не она
октябрь пришёл в аллеи, как налоговая.
а ты как первый снег свалилась на голову.
я, помнится, любил смотреть на голую
и спящую тебя с утра ещё.
ты полностью со всеми одинаковая
и это-то в тебе и хорошо.
с тобой и говорить совсем нам не о чем:
безумный книжный червь с банальным неучем.
коверкала ты дико, не краснеючи
великий не придержанный язык.
фонарь, поскольку опереться не на что
к облупленной стене стоял впритык
и мы, обнявшись в желтоватом конусе,
лишались постепенно оба скованности
на лавке, вроде необычной конницы,
во тьму боец уходит за бойцом.
и в ней друг друга потеряли вскорости.
я шёл, ментоля нёбо леденцом.
судьба, обычно не считаясь с планами,
их жжёт дотла азартно в синем пламени,
молитвы богу посылают спамеры,
но всё это, как водится, вотще.
возможно, мир построен был неправильно,
неправильно устроен вообще.
прошло два года – всё истёрлось в памяти
до дыр, до блеска и почти до паники.
в суме у хроноса не густо с пряниками,
всё больше людям раздаёт кнута.
мука закончилась как будто прямо-таки
в сусеках неба, дальше – темнота.
но в том-то оказалось всё и дело, что
меня там не было и милой девочки.
и облака краснели, как в разделочной
забрызганный артериальной пол.
во рту не леденец тогда, а денежка
лежала, и – по привкусу – обол.
я всё наврал – с тобой нас вовсе не было,
не мы с тобой на колченогой мебели
от жизни удовольствий плотских требовали,
ты стёрлась, голове моей тесна.
в реальности тебя нет, только в вебе ты,
и вообще тогда была весна.
кино
воспоминание – плохо нарезанный ролик.
спец по эффектам излишне использовал блюр.
в нём навсегда нам обоим прописаны роли.
ты меня любишь там, я тебя тоже люблю.
там вдоль бордюра гуляем, любуясь закатом,
и оператор взял крупно в ладони ладонь.
пьянь, что гуляет вокруг, остаётся за кадром.
только река и в неё погружённый огонь.
вот общим планом внезапно начавшийся ливень.
люди двоятся в воде наподобие карт.
только тасуя их, бог остаётся счастливым.
мы забегаем в ряды, улыбаясь. стоп-кадр.
будем стоять, замерев, у колонны в обнимку,
десять, пятнадцать минут, полчаса, два часа.
запечатлённые будто бы на фотоснимке –
сколько задержат нас плачущие небеса.
дальше кино продолжает идти в перемотке
(скуку и ссоры убрал нелинейный монтаж).
по воскресеньям – кафе, пиццерия и шмотки,
свадьба, ребёнок, квартира, четвёртый этаж.
следующий эпизод, как в каком-то слайд-шоу:
дети растут у детей, как грибы, что ни час.
полная чаша, друзья, в общем, всё хорошо у
нас, хорошо в этом фильме у нас всё, у нас.
только реальность похожа на фильмы не очень,
да и с тобой мы – не пара из древних легенд.
листья вбивает в асфальт истеричная осень,
наш сценарист позабыл написать хеппи энд.
я, в лучшем случае, разве на роли камео,
я отыграю совсем небольшой эпизод.
слышишь смолкает, становится вроде светлее.
как хорошо, что мы дома оставили зонт!
888
три года как закончен институт,
и жизнь идёт, всё больше обольщая:
в начальники работать не берут,
уют в квартире, но на что уют,
с ним разница для счастья небольшая.
подруги, как по сговору детей
родили и повыходили замуж.
живут, как все – без всяких там затей,
поди, в карманах тысячи рублей
наверняка, и под подушкой залежь.
а вот она - с работы в интернет.
в окошке ветер с деревянным шивой
сражается. а денег нет как нет.
и парень – хорошо интеллигент,
не очень только хорошо, что вшивый.
иные – те, с кем ранее душой
срослась – далече, а кто здесь – другие
(подруга, что делилась с ней лапшой,
ведь так удобно есть правше с левшой
из миски общей), днесь – не дорогие.
уехал парень месяц как. она
скучает, иногда выходит в город.
исида, пылью по края полна,
вдоль колоннады, как у ног слона
блестящий мусор по панели гонит.
не хочется, хоть надо, изменять,
а нынче у людей такие нравы –
блудливым и неверным исполать.
но – старомодна, и идёт опять
домой, чтоб в неводе, как рыба плавать,
грохочет телевизор – каждый нуль
пробился в шоумены или звёзды.
балкон открыт и сквозь прозрачный тюль
втекает в комнату её июль,
точней его, как водка, жаркий воздух.
назавтра снова жить среди коллег –
вульгарных баб и дядек похотливых -
моральных, да и умственных калек,
(как нынче и не двадцать первый век)
от тупости и пошлости счастливых.
