Идёт в пустыне караван.
Вдали оазис зеленеет.
Возможен зрения обман
у тех, кто зрение имеет.
Погонщик потянул вожжу,
направил важного верблюда
вперёд, навстречу миражу,
глазами пожирая чудо.
Увы. Опять одни пески
уныло горизонт колеблют.
Испепеляющей тоски
врастают в грудь сухие стебли.
Вот приближается бархан,
зловещим солнцем раскалённый;
на склон пристроился варан,
следит за шествием колонны.
Глаза - буравчиками, как
у злого демона из ада -
в них притаился полумрак
и долгожданная прохлада.
Галлюцинации плоды
шлёт равнодушная природа,
стирая в памяти следы
от предыдущего похода.
В висках затих тяжёлый стук,
и сердце будто бьётся реже;
пахнуло сыростью, вокруг
взошла трава, и ветер свежий
доставил путникам слова
невозмутимого уродца:
"Правей - кишлак, и в нём есть два,
водой наполненных, колодца".
Через минуту головной
верблюд качнулся величаво,
наездник сделал знак "за мной",
и караван свернул направо,
невольниц трепетную кладь
невольно жертвуя пустыне.
Последней, впрочем, наплевать:
кто господа, а кто - рабыни.
Их неприветливо губя
катастрофическою силой
взяла пустыня на себя
заботу быть для них могилой.
Сменив спокойный суховей
неистовой песчаной бурей,
трепала скот, секла людей,
как сотни разьярённых фурий.
***
На это место раз в году
варан заглядывает в гости,
справляя малую нужду
на отшлифованные кости.
Затем раскладывает кал.
В глазах бесчувственного гада,
покуда длится ритуал,
таятся сумрак и прохлада.