ПРЕОДОЛЕНИЕ ГЕРМЕТИЧНОСТИ
Литературная газета, 25 января 1984
С творчеством белорусского поэта Алеся Рязанова я познакомилась недавно. Наткнулась на публикацию в «Литературной учебе». Заинтересовала и опубликованная там же дискуссия. В ней, в частности, Ал. Михайлов (читательница спутала критика с философом Ан.Михайловым -В.Л.) сказал, что «отличительной чертой творчества Рязанова является как раз осознание того, что невозможно дать однозначные ответы на все те сложнейшие вопросы, которые возникают перед поэтом. И поэтому нахождение равновесия, выхода противоречит духу такой поэзии. Ее цель — постоянные и напряженные поиски, выдвижение все новых и новых вопросов».
С тех пор я внимательно слежу за творчеством поэта. Прочитала его книги в подлиннике, в том числе и последнюю «Путь-360». Самое общее впечатление: поэт встревожен, чем-то всерьез обеспокоен и напряженно размышляет, пытаясь найти выход из какой-то сложной ситуации. Порой даже непонятно — какой именно. Чувствуется большая эрудиция автора, страстность. То, что многое непонятно, ощущается даже как достоинство: значит, я не все знаю. Ведь, что греха таить, часто можно купить в магазине книги стихов и прозы, где все ясно уже с первой строчки. Потому-то они и пылятся на полках магазинов.
Рязанов даже среди сложных самый сложный. Жаль, что я не могу поспорить о нем с друзьями: книги Рязанова в переводе на русский пока не выходили.
Думаю, гадаю и не могу ответить на вопрос: что же это за явление — поэзия А. Рязанова? Хотелось бы услышать компетентное мнение критика или поэта.
Нина НИКОЛАЙЧИК,
учительница
СЕРПУХОВ
На письмо Н.Николайчик отвечает критик Валерий Липневич
Любой критик – прежде всего читатель. Компетентным он может быть в области тех явлений, которые уже стали историей литературы, остыли, затвердели в оценках. Каждое новое явление на какое-то время лишает критика ореола всеведения и всепонимания. Тогда воцаряется разноголосица мнений, пестрота суждений и противоречивость оценок – то есть нормальное состояние живой и развивающейся литературы.
Белорусская поэзия не избалована формальными новациями, но отнюдь не закоснела в традициях. Максим Танк спокойно проложил дорогу верлибру. Рыгор Бородулин смело усовершенствовал рифмованный стих, При этом они никогда не стремились прослыть новаторами только в области формы.
На ярком фоне, представленном именами Р. Бородулина, Г. Буравкина, А. Вертинского, С. Гаврусева, Н. Гилевича, А. Гречанинова, В. Зуенка, Я. Сипакова, последующие поколения делают попытку произвести «переоценку ценностей».
Первым, по словам Пимена Панченко, из поколения тридцатилетних вышел к всесоюзному признанию Владимир Некляев. Это удалось и Раисе Боровиковой, «давшей своеобразную аранжировку фольклора в духе современной поэтики». Ждут скорой встречи с русским читателем и такие сложившиеся поэты, как Евгения Янищиц, Таиса Бондарь, Валентина Ковтун, Галина Корженевская, Сергей Законников.
Ждет встречи с широким читателем и Алесь Рязанов.
Появление третьей книги А. Рязанова — «Координаты бытия» — вызвало сначала молчаливое замешательство в рядах белорусских критиков, а затем острую полемику. Молодой поэт сразу оказался в зоне пристрастного внимания. Он предложил свою по-этическую «антологию» вечных и всегда современных философских проблем. Но при всей всеобщности и общечеловечности, эти проблемы выросли на белорусской почве и органично зазвучали на белорусском языке. Молодой поэт продемонстрировал творческое усвоение опыта мировой литературы и доказал, что его родной язык прекрасно справляется с самым сложным и отвлеченным содержанием.
Если в первых сборниках лирический герой А. Рязанова выглядел этаким юным технократом, не ведающим тревог духа, скандирующим: «Экс- пе-ри-мен-та-то-ры не идут назад!» — то в «Координатах бытия» он выглядит уже иным. Словно тот же молодой человек эпохи НТР, быстро и легко усвоивший определенную сумму информации, неожиданно сталкивается с реальностью и... пасует перед ней. Оказывается, что жизнь вовсе не торопится уступать его разумным и энергичным требованиям. Герой встревожен, растерян. Он пристально вглядывается в мир, в самого себя, напряженно размышляет, мечется в поисках истины (Лабиринт Минотавра — частый образ книги).