пусть и не я, тогда уж кто бы хоть
ей подарил мечтаемое счастье,
чтоб этот город всё же побороть,
людей, что на скелете носят плоть,
а не душе, дома – бетон и пластик.
как сёрфер на гладильной вдаль доске
по радиоволнам, полуживая,
с утра, морскую воду на щеке
почувствовав, в далёком далеке
теряется, всё дальше уплывая…
переправа
зазвонил телефон,
сообщили о смерти.
сегодня, допустим, он.
завтра кто будет по смете?
выпал и стаял снег.
топаю до остановки –
молодой человек
из дешёвой столовки.
то ли за лету мне,
то ли за волгу ехать.
впрочем, неважно, не
к спеху, теперь не к спеху.
мужской, по всему, индивид
с женским, являя счастье,
обнявшись крепко, стоит.
их разорвёт на части:
один пойдёт домой,
другая домой поедет.
город, болен зимой,
температурит и бредит.
скоро будут на льду
скользить железные тачки,
сминая себе на лбу
металл, а многоэтажки
от тьмы посходят с ума,
ведь это очень легко, где
топорщит с крыши зима
свои алмазные когти.
и вроде уже вот-вот
им перережут горло
или вспорют живот,
чтоб жёлтая кровь попёрла.
автобус уже подошёл,
воду плеснул, как из кадки.
пытаюсь достать обол
из дырявой подкладки.
вряд ли дожить до весны,
руки мокры от пота.
за переправу возьми,
лодочник, или кто там.
ссора
крылатый мусор реет по двору,
закрыли солнце облака.
весь город погружаться под воду
сегодня осень обрекла.
и тоже самое внутри у нас
по эту сторону окна –
мы снова здравый смысл отринули,
ругаясь нынче дотемна.
ты ненавидишь всеми чакрами
своей огромнейшей души
меня и машешь, как нунчаками,
помешивая левой щи,
сосисками – привыкли ссориться,
на «раз, два, три» конфликт готов –
слова слетают вроде сора со
сведённых судорогой ртов.
под пылесос – корягу пластиковую
стремительно ползёт змея,
всё тело тощее распластывая –
возлюбленнейшая моя.
наружу выхожу проветриться,
панельные дома во тьме
навроде некоего тетриса
в глаза настырно лезут мне.
напиться ли, сходить на лево ли –
не всё ли, в общем-то, равно.
зависли на каком-то левеле
с тобой мы очень уж давно.
и в пульте западают клавиши,
и вновь до самого утра
в мозгу моём ты не укладываешься,
однообразная игра.
на деле выброшу лишь в мусорку
я целлофановый пакет,
покамест затихает музыка
и в окнах выключают свет.
фигура в растушёвке дождика –
я через пять минут туда
вернусь, где поломались джойстики
и спутались все провода.
междугородний рейс
глазами шаря, как какой квазар
по скученной ватаге пассажиров,
он напрочь обокрал автовокзал,
в нутро изгвазданное положив их.
чуть погодя, в салоне надышав,
снимают люди шапки и береты,
расстёгиваются, мусолят шарф
и мнут в ладонях рваные билеты.
моргает красным глазом светофор,
и, потому что стало чуть теплее,
одни заводят вялый разговор,
другие то и дело тычут в плеер.
случайные, пришедшие сюда
из разных мест совсем чужие люди!
соседей терпят как они, когда
друг друга и не знают и не любят?
и засыпают и глядят в окно,
где всё не прекращается мельканье –
как будто крутят скучное кино
и вечер, уподобясь амальгаме,
лицо в стекле трясущемся троит,
и небо дождь высмаркивает в озимь –
хронический тяжёлый гайморит
два месяца не отпускает осень.
вперегонки из леса поперёк,
чтоб рейсу до конца не докатиться,
разбрасывая пожелтевших блох,
берёзы мчатся, словно далматинцы.
автобус, поворот очередной
преодолев, чуть завалился набок.
машины обгоняют по одной.
он пропускает их вперёд, как слабых.
вот линии электропередач
держа, идут обглоданные башни
и, разогнавшись, убегают вскачь,
на что смотреть невыносимо страшно.
оставьте нас, на счастье и беду,
в беспамятстве, по одному оставьте.
идёт автобус, комкая слюду
осенних луж на вымерзшем асфальте.
переезд
день остался нам до переезда.
мы оставим нагретое место,
где мы были всех ближе до звёзд.
удалимся как лишний нарост.
а сейчас бродит по полу веник,
находя в закутках ерунду:
медный шлак закатившихся денег,
диск, потерянный в прошлом году.
наслоившись под мебелью, мусор
ждал момента и вроде укуса
вещи в ящиках пыльных шкафов.
человек не бывает готов
рассмотреть позабытые вещи –
в каждой как бы прожитая часть
этой жизни всё больше зловещей.
