2
...Последний перевал покорялся с трудом: минувшие дни выкладывались "по полной программе". Ломило плечи под тяжестью рюкзаков. Ныли ноги. Срывалось дыхание.
Последние несколько десятков метров, отделяющие нас от седловины перевала, крутизна была такая, что я мог, пожелай лишь этого, поставить лыжу на голову Николая, идущего следом.
Стоило взглянуть на его ресницы и брови, редкую щетину на щеках, покрытые инеем, на сосульки, свисавшие с воротника свитера, выпиравшего из-под анорака, чтобы сразу понять, что сорокаградусный мороз не спадает.
Задыхаясь, я и Николай, а чуть позже и Серёга миновали снежный козырёк и остановились перед входом в расселину. Глянули вниз -- Виктор делал передышку сотней метров ниже.
На подъёме хребет защищал нас от восточного ветра, а тут - владычествовал: он собирался широкой воронкой восточного входа на перевал, упрессовывался в узость прохода, чтобы, прорвавшись на западную сторону хребта, обрушится на нас с удвоенной силой, мгновенно выдувая тепло из-под одежды.
- Парни, гляньте сюда! - непоседливый Сергей успел осмотреться и нашёл что-то на скале, образующей левую стену коридора перевала. Мы с Николаем подошли. К серому камню были привинчены 5 или 6 латунных и из нержавеющей стали табличек с именами погибших на перевале людей и датами их рождения и смерти.
- Минут двадцать простоим тут, Витьку дожидаясь, и тоже - покойники! - невесёлая шутка Николая прозвучала предупреждением, Виктор всё растягивал передышку.
-Буксиром?- сказал я. Парни, молча кивнув, шагнули к рюкзакам: у каждого из нас на всякий пожарный случай было по 25 метров реп-шнура. Достали, срастили, переглянулись.
- Пушок, ты легче, тебе - вниз!
Серёга замялся:
- У Коли одна рука, тяжело будет тащить.
- Справимся.
За считанные минуты Пушок спустился к Виктору, помог снять тому рюкзак, и махнул рукой. Минут через десять мы были уже готовы продолжить путь, и тут я заметил, что Виктор захромал. Выяснилось -- стёр ногу. Хуже не придумаешь - беда...
Спустились с перевала мы быстро. Но зимний день - с рукавичку, солнце зашло, до кромки леса было не менее 7 километров по глубокому снегу, Виктор скис, а мороз... А мороз всё крепчал.
-Ребята, делимся!- сказал я,- Серёга, ты с Витькой остаёшься и не даёшь ему стоять. Мы с Николаем уходим вперёд ставить лагерь. Если не подойдёте к тому времени, когда разведём огонь, я выйду навстречу!
Следующие полтора-два часа были настоящим кошмаром. Мы с Николаем, вымотанные до предела, никак не могли найти сухостойное дерево на дрова, пока не догадались искать пни. Туристы, предшествующие нам, валили сухостой на уровне пояса, стоя на лыжах на глубоком снегу, раскопав который, мы могли спилить сутунок около двух метров длиной - невольный их дар.
Как же мы устали. Организм, израсходовавший запасы, требовал еды и тепла, затуманивалось сознание, крупный озноб сотрясал тело, а мы пилили и кололи, разгребали снег, всё это почти в полной темноте и из последних сил.
Наконец слабый огонёк спички перекинулся на смолистую щепку, наструганную "ёршиком", на другую, и заполыхало ровно и мощно в недвижном воздухе пламя, трещали поленья, пожираемые огнём, а мы не могли даже словом перекинуться.
Я заставил себя отойти в сторону, чтобы треск костра не мешал услышать шорох лыж по снегу. И - ни звука.
Повернулся, подошёл к костру, начал цеплять лыжи, и тут почувствовал прикосновение. Обернулся. Николай протягивал мне дымящуюся кружку:
- Пей! Кипяток, сгущёнка и полшоколадки. Иначе не дойдёшь.
- А себе?
-Чтоб быстрее, снега набрал совсем чуток. Уйдёшь - себе вскипячу...
Я пил и с нестерпимой жалостью смотрел, как у него непроизвольно, синхронно с каждым моим глотком, двигался кадык на по-мальчишески худой шее. Но лицо его ничего, кроме смертельной усталости не выражало.
- Не засни! Кашеварь. Главное, к нашему приходу должен быть чай! - сказал я, хоть это было и лишнее: всё было ясно и так.
Я уходил от тепла и света костра в темноту по ставшей на морозе почти идеальной лыжне, слыша удары топора: однорукий Николай, чтоб не заснуть, колол дрова...