Под Устьинским мостом бежала предосенняя Москва-река, на ее водах качался зеленый воздушный шарик. Было почти безоблачно и совсем не холодно. Шарику очень хотелось подняться в небо и погулять там немножко, но, то ли из-за каких-то законов, придуманных физиками, то ли по каким-то другим причинам, вода не отпускала, и ничего не оставалось ему, как только делать жалкие попытки плыть хотя бы не по течению. В этом, правда, помогал ветер. Но тогда в соревновании двух стихий Шарик был всего лишь перетягиваемым канатом, и это было очень обидно.
Такую вот картину с моста наблюдал парень, лет двадцати пяти, и в голову ему лезла всякая чушь. Звали его, кажется, Ян, но все давно забыли как его зовут, и, я думаю, зовись он Костя, Вася или еще как-нибудь – в жизни его ничего не изменилось бы. Знакомые прозвали его Тосик (от слова тоска), и это стало его главным именем.
Шарик, на мгновенье, оторвался от воды, но тут же волна от проскочившего катера снова притянула его в свои объятья.
-- Странно, это все мне что-то напоминает… - подумал Тосик, но голова его снова заполнилась мыслями, налетавшими постоянно друг на друга.
Он стал вспоминать о том, как кто-то в трамвае был задушен собственным шарфом в толчее. И потом, когда с трудом удалось извлечь тело из рокового транспорта, голосили бабы и ругались мужики, хая власти, строй, начальство, соседей и водителей трамваев. Тогда всем было наплевать на несчастного человека, так нелепо окончившего свою неизвестную жизнь. Тосику, собственно, тоже до него не было дела, но он испытал странное чувство, провожая взглядом выносимое тело со светлым, отрешенным лицом.
-- А какое было бы лицо у меня, если бы я был в таком не к месту длинном шарфе? – думал он теперь.
-- Навряд ли менее отрешенное, но вот как на счет света?... никогда больше не полезу в трамвай!
Шарик достаточно далеко уже унесло течением, он почти перестал сопротивляться - ветра не было, где-то садилось солнце. Зеленый шарик вдалеке слился с серо-зелёной водой и сумерками.
Вернувшись к действительности, резко тряхнув головой, Тосик осмотрелся. Застегнул свою тертую кожанку и, закурив, пошел по направлению к Чистым Прудам. По дороге домой скурил последние три сигареты, а когда подошел к грязному подъезду, было уже почти темно: в предосенни дни темнеет рано. Лампочки в подъезде снова были разбиты, но подниматься в темноте ему было отнюдь не ново. Миновав четыре лестничных пролета, нащупал скважину. Дверь открылась с привычным визгом, обступила тишина и темень, в нос ударил застоявшийся запах табака и сырости, замешанный на едком растворители масляных красок. Тосик, не включая света, прошел в комнату и зажег свечу около кровати.
На кухонном столе он обнаружил записку:
«Ужина не будет – денег нет. Никто не звонил. Сигареты в ящике стола. Заскочу на следующей неделе. Привет.
Кира.
P.S.Сломался магнитофон – придумай что-нибудь!»
-- Очень интересно, еще и магнитофон… - проворчал Тосик, запираясь в комнате. Он всегда запирался, хотя было ясно, что в квартире он один. Свечной огарок грозился умереть, пришлось разыскивать в полутьме свечу в консервной банке. Она сразу осветила почти всю комнату, благо та была скромных размеров. Тосик расположился на диване, прислоняясь к замазанной разноцветными красками стене.
--Странная девушка Кира – постоянно исчезает на долго, а когда появляется – всегда разная. Я не помню чтобы она не менялась, даже когда приходит через день. Да и когда она дома, мне кажется, что ее нет. Даже ее тень в этом доме более реальна, чем она сама. Иногда чудится, что она мне просто снится, что придумал ее я в утешение. Хотя, то еще утешеньице! И кто она вообще такая? Я знаком с ней два года, и не знаком совсем. И все же приятно знать, что она есть, и что она не сон… с ней не так холодно.
