В острие горы жил смазливый енот, который отпускал слова копаться в иле.
Самка енота – ерута – была красивой обильной на спелые шутки дамочкой в полном расцвете сумок. В сумчатом ее чреве копошились два-три енотрика. Смешные собачки полоскали сахар в утлом корытце родительских дней. Один, единица, раз.
Так учила их считать мать, считывать счастье с сосков.
Отец ентового непоседливого и не последнего воинства любил спускаться с горы и в приглушенном свете гнилушек рассказывать забористые сказки, нашептанные ему самими звездами. А что было еще делать?
Когда заря над дальним городом вставала над сумерками, поражая их острым копьем, малыши-еноты толкали друг друга в бока и просыпались в едином порыве смотреть, как кубарем катится предрассветное время.
Долгими зимними вечерами отец-енот просеивал ситом все, что написал за лето и осень. Оставалось совсем не много, какие-то крохи. Их вешали на стены, собирали в мешочки и укладывали под подушки. Небословное эхо, закатанное под пух и перья, тормошило их до весны, не позволяя заснуть дольше, чем на ночь.
Еноты были смешным народцем, и поэтому я рассказал вам о них.
А про море и морковку в следующий раз.