ставленые здесь вопросы непременно должен быть ориентирован на авторитет широкого общественного мнения. Итак, вот, мои соображения.
Говоря о действующем принципе в определении характера мер заслуженного наказания, на сегодня, мы видим прямую тождественность преимущественно насильного характера исправительных мер в отношении закону непослушных граждан. Как мною подчёркивалось ранее, в прежних статьях, Государство, на пути своего гуманистического развития, до сих пор представляет собою, как ни странно, нисколько иное, как тот же всё, пресловутый Аппарат всеми и всюду порицаемого Насилия, и потому, в исполнении конституциональной нормы, степень насильственных мер изменяется в однохарактерной пропорциональности по тяжести преступления. – Слово «тюрьма», во всяком отдельном случае, произносящееся на разные интонации, остаётся, однако, не иначе, как тем же всё заповедным словом, от которого грех на Руси зарекаться, не правда ли? Недавно же пришедшая новая интонация в публичном слове «штраф» вряд ли может служить сколько-то оправдательной аргументацией изменения общего характера в системе существующих исправительных мер. (Ибо само право на существование понятия «штраф» изначально продиктовано опять-таки первополагающим «тюрьма».) – В размышлениях, однако, обо всём сему предстоящем, мы должны взять в толк то, что так и конституциональная норма,
и, соответственно, следующий тому закон, в совокупном целом, должны обеспечивать абсолютное этическое между собой равнодействие – раз, а в идеале – должны определяться высшей этической истиной и её человекоугодным смыслом. Коль скоро, в Конституции РФ предвестие означенного Идеала читается нами в первых её положениях, нам, в следовании идеи правового конструкционизма, пристало рассматривать подобные вопросы с позиции скорее философско-этической, нежели только односторонне граждански-правовой.
Аргументированная формулировка основополагающей меры исправительного наказания на языке закона гласит: «лишение свободы». С тем, полагается лишать закону непослушного гражданина права тех демократических свобод, которыми он волен пользоваться, этак, наоборот, в послушании закону, их обеспечивающему. Имеется в виду, правовых, социальных свобод. («свобода перемещения», «свобода голоса» и s.o.) С тем, однако, остаются свободы суть-полагающие, свободы личностного человеческого свойства. В стремлении к гуманистической истине, уместно новое переосмысление и переоценка таких понятий, как «свобода совести», свобода вероисповедания» и s.o.; здесь вопрос: – настолько ли оные свободы, - непременно такие, что должны составлять истинность сокровенной ценности человеческой жизни, - вполне остаются для лиц, закон преступивших и честно преходящих этап своего гражданского исправления? Думается, что для развитого общества, в идее исправления закону непослушных граждан, в гораздо большей степени выгодно, чтобы особенная честь, особенная совесть, особенная вера и особенное дарование таковых лиц оставались под несомненной защитой, ибо, в конце концов, этическая модель «сферы жизни в ограничении свобод» есть ни что иное, как уподобленный большому раскрытому обществу мир, и, потому, остающиеся непогубленными лучшие качества и побуждения людей опять-таки должны представлять собой предмет наибольшего уважения и внимания. – От прежних своих статей, повторюсь: - так и в раскрытом граждански-демократическом мега-сообществе, главная формулировка основных положений закона о защите человеческого права, определённая как «не в ущерб…», непременно, должна стремиться к выражению более превосходного смысла, а именно «в угоду…» ; следовательно, и в закрытых сферах ограниченных гражданских свобод, гуманистическое стремление к таковым смыслам более чем уместно. В раскрытии более совершенного принципа, Государство должно отдавать отчёт тому, что всякая исправительная мера в отношении закону непослушного члена общества предречена быть оному именно и непременно в угоду [а не только не в ущерб] (!), и сему совершенно согласно, чтобы и гражданин, подлежащий исправлению, также мог бы иметь, наибольшее число шансов отнесения своих лучших усилий и способностей опять-таки в угоду обществу, а не только лишь пребывать в извечной борьбе за свою, т.ск. не-ущербность. До тех пор, пока этакий этический паритет в обществе не будет вполне реализован, понятия «зоны», понятия сфер ограниченных свобод всегда будут утверждать свои контр-психологизированные ценности в отношении свободно-демократического общества в «дистанции страха пред вероятным ущербом», и никакая амнистия не способна будет избавить нацию от менталитета «по тюрьме и суме», и попустительство всему этому столь же глупо для Государства, равно как и принятие таких законов, которые изначально обречены на подспудное их пренебрежение и обхождение в свободных средах. Всё это вполне свидетельствует в пользу того, чтобы нам было всерьёз задуматься о позиционировании альтернативного, и с тем, более совершенного принципа подхода к исправлению личности в гуманном обществе 21 века.