Он смотрел на движения бликов от свечи на стенах и потолке. На некоторое время все мысли улетучились, давая небольшой роздых его голове. И он сидел и просто наблюдал странное переплетение света и тени. Однако, передышка скоро закончилась, и мысли опять забегали по коридорам его сознания. Тогда стало ясно, что нужно чем-то заняться.
Тосик подошел к мольберту и стал изучать недописанную картину. На ней, сквозь смешение красок на первом плане проступало лицо, за ним была пустота, а дальше, совсем далеко, стояли серые многоэтажные дома, совершенно одинаковые новостройки, и вокруг них суетились одинаковые серые люди. И среди них, ярким пятном – Кира.
Кисточки не слушались, цвета не подбирались, настроение было явно не рабочее.
-- Значит не сегодня – таков был вердикт.
Тосик, собственно, был неплохим художником. Что, не смотря на его возраст, признавали и коллеги, и критики. Он вот только очень не любил продавать свои картины. Решиться на такой шаг, иногда, его заставляла крайняя необходимость – ведь надо порой чем-то питаться, да и материалы для работ тоже из воздуха не берутся. Но это вовсе не по тому, что ему трудно было расстаться со своими детищами, отнюдь! Он бы с удовольствием раздаривал свои картины друзьям, был бы рад отдать с ними и часть себя, но вся беда заключалась в том, что делать подарки ему было некому. Его творения изучали и критиковали разные люди, уверенные в том, что знают толк в « Настоящем искусстве». Но Тосику было мало знать их мнение, он писал картины для людей, но ведь почти никто их не видел. Только вот Кира…Она встречала каждую новую работу, как что-то сверхгениальное, чем вводила его в большое недоумение и смущение. Ходила кругами вокруг мольберта и приговаривала:
-- Это обязательно должны увидеть все! Мы им покажем: устроим тебе выставку, пусть видят, это им нужно! Они просто не знают. Я уверена, после этого они станут добрее и чище, посмотрят на мир по-другому. Как же много теряют все они, не видя твоего дара!
Конечно, Тосику такие речи льстили, хотя он то относился к своим работам более чем критично (ведь он действительно был неплохим художником). Ему очень было нужно, чтобы на его картины смотрели, чтобы им радовались, чтобы поняли…
Картин у него было немало, все они – часть его, но многие недописанные: иногда настроение проскакивало чересчур быстро, и вспомнить его не всегда удавалось. Пытался он написать и Кирин портрет. Вполне даже удачно выходило, но вдруг снова нахлынула тоска, и тогда картина пополнила коллекцию незаконченных работ под столом. Кира долго ругалась по этому поводу – в то время она часто бывала не в духе.
Ну да. Как-то так обстояла картина жизни Яна.
Но вот сейчас же ему совершенно нечем было заняться: все книги, имевшиеся в доме, были по нескольку раз прочитаны; писать – не было настроя; магнитофон сломан, а комната убрана Кирой.
И, тогда, Тосик отыскал взглядом телефон в темном углу комнаты и стал вспоминать как давно он не звонил. Телефон выглядел спящим. Он вообще спал большую часть своей жизни. Крайне редко приходилось ему оживать, и тогда он грустно и сонно верещал, так тихо-тихо, так безнадежно, что уже сразу понятно было: от разговора хорошего не жди. Так оно и бывало обычно: звонили ему или по делу о продаже картин, или знакомые по всякой ерунде. Кира не звонила никогда.
Тосик снял трубку и стал набирать номер одного из своих знакомых.
--Алло?
--Привет
--Тос, ты? Привет, старина. Что-нибудь случилось?
--Да нет, собственно, я просто хотел рассказать…
--Ага… Ну, ты понимаешь, у меня сейчас тут народ, и я совсем не могу болтать. Ты не обижайся, я перезвоню завтра. Привет!
--На фига мне будет нужно завтра?! – фыркнул Тосик в короткие гудки и поставил телефон обратно в темный угол. Было ясно, что на сегодня он свое отработал.
