МАЛОСТЬ ЗАПОЗДАЛАЯ КАНТАТА НА ОТЪЕЗД ВОЗЛЮБЛЕННОГО БРАТА.
Борису Валенштейну
В Анапе не ждут,
из Одессы прут.
В войну играет Пицунда.
Батуми, задом поворотясь,
смакует кофе-глясе.
Кто смел — околачивает грейпфрут
на траверзе Трапезунда,
а кто не успел – разевает пасть
на траверзе Туапсе.
Когда ни горбушки и ни гроша —
куда деваться повстанцу,
пригнать свой некогда грозный корабль,
что ныне лишь — грозный скелет?
И рвётся измотанная душа
в весёлый город Констанцу,
где нету Привоза, где нет ни шиша,
но — опера и балет.
Там правят беспечный свой карнавал
весомо, грубо и зримо,
средь блеска фетяски и цоканья пуль,
стремясь забыться скорей,
сто тысяч импортных молдаван —
прямых наследников Рима —
под старый рояль, чей облупленный руль
нестарый крутит еврей.
Сквозь дым фиесты ты гонишь рояль
вдоль блеска её и треска,
и тешит душу штанов белизна,
и тугриков до хрена.
Но, время по капле украдкой крадя,
ты жмёшь из Безе в Энеску,
чтоб где-то в антракте на пять минут
приткнуться у Щедрина.
Сличая что у кого болит,
чьи боле суставы ржавы,
мы заключаем, что нам везёт —
не так всё мрачно пока,
хоть я — ветеран, а ты — инвалид
распада гнилой державы
(за что сподобились высшей из льгот —
воли валять дурака!).
Но вот, проскакивая Мендельсон,
сворачивая в Пуччини,
ты видишь: то, что ты там — рулевой, —
ещё не факт, что — жилец.
И если всё ж на судьбу не зол,
то разве по той причине,
что есть и награды для наc с тобой —
Сазанка да Ингулец.
Как редкие зубы, торчат огни,
ночная память безлюдна.
Затих на обочине автотурист,
вздремнувший накоротке.
В итоге — болтаемся мы одни
меж Керчью и Трапезундом,
без жен, без комплексов, налегке.
На спичечном коробке.
1993