Если бы, в сиих рассуждениях, я был совершенным утопистом, то я бы сказал, что всякий преступающий закон гражданин всецело заслуживает того, чтобы иметь право самостоятельно избрать для себя тип наказания. Так, для тех, кто на сегодня вновь ратует за введение смертной казни в России, я мог бы отнести ту мысль, что коль скоро в просвещённо-природном усмотрении – находить для человека свою смерть, в большей степени, соответствующую его сугубому темпераменту, то тогда и приговор к смертной казни должен бы препоручать преступника его собственному на сей счёт усмотрению, с учётом его индивидуальных психологических особенностей и пожеланий. (Так, ведь, и в истории, последняя воля грешника известно почиталась и уважалась в судах…) Здесь нам, однако, не стоит заблуждаться на счёт возможного утопизма в отношении свободного выбора для самосознательно-изыскующих по себе наказание, но ко всему подобному, мы, тем не менее, вполне способны обозначить, этак, рациональные перспективы раскрытия более демократического принципа по взгляду на возможные альтернативные меры нравственного исправления. Ибо, как это было отмечено, подобная альтернатива – прежде всего, в вопросах нравственной прогрессивной этики.
Следуя дальнейшему ходу размышлений, можем ли мы избежать нравственно-диалектического взгляда в историю сложившегося «насильственного» Государства? Весь опыт историзированных программ нравственного исправления и перевоспитания закону непослушных граждан говорит в пользу преемственности. Говоря об альтернативе в случае мер исправительного наказания, какие примеры предстают пред нами, как изначально и исторически-сформированные методы издавна существовавших практик? – Ссылки (регистрационные), полагающие собой ограниченную свободу перемещения и, вместе с тем, сохраняемую свободу практического сосуществования со средой; Исправительные (общественные) Работы, полагающие собой принятие фактора устыжения за наиболее внушительный из механизмов воздействия на сознание преступивших; и, конечно же, Отбывание Покаяния (в монастырях), каковое, до свершения революции в России, относилось к роду общепризнанно-нравственной терапии. Думается, что те достижения этической мысли, каковые являются достоянием конца прошлого и начала нынешнего веков, вполне способны преобразить имеющийся фундамент альтернативного подхода к решению парадоксов гражданской несовместимости на уровне нового прогрессивного мышления обо всем, гуманному закону присущем.
Будет ли то верхом этического недоразумения в веке 21м, чтобы оступившийся гражданин, нашедшийся изъявить своё особенное желание, за место отбывания срока в местах тюремного заключения, пройти этап нравственного покаяния в среде монастырской, имел бы к тому законом учреждённое право? – Соотнесённое такое представление гуманистическим положениям о свободах вероисповедания и совести, вкупе с той потенциальной трудовой пользой, каковую раскаивающийся способен принести во благо не презираемому им сообществу, мне думается, вполне приемлемо для современного демократического Государства. Когда иные новости из мест заключения вновь и вновь говорят о том психологическом компромиссе, в коем священнослужителям не отказано в месте для служб на зонах, где всего лишь несколько часов в неделю уделяется для поддержания духовного уровня в современных (ищущих того) Раскольниковых, разве нельзя предположить, что оный уровень, в чистых побуждениях личности, был бы в большей степени поощрён к премонитивному добру, если бы такой Раскольников имел возможность тратить свои искренние силы и какой-никакой талант на то же, к примеру, строительство монастыря и т.п. в степени большей, чем только на спички, а при этом также и учиться и, с тем, заниматься его душе приязным молебством? В этом случае, Государство, решающееся на подобного рода эксперимент, способно демонстрировать, в большей степени, ненасильственную практику исправления раз преступивших. – Совершенно, идентичный сему подход в решении иных вопросов гражданского законо-непослушничества может экспериментально осуществляться на примере новоузакониваемых ссылок, вместо опять-таки банальнейшего «зонного» наказания, и это вполне бы могло сочетаться с идеей элеваторской и освоенческой деятельности в регионах дальней России, где и интеллект, и рабочая сила, этак, и в 21 в., всегда потребны для оных применения: – с гуманной точки зрения, это повышало бы и ценность исправительно-ссыльного труда и, с тем, являлось бы своего рода более достойной реабелитацией к вопросу об общественной пользе (более обусловленной собственной выгодой). – Или, иное ещё, также: общественный труд в устыжение: – смотря в будущную перспективу развития социальной нравственности взглядом футурологическим, вкупе с предрицанным ростом всеобщего технического прогресса, можно легко предположить, что обязательный труд, как таковой, а тем более труд физический, будет выполнять миссию скорее показательно-воспитательного общественного характера, нежели нести, в том, общественно-полезную функцию; – так, мы можем думать, что, и от сегодня, наложение обязанности общественных работ, [и в сроке гораздо большем, чем только известные 15 суток(!) ] в случае иных, не самых тяжких прегрешений, может сказаться весьма позитивно на становлении того рода общественного мнения, когда устрашение перед насильственной мерой наказания станет заменяться на общественное публичное порицание со стороны тех, кто, к примеру, не сможет без едкой иронии смотреть на чистильщиков улиц, кои некогда были на заметных постах; – пусть и так, что кто-то заведомо будет не согласен с предлагаемой альтернативной политикой гражданского исправления, – найдётся, однако, большое число и тех, кто станет голосовать за подобные законодательные нововведения обеими руками, и единственное, что общество может противопоставить всем возможным на сей счёт кривотолкам – это разве что лишь выдерживать приоритет той нравственности, согласно коей любая возможно-предложенная альтернатива никогда и ни под каким предлогом не станет насильственной. (!)
