Грациозна твоя прирожденная стать.
И кому, как не мне в этот легкий морозец
пред тобой на колени не встать, а упасть,
изменив клочковатой расчетливой прозе.
И удариться в ритм перепуганных рифм,
и обуглиться вмиг, на ветру догорая.
И остаться лежать, как потерянный миф,
как пустой уголек, на снегу за сараем.
Ты уже не придешь в эту мрачную сень,
где крысятничал день, где помойная яма.
Да и мне за тобою не то, чтобы лень,
и не то, чтобы так не советует мама.
Я не пленник любви, и не всадник времен.
Но пленительна стать деревенской соседки –
я походкой ее и глазами сражен.
А такие сражения в жизни так редки.
«Вы пьяны?!»
Да, я пьян. Ну, не то, чтобы пьян –
остограмлен заради сердешного дела.
Неотесан, как самый последний болван,
и, как тот новобранец, дурной и несмелый.
Но уходит она. И крепчает мороз.
Я лежу на снегу догоревшим поленом.
Постоял надо мной пробегающий пес,
поразмыслил о том, что всё бренно и тленно.
Я прижмусь к тебе телом, кудлатый стервец,
над коленом моим задирающий лапу.
И тогда ты поймешь, как срывает крестец
у кандального ссыльного месяц этапа.
И тогда ты поймешь, как орет воронье
над бредущей толпой, дожидаясь добычи.
Ты поймешь, дуралей, вдоль дороги ссанье –
это просто нужда, а не русский обычай.
Холод, оттепель, дождь, снова холод и смрад.
День за днем – бесконечна дорога и бремя.
И стирается память. Забывается взгляд.
И теряется смысл. И не движется время.
И тогда ты поймешь, мой неряшливый друг,
что такое упасть перед ней на колени
и остаться лежать, пробуждая испуг
у того, кто меня призывал ко спасенью.
А соседка войдет в свой натопленный дом,
дом, где запах избы смешан с запахом хлеба.
И останется каждый из нас при своем.
Ей – устроенный быт, мне – морозное небо.