Далеко, далеко, где-то там, в самом первом начале,
Затерялись во мгле все начальные грезы мои.
Пронеслась моя жизнь – и на звездной какой-то спирали
Пронеслись мои искры – и смолкли мои соловьи.
Пронеслась моя жизнь – угасая в нахлынувшем снеге.
(Да и всё пронесется – сгорая за Млечным кольцом.)
И стремится мой дух на свои прожитые ночлеги,
И склоняется память над первым своим каганцом.
Ничего не видать. Только слышу – растренькались пташки
Да разохались квочки, купаясь в пыли на жаре.
Вот лежу я, младенец, в дощаной своей колымажке
Под сладчайшею сенью – у прясел дедка, во дворе.
В колымажке своей... Или в бабкином старом корыте?
Ничего я не вижу. Любое на выбор сойдет.
Только чую одно – что лежу под дворовым укрытьем
И что жаркое солнце стоит у раскрытых ворот.
И хочу я взглянуть – да не вырвусь из тягостной спячки,
Извиваюсь, кручусь, а лицо моё – в зуде лихом.
И с глазёнок своих я сдираю сухие болячки,
Огневые болячки, что иначе оспой зовём.
Золотая ветрянка! Не вспомню тебя порицаньем,
Да уж больно занудно, и веки – запекшийся клей...
А что дальше – увы! Набегает волна замыканья –
И забвение вновь, пустота в кладовушке моей...
Только вновь – просыпаюсь. И слышу какие-то всхлипы.
Открываю глаза – за оконницей зимний уют.
А у двери я вижу согбенного деда Филиппа,
Он стоит у порога – и с плачем бросает хомут.
И гремит у порога замерзшая конская шкура.
Это в доме – несчастье: расшибся конек Воронок!
Испугался чегой-то, оглобли повыломал сдуру
И с моста – в полынью, с высоты – да под самый ледок.
Ах ты, дедушка-деда! Село роковое Медвёдки!
За гвоздишками ездил. Да вот – подкузьмила река...
И рыдает мой Филя, не зная слезам укоротки,
Да и сам я рыдаю: не стало у нас Воронка!
Эти слезы – такие, что нет им цены и названья:
Погибает лошадка – заахает весь сельсовет!..
Только снова – провал и глухая волна замыканья,
Только вновь – пустота, ни просветлинки в памяти нет.
А Земля всё летит по своей кольцевой магистрали
И всё тщится с концами свести горевые концы...
И раздвинулся мрак и на звёздной какой-то спирали
Я опять свою память, как лошадь, беру под уздцы.
И теперь уже вижу: так солнечно в нашей избенке!
Снеготал за окошком. Звенит под капелью бадья.
Только снова несчастье: пропали мои сапожонки,
Что из войлока сшила честная мамаша моя!
И в дому – суматоха. И всё так навеки знакомо:
Раскудахталась бабка, избегались тетки вокруг.
Запропали сапожки!.. А в окна стучится солома,
Аржаная солома, такая лучистая вдруг!
Ах, не я ли, не я ли сидел там в сладчайшей истоме?
И всё чудится мне: сапожки мои – именно там,
В этих самых снопах, в этой самой весенней соломе,
Где я только что прыгал – и падал на смех воробьям!..
Пронеслась моя жизнь – угасая в нахлынувшем снеге.
(Да и всё пронесётся – сгорая за Млечным кольцом.)
И стремится мой дух на свои прожитые ночлеги,
И склоняется память над первым своим каганцом.
Возвращаюсь туда – и брожу возле дедова дома,
Что давно уже – прах. Да и прах-то развеян вокруг.
И всё кажется мне, что стучится в окошко солома,
Золотая солома – такая лучистая вдруг!
1982