«Стоит раздумье на пути встревоженного духа, как будто бьется взаперти, стекла не видя, муха» - строки Юрия Кузнецова точно определяют новую ситуацию лирического героя Рязанова и косвенно свидетельствуют, что где-то и на какое-то время пути их героев скрестились. Но если Ю. Кузнецов, обнаружив «край света—за первым углом», предпочел не искушать реальность встревоженным духом и «выпустил» его на просторы истории и фольклора, то А. Рязанов пробует остаться верным реальности, полагая, что раз она привела дух в смятение, то только ей под силу, его успокоить, прояснить.
«Стекло», отделяющее лирического героя Рязанова от мира, — просветительский рационализм, ведущий к волюнтаризму. Герой разбивает стекло, ранится и обна-руживает, что любовь, разум, доброта — единственные координаты, в системе которых действие становится оправданным и возможным.
«Путь-360» — новая книга А. Рязанова. Название символизирует путь жизни, круговорот в природе. В ней он обрушивает на традиционалистов весь свой богатый арсенал от поэм-монологов до «квантем». Квант поэзии — «квантема». Это миниатюра, построенная "на условно-ассоциативной образности, часто доведенной до крайности.
Новая книга заботливо выстроена, систематизирована еще в большей степени, чем предыдущая. В нее вошло девять тем-блоков, перекликающихся друг с другом, отмечающих движение героя на пути познания мира. Блок-тема состоит из поэмы, двух коротких стихотворений и двух «квантем». Поэма детально описывает какое-то событие, происходящее на грани реальности и фантастики и отражаемое в глубинах смятенного сознания. Два стихотворения -— выходы из глубин, возвращение к миру. Если поэмы близки по духу поэзии Юрия Кузнецова, то короткие стихотворения напоминают верлибры Вячеслава Куприянова. Заключают блок две «квантемы». Они апеллируют к фантазии читателя. Элемент узнавания в таких сложных текстах несет эстетическую функцию: знакомые идеи, образы, мотивы не только становятся опорой в трудном продвижении к сути книги, но и создают климат эмоционального приятия.
Как и в «Координатах бытия», поэмы расположены в разных плоскостях и выражают разные типы отношений с реальностью. В последней книге обнаружился сдвиг к абстрактно- мифологическому осмыслению действительности. Высокая духовность, свойственная Рязанову, все чаще в новой книге остается на уровне абстракции. Такова, например, «Первая поэма пути». Ее действие разворачивается в призрачной атмосфере кошмара на тему «город и человек». Испытания героя условны; вихри, водовороты, пейзажи страшного суда. И поэтому конечное примирение с городом выглядит неубедительно. А мужество героя, его гуманистический пафос кажутся всего лишь декларацией.
Творческий маятник Рязанова тяготеет к крайним отклонениям.
Безусловно, эти отклонения свидетельствуют о какой-то достаточно сложной и напряженной ситуации внутренней жизни. Но избыток интеллектуально-волевого начала, постоянное пришпоривание самого себя, желание разрешить все проблемы сразу и навсегда обрекают поэта на частичные и неудовлетворительные решения, на бесконечный бег по лестнице становления. Постоянные максимальные отклонения Рязанова — это ведь еще и доказательство — косвенное — силы «завода», силы таланта, который, как река во время половодья, рвет дамбы и размывает берега. Что это именно так, убеждают те вещи, в которых высокая духовность органически соединяется с ощущением естества жизни. И тогда проблемы сами вырастают из текста, а не кажутся искусственно привнесенными в него. «Поэма эха», «Поэма охоты» — несомненные удачи Рязанова. Именно в этих поэмах продолжен путь исследования реальной жизни, взаимоотношений между временем и личностью, наметившийся в «Координатах бытия». Вчитываясь в эти вещи, безусловно соглашаешься с Пименом Панченко, что «весь строй мышления поэта, чувств, образов — гуманистичный, повернутый открытым сердцем к людям», что «поэт утверждает жизнь, с ее сложностями, горем, с ее драмами и трагедиями».
