А потом на меня нападает обжорство. То есть сначала я держусь, сам поражаясь своей выдержке и заражая нею поражённых мною окружающих. Раздражённо бурча впалым животом и жадно сглатывая жиденькую постную слюну. Несыто обгладывая нескромным взглядом всё скоромное и пресыщенно отвергая постное. Но только - в уме! Пасть – на замок! Только взглядом, томящимся и тёмными очками ото всех сокрытым! Только мысленно, бессмысленно, но – чувственно, чутким носом цепляя ниточку запаха, ибо только она одна и в силе вывести меня назад, в люди, из аскетического лабиринта моего псевдогероического имиджа.
Мифическая персонка в сверкающих латах мечтательно бряцающая мечом – это я. Развёрнутые плечи, непреклонность насмешливого взора, стопроцентная улыбка, прилипшая к отбеленным зубам, убелённый и облагороженный сединами череп – это вам. Днём. Мне же – в темени темечка моего ухмыляется дожидающий своего часа тайный, но буйный полузверь – я. Не часть меня, часа своего ждущая и жрущая поедом праведную мою половину в ожидании незаконного своего торжества. А весь – я: полный, цельный, нацеленный на свою над собою победу, на беду свою, на боль свою, на удушливую радость души своей. Обжорством низвергающий себя в бездны безвыходного лабиринта, падший, падкий на сладкое и с горечью, с кислой ухмылкою себе и вам в этом признающийся. Признающий и принимающий свою бесславную викторию над славным своим поражением.
Я – Минотавр. Я – Ад Ариадны и яд Тезея, который регулярно героически убивает меня и затем – снова и снова - становится мною же. Обрывая нить, протянутую влюбившейся в него цепкою паучихой, маскирует он свою победу под своё поражение. Я – отравленный плод любви всего человеческого ко всему аскетическому, в скиту лабиринта полускотскую победу свою одиноко торжествующий, «и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у меня меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим пльсом…». И я же – Тезей, на тайном и одиноком пиршестве своём сердечно выклёвывающий собственные свои печень, лёгкие и прочие аппетитно шкварчащие горячей кровью субпродукты…
Обжорство – не часть меня. Оно – весь я: Рыцарь Здорового Образа, гурманствующий Гуру Аскетизма, аппетитно причмокивая доедающий человеческое своё начало в ожидании нечеловеческого своего завершения. Но когда, наконец, вскарабкаюсь я на вершину довершения трудов своих праведнических, то там, на пике своих свершений, с «зияющих своих высот», с «белым венчиком из роз» в шуе, болтая бокалом амброзии, зажатым в деснице, я, шумно икая, возвещу наконец, что ничто человеческое и мне – не чуждо. Как и вам – ничто нечеловеческое, то бишь - великопостническое. Что мы – одно и мы низвергаемся совместно в бездны обжорства для постижения вершин аскетизма.
Мы – homo homini, и мы же - lupus est. Осанна нам, ибо мы – одно, ибо только одинаковые – не одиноки. Приятного нам аппетита и приятного мне – аскетизма. И Jedem - das seine, и каждому – своё. Аминь и приятного всем аппетита!