Снова забравшись на диван, Тосик стал разглядывать родную комнату. Как это не странно, для одинокого холостого парня, он очень не любил беспорядка, и в его комнате всегда было чисто. А сегодня вот еще и Кира убиралась, так что все краски и кисти – на мольберте в углу, холсты и недописанные картины аккуратно сложены под крохотный стол у окна, да и вообще, вполне уютно. Ему нравилось осознавать это: консервная банка со свечой на столе, стены, разрисованы и завешаны картинами… Вообще-то в доме, безусловно, электричество было. И когда Тосик писал – то им, конечно же, пользовался. Но, сейчас, как и в другие не творческие дни, свечи представлялись ему более живым, более естественным для человека освещением (оставим за скобками, тот факт, что за электричество взималась мзда, об этом он, конечно же, думал в последнюю очередь, это точно).
--Когда-нибудь я позову к себе самых близких друзей, если они вообще будут. Усажу вечером на диван и зажгу все свечи в комнате. Это, наверное, будут классные ребята. Мы будем разговаривать о живописи, и еще о чем-нибудь красивом. Будем читать друг – другу стихи, слушать хорошую музыку и курить. И будут гореть свечи, отгоняя одинокую ночь. Потом перейдем на личную философию, изобретем какую-нибудь бредовую, но гармонично-логичную теорию, и так проболтаем всю ночь. А еще, конечно, придет Кира. И она будет спорить и что-нибудь доказывать, а когда рассветет…
Он так явственно это себе представил, что все его существо наполнилось теплом и нежностью. Но безысходность и пустота, в итоге, задушили все – пришлось вернуться в действительность.
--Надо ложиться, так недолго и окончательно потеряться.
И Тосик лег спать.
Обычно ему снились очень яркие, красивые сны: крадучись ползли кошки, и замирали перед решающим прыжком; закрученные детективные истории, или полные фантасмагории; часто во сне виделись новые сюжеты картин; или, то настроение, что иногда бывает, когда проснулся, но сна не помнишь, становилось родоначальником очередного творения.
Но сегодня ему снилась река и зеленый воздушный шарик, который все пытался улететь в небо, в свою стихию, но вода его не пускала. И тогда он предпринял попытку двигаться против течения: он боролся изо всех сил, но вода уносила его все дальше и дальше, пока он не исчез вовсе… А потом Тосик увидел Киру: она шла в толпе, и ее курчавые темно-рыжие волосы, собранные в круглый хвостик, проскакивали молнией то тут, то там. Ее немного курносый нос и большие черные глаза мелькали то в профиль, то в анфас, смотрели то в упор, то мимо – она все время оборачивалась. Наконец Кира его заметила и, остановившись, замахала рукой. Люди в толпе двигались по инерции, натыкались на неё, толкали и ругались, но чаще просто проходили сквозь. А она стояла со счастливой улыбкой и махала рукой. Махала ему. Она была так близко, но пробиться к ней через несущуюся толпу было не реально – ибо стояла она в самом центре людского потока.
Тут-то Тосик и проснулся.
-- Да…. – он соображал где находится – с Кирой всегда так: вот она рядом – и не добраться до нее, когда так нужна!
*** *** ***
А Кира вела странную двойную жизнь. Тосик действительно не знал о ней ничего – она тщательно законспирировалась, практически как тайный агент, хоть и не врала ему. Просто на все вопросы о своей личной жизни - не отвечала : на это у нее были свои причины.
Кира училась в престижном вузе, одевалась по последней моде и следила за всеми литературными и музыкальными новинками, чтобы быть похожей на своих сокурсниц и не расстраивать родителей. Такой способ приспосабливаться отнюдь не мешал ей не быть баранов с стаде. Ей нужно было быть такой, чтобы выжить в том обществе.
Не легкой была ее жизнь, вся построенная на игре. И эта игра была ей глубоко противна. Навязанный образ жизни и мысли не мог помешать развитию ее собственного, внутреннего мира, который, не смотря на все препоны, нашел себе выход и во вне. Правда, очень и очень тайно. Единственный человек, с которым она была сама собой – был Тосик.