В «Поэме охоты» Рязанов показал процесс преодоления бессознательного отношения к миру, которое чревато гибелью и для самого человека. «Я пойду и больше ничего не нарушу. Ты, солнце, свети-свети, ты, листок, зеленей» — вот конечный и убедительный вывод героя поэмы, старого охотника Сурмача, который «жил как все - впервые и вдруг».
Рязанова привлекает та отвага, с которой его герои несут искры высокого духа в мир, будь то Икар или чудак-старьевщик.
В «Поэме эха» поэт исследует трагедию непонятой и замкнувшейся в себе человечности. Исследует несколько жестковато, истоки этой жесткости — в кризисе романтического сознания, в субъективности, слишком резво опережающей реальность. Жесткость, переходящая в жестокость, - это всегда месть реальности за иллюзии.
Если пафос «Координат бытия» — поиски действенной духовности, то в новой книге ощущается некоторая усталость от этих поисков, какое-то утомительное топтание на месте, повторение пройденного. Все чаще Рязанов ограничивается парадоксами, долженствующими проиллюстрировать — в который раз! — сложность бытия и слабость человеческого разума. Все чаще, перефразируя самого Рязанова, расчет опережает прозрение. А прозрения по расчету ничего не открывают. И форма, чутко отзываясь на сдвиги в содержании, становится все зашифрованней, все герметичней.
И даже квалифицированный читатель, как наша уважаемая Н. Николайчик, частенько становится в тупик — слишком много остается за словом, в подтексте, да и ассоциации, как замечает П. Панченко в предисловии, бывают «слишком далековатыми».
Усложненность Рязанова, доходящая до «высокой» герметичности, — это реакция на посредственную гладкопись — «дурную» герметичность. Очевидно, что обе гер-метичности минуют реальность и разминаются с творчеством. Если «дурная» герметичность — следствие творческой несостоятельности личности, то «высокая» — следствие социальной инфантильности таланта.
Есть разные уровни герметичности. Крайняя - когда читатель остается наедине со словом, звуком, тенью звука. Рязанов сам же и поясняет, что приводит к этому: «Мы постоянно ищем одно слово, которое окончательно и полно высказало бы нас. Равным ему может быть только молчание. Это тоже слово, но со знаком минус, его потеря, его след, его отсутствие». Встревоженный дух от максималистских попыток полно и окончательно высказать себя — разом облегчить утомленную душу — приходит к молчанию, к слову со знаком минус.
А. Рязанов прекрасно осознает все опасности герметичности и старается преодолеть ее — об этом свидетельствуют его новые публикации.
«Чтобы быть традиционным — надо быть достаточно творческим». С этой формулой Рязанова можно согласиться. Но его требование «химичить по новым рецептам» выдает несколько упрощенное, рациональное понимание самого творчества, которое несводимо лишь к новому, к изобретению, к рецепту, которым еще никто не пользовался. Творчество - это всегда резонанс личности и мира. Вызвать его только собственными усилиями, пусть и титаническими, невозможно. Но прилагать эти усилия необходимо. Чем с завидным упорством и занимается Рязанов.
Рязанова трудно цитировать. Итог чтения отнюдь не сумма цитат, не конечные и жесткие формулировки. Рязанов роняет семена мысли, вырастить и снять урожай должен сам читатель.
Постскриптум
Вспоминаю эпопею с напечатанием этой статьи - компромиссного и сокращенного варианта из большой работы НА ПУТЯХ ВСТРЕВОЖЕННОГО ДУХА, которую побоялись давать в Дружбе Народов, и которую отнёс в ЛГ Галине Грибовской, курировавшей белорусскую литературу. И как ни странно, всего через год - после череды постановок и снятия в номер, сокращений и правок - статья всё-таки вышла. Правда, как раз за день до того, как братья-письменники должны были голосовать за мое вступление в Союз писателей Белоруссии. На заседании все дружно обсуждали статью из Литературки, а вспомнив зачем собрались, так же дружно и завалили. Как заметил тогда сочувственно Р. Бородулин: "Много печатаешься. И высокО..."
За это время я побывал во всех редакционных кабинетах, познакомился со всем начальством и понял, что писать для ЛГ - гиблое дело. Путь в никуда - если ты не собираешься становиться каким-нибудь немзером - а точнее: путь превращения критика в кретина. И , написав для них еще кое-что обещанное, прекратил с ними сотрудничество. А дружбу с Г.Г - сохранил до сих пор. Встречаясь, обязательно вспоминаем, как писали письмо читательницы и как придумывали ей имя и фамилию.