он рассматривает целый час
свой дневник или книгу, футболку,
позаброшенные осколки
вазы, спящие мирно в пыли.
как забыть мы всё это могли?
а потом собираем в пакеты
весь совместно накопленный скарб
и выносим в зелёное лето.
и такого же цвета тоска.
мы забрали бельё и посуду,
мы уедем сегодня отсюда,
позабыв разве что на ходу
за собой унести пустоту.
выключатель нажму я в квартире,
замечтавшей уже о чужом,
ей, не смогшей свершить харакири,
сам ключом проверну как ножом,
изувечив железный живот,
но она не умрёт.
общий компьютер
и видео и фото
с компьютера я стёр.
весь день играю что-то
в одну игру «сапёр».
все файлы и все папки,
где были мы с тобой
уведены за лапки
в корзину на убой.
вон там стоим в обнимку,
целую я тебя.
я очищаю снимки,
как память от репья.
компьютер – кладовая,
где общая из нас
та память, что, не знаю,
в мозгах не убралась.
компьютер – отпечаток
совместной жизни двух,
пока в пространных чатах
спор вовсе не потух.
как отоларинголог,
держа потёртый диск
по горлу пыльных полок
устраиваю иск.
теперь все фильмы, песни,
что вместе каждый день –
история болезни,
пространный бюллетень.
раз ты пока осталась
ещё в моём мозгу,
в компьютере, как старость
тебя стереть смогу.
поддельное пространство
ещё с тобой делить
не буду больше – баста –
«delete», «delete», «delete».
пароль на почту скоро
поставлю, как замок.
лишь твой рекорд в сапёра
побить так и не смог.
у вокзала
е. н.
провожаю тебя надолго я.
ни на век, ни на год, ни до вечера –
навсегда. твои взгляды колкие,
а мои теперь недоверчивые.
мы стоим у вокзального выхода,
в желтизне фонарного конуса,
в облачках наших общих выдохов
только точки из снега, как в комиксах.
посыпает как будто нехотя
проходящих, поскольку по фигу,
одноглазый неряха перхотью,
с видом согнутого дистрофика.
из одежды трусы бумажные
на всём теле его бетонированном
и среда для него не страшная:
он стоит на месте, что б ни было там.
и проносятся сумасшедшие,
на секунду в уши просовывая,
из окна приоткрытого шершни нам
песни глупые и попсовые,
уезжают, закинув за спину
хвост за ними скользящий волоком,
светофоры моргают заспанно,
небеса затянулись войлоком.
зацепиться мне больше не за кого,
я как снег, что течёт за шиворот,
как уедешь, замечу резкую
перемену – город завшивеет.
от набрякших слёз всё призрачное,
и щиты рекламные с брендами
исказились, публично капризничая
и толпа смешалась как в блендере.
ну, прощай. и пусть не потребуются
наши чувства, но будут в памяти,
как последние автобус с троллейбусом,
что сейчас убежали в панике.
ухожу я в сумерки снежные
в перехода тёмное лядвие.
наши жизни теперь не смежные,
хоть любовь не сломалась надвое.
вечерняя остановка
из гостей ушёл. аллеи
полулысые алели
кое-где.
фонари глазели, сгорбясь,
в лужи, видя свой же корпус
в их воде.
небо, как черничный йогурт.
зонт забыл, но, слава богу,
капюшон
есть. ругая непогоду
и обруливая воду,
я пошёл.
лучше бы остался на ночь:
локти промочил и напрочь
правый кед.
деньги просадил по пьяни.
чирик скомканный в кармане –
больше нет.
на дымящей теплотрассе
пёс, в клубок свернувшись, трясся –
пялит на
проходящих зенки. пусто
в бэге, нет – пирог с капустой.
кушай, на.
ты голодный, я несчастный,
жуй давай, мудак ушастый,
нам с тобой
тут живётся еле-еле
и держать нам надоело
хвост трубой.
дождь ведёт с ребёнком диспут –
плачут оба. смотрят из-под
козырька
остановки на машины
два потрепанных страшилы –
старика.
греется друг другом пара,
выпуская струи пара
изо ртов,
без стыда и остановки.
на боку у остановки:
«всем fuck off».
наглый взгляд угрюмых буркал,
поллитровкой пива булькает,
в адидас
всунутый, от незнакомца
лучше всё же отвернёмся –
двинет в глаз.
прыгая и глядя в оба
вяло тащится автобус,
за день сыт
переваренными в чреве
спорами поганок в гневе.
небо ссыт.
катится ко мне кондуктор
пола женского – надутый
помидор,
сумчатое местной флоры
или фауны, которой
контролёр.
села, ковыряя чирей,
забрала последний чирик,
больше нет.
монотонный долгий ливень.
как он, может быть, счастливый
мой билет?