Кира ненавидела свой институт и будущую профессию, сокурсниц, знакомых, «нужных людей», но… чересчур преданно любила своих родителей. А родителей, как известно, не выбирают, но всегда хорошо, когда они тобой довольны. И вот она училась, и всем улыбалась, и добивалась, и вникала в суть того, в чем по определению сути быть не могло. Сокурсники и так называемые друзья водили ее в шикарные рестораны и клубы. Или друзья семьи ждали от нее откровений в театрах и консерватории. И она бывала со всеми и там, и тут, с дежурной пустой улыбкой и отсутствующим взглядом.
Упакована – как полагается для Таких родителей, дабы не стыдно было в том самом вузе, где учатся отпрыски соседей по цеху. Однако, карманные деньги- это святое: «заработай сама, дорогая, мы же тоже с нуля начинали…»
Она только и ждала момента, когда можно было напялить любимый свитер из бабушкиного сундука, застиранные временем, а не модой джинсы и сбежать от всей этой грязи к Тосику. Он был ей всем: и другом, и братом, и кумиром – она очень любила его! Он дарил Кире ЕЕ Правду.
Почему же она не могла быть самой собой перед самым близким человеком? Да ей было стыдно! Стыдно и противно от той жизни, которую ей приходилось вести. Ее постоянно мучило чувство вины перед ним, ведь как это не тяжко признать, но и ему приходилось не говорить всей правды.
Однажды Тосик спросил:
--Слушай, почему бы тебе не появляться почаще?
--Это невозможно никак. Я ведь и сейчас использую малейшую возможность чтобы побыть с тобой.
--Ну, почему бы тебе как-нибудь не приехать вечером, зажечь свечи, сесть рядом со мной на диван и не рассказать подробно где ты бываешь, кода тебя нет?
Молчание было ему ответом. Такие вопросы всегда заставали ее врасплох, и соблазн правды был так велик! Кира стояла на грани, и когда она уже была готова к признанию, все слова, вдруг скатывались в голове в шерстяной шар, и опять все повторялось как всегда. Она так и не переступила грань тогда. Она сказала логичную полуправду, как оправдание:
-- Знаешь, то, как мы сейчас живем – очень сложно и больно. Мне не хватает тебя каждый миг, когда я не с тобой, Януш! (она никогда не называла его по прозвищу). Но я боюсь, что если буду всегда – это чувство уйдет вместо меня. Сейчас я для тебя миф, ты для меня – светлый сон и единственная радость, но надо ли друг друга будить, грубо толкая локтями?
После этого разговора Кира на долго исчезла, а Тосик ,подумав, решил, что наверное она и права.
*** *** ***
В общем, когда Тосик проснулся этим утром, увидев во сне Киру, этот разговор, почему-то вспомнился ему очень отчетливо.
Всплыло и другое ночное видение: зеленый воздушный шарик под мостом.
-- Я его уже видел вчера. Очень мне эта картина что-то напомнила тогда, а сейчас вроде разгадка близка, но… А, да ну его! Еще с утра шариками заморачиваться… утро добрым не бывает! Да как же просыпаться то противно! Новый день, раздобытки… и так будет вечно: утро – гнусь, день - скука, вечер – тоска… только ночью и жизнь. Кира бы, пожалуй, задала мне трепку за пессимизм – она законченная жизнелюбка.
Он оделся и побрел по Чистопрудному Бульвару, еще не решив точно куда. Да и куда, собственно ?
*** *** ***
А через некоторое время, через неделю, год… неважно, Ян –Тосик начал писать картину: маленький зеленый воздушный шарик под Устьинским мостом стремится в небо, к жизни…
*** *** ***
Однажды зимой Ян шел домой и отчего-то вспомнил тот самый шарик и свою картину. Старая волга, неловко вильнув на скользкой дороге, уронила его на снег. Вокруг уже толпились люди, глазея, как пьяный водитель ругается с Дпсниками. Как врачи расхаживают вокруг парня, лет двадцати шести, в потертой до блеска кожухе, с погасшей сигаретой в безвольной руке. Наверное ему еже нельзя было ничем помочь, потому, как особенно