(Финмор Вильварин, между 509 и 518 гг. ПЭ, Ангбанд.)
Вверх-вниз, вверх-вниз. Наверное, это волны закатного океана ласкают феа, вверх-вниз, вверх-вниз, и с каждой волной все ближе и ближе чертоги Мандоса. Лучи солнца нежно гладят кожу лица, рисуют лепестки мэллорна на веках, им совсем не противно: та роа, искореженная Врагом и пламенем, отброшена, как рваный плащ. Никакой сырости, воздух свежий и хрустящий, только пахнет почему-то не морской солью, а сосновыми иголками и снегом.
Снег. Холодно. Настоящий мороз, не мерзкий холодок шахт, а морозец ясного весеннего утра в горах. Лишь почти по-летнему яркие лучи солнца намекают, что в остальном мире, не вздернутом на ржавые пики стальных гор, наступила весна. И почему так болят руки и ноги, как будто на них снова защелкнулись тесные кандалы черной стали? Откуда вообще у феа руки и ноги? Открыть глаза: свет, много света, это чувствуется даже сквозь веки, но открыть их не получается, кажется, к каждой из них привязан ствол вековой сосны, залитый собственной смолой, крепко прилипший к породившему его серому камню неприступных скал.
- Думп мааткуу!
В такой прекрасный, почти не чем не омраченный сон, ворвалось скрипение орочьей речи. Очередная волна, казалось, забросила меня к самому небу, кандалы исчезли. Я лечу! С каждым мигом воздух вокруг становился все плотнее, казалось, сейчас я просто улягусь на нем, как на лучшей из перин, но с каждым мигом меня в эту перину и вжимало все сильнее. Воздух забивался в рот, выворачивал ноздри и губы, рвал веки. Глаза, наконец, распахнулись. В них ворвалось сияние снега, голубизна неба, сумрачность гранита, которая вобрала в себя все цвета камня - надо лишь присмотреться. Весь мир. Но всего на мгновенье. И снова тьма.
Боль. Она пронизывает всё. Тело, кажется, стало кувшином, наполненным болью. Но боль имеет не меньше оттенков, чем тьма, я знаю, меня долго и хорошо учили, лучшие мастера. Вот и сейчас каплей расплавленного металла она стекается к левой, несчастной ноге. Остальное тело наполнено лишь её туманом, тошнотворно-розовыми испарениями боли. Это можно терпеть, это не мешает думать и почти не мешает действовать, ведь роа - лишь покров для феа. Медленно и осторожно разлеплю веки, теперь я понимаю, что мешало мне: это не смола, это кровь.
Трупы. Сотни, если не тысячи трупов вокруг, большинство из них изрядно поедено, многие вообще лишены плоти, но уцелевших достаточно, что бы понять – здесь все народы Средиземья, эльфы и гномы, люди всех земель, орки и тролли. Здесь были все. Судя по состоянию костей, лежащих в основании братской могилы, это кладбище пополнялось не первую сотню лет. А высоко вверху, на белоснежном саване горы, зияла тьмой прореха пещеры. На самом её краю виднелись два крошечных, не больше мухи, пятна орочьих тел. Мои могильщики, почетный эскорт. Думаю, прах моего прадеда взвился смерчем в своей урне в этот миг.
Ладно, хватит оттягивать неизбежное. Я опустил взгляд на собственное тело. В лучах восходящего солнца оно не казалось столь ужасным, как в пещере. Да, кожу покрывали разводы черной угольной пыли и чего-то желто-зеленого, но о происхождении этого вещества я решил не задумываться. Да, руки в лопнувших пузырях мозолей, ногти сорваны до крови и забиты все той же угольной пылью. Сын сестры моей матери, думается, нашел бы здесь повод для самоубийства. Но ничего общего с тем чудовищем, которое предстало передо мной в шахтной луже в неверном свете факелов, ничего, с чем бы не справилась горячая ванна и долгий отдых.
Но, когда мой взгляд опустился, я понял, что надеяться на это нельзя. С левой ногой, ставшей излюбленным домом боли в моей роа, все было плохо. Ссадины, синяки и отёки - это ничего, а вот странный изгиб в верхней трети бедра… Он отнимал надежду не только на лёгкий эльфийский бег, дар великого Манве, но и просто на то, чтобы встать на ноги. А убраться отсюда следовало поскорее, многие трупы были умело и с удовольствием объедены. Сейчас вокруг пусто, но падальщики всегда предпочитали ночь, а к этому времени мне нужно оказаться подальше от их трапезной.
Ущелье открывало лишь два пути даже для здорового, не говоря обо мне. На севере ждала только привычная боль. Поэтому, обдирая кожу, я взгромоздился на локти, и, воззвав к Тулкасу, который из валар более всех знает о страданиях, пополз на юг.
…Боль тянулась за мной хвостом.