…В зачинании всей этакой темы в раскрытом демократическом сообществе сегодняшней России, я изначально предвижу то, что наибольшие дебаты, конечно же, будут касаться идеи альтернативного церковного покаяния. (На памяти у сороколетних ещё все те горячие толки и споры в борьбе за право альтернативной службы в армии, однако, вопрос отбывания альтернативного наказания за совершённые преступления – в сравнении тому, вопрос прямо-таки революционный.) Бесспорно, что главной дилеммой в том будет являться великий страх-подозрение о современных, т.ск. «нео-сталинских соловках». Честно признаюсь, так и со своей стороны, я весьма ясно отдаю себе отчёт в том, сколь велико может стать искушение в умах, кто наперво возьмётся претендовать натянуть вожжи сей новой морали. Ибо, религиозно-моральная доминанта весьма очевидно, в том, сможет возыметь в обществе гораздо более весомый статус, и сие может стать весьма и весьма критично в отношении каких бы то ни было свободомыслящих меньшинств и уже обратно-альтернативных настроений. Однако, позволю себе повториться, это станет возможным только в одном единственном случае: только лишь по причине законодательного попустительства (!) в поощрении означенных исправительных мер к их негуманному насильственному характеру. Вера же в нравственно-этический прогресс в гуманистических средах, вершащийся вопреки всякому застойному эффекту, удерживает меня от того, чтобы смотреть в прошлый опыт «практик покаяния» (в отличии от дел светской Школы) взглядом законченного негативиста. (Тем пессимистическим словам подавленного оппонента о том, что «Пушкину 21 в нигде уж боле нет места, как разве что в монастыре», я думаю, развитое зрелое общество найдёт что ответить.) - К вопросу же о том, что, в сим случае, возможно будет противопоставить катализируемому росту великорелигиозной экспансии, вообще, способной превратить Россию в государство церковное, я не скажу ничего нового, помимо того, что я уже успел сказать в своих прежних сочинениях, а именно: –
Вера есть вера, а церковь есть церковь, и закон есть закон, а спасение есть гуманность, а просвещение есть суть становление и развитие.
Я заглянул сейчас в свои «Социальные Смыслы» и, перечитывая свою статью от 2011г «Церковь и Детский Сад», я немного удивляюсь тому, как в статье нынешней моя мысль невольно вдруг следует тому предвестию, кое спонтанно было выражено в статье прежней. Дескать, то, что ставилось мной в ряд примеров социально-светского страха, – как то, единение Церкви с Законом, – ныне само по себе находит некое единение с моим свободным умом. – Есть ли, однако, ещё те из усомнившихся, кто, по прочтению этой статьи, возьмётся всё ж таки убеждать меня, дескать, в сущем этическом противоречии в моих искренних социальных взглядах? – Когда я говорю здесь об альтернативе, его нет, поверьте. И, вот, что мне также подумалось: – если в угоду компромиссу, очередной социальной гордостью официального священства станет…нет, не принятый закон в Кодексе, позволяющий РПЦ выносить того или иного рода вердикт, но, допустим, к одной из торжественных реплик того же г-на Чаплина, одно из государственных постановлений, к примеру, о том, чтобы подсудимые, во свидетельство своих слов, начали б класть руку на Библию, как то делается в классически-фундаментальных западных судах, - я думаю, и в этом случае, это не стало бы для меня нестерпимым пунктом преткновения в свете всех возможных, этических во мне, противоречий.
Иные примеры практик альтернативного наказания, по введению их в общее законодательное положение, будут, конечно же, в меньшей степени, заклинать то число демонов, чему возможно стать причиной морально-полемической конфронтации в раскрытом мега-сообществе, хоть это и так, что в отдельных вопросах акцент, делаемый к уважению чувства собственного достоинства в гражданах, изначально должен иметь первостепенное значение. Ко всему ж тому, что может быть законоустрояющая мысль консерваторов «застойных представлений», со всей обстоятельностью, я нахожу необходимым заявить, что такие дополнительные предложения, (кои, дескать, также могут быть сродне альтернативным практикам перевоспитания личности) как идея о возрождении психиатрических и наркологических насильственных терапий в сферах с ограниченной свободой, никогда не должны возыметь право на существование; – и да станут аргументом мне, в том, все прогрессивные достижения современной науки гуманной психологии!
В окончании этой статьи, мне остаётся добавить лишь то, что я буду определённо рад, если нечто из изложенных здесь соображений послужит на пользу уготовления того закона, кой непременно станет новой ступенью на пути развития того гражданского общества, высшей целью коего является достижение обще-человеческой нравственной свободы и гармонии в Государстве Российском. К тому, мои искренние мысли и пожелания.
/ 28.06.2013 – 06.07.2013; - Москва – дача под С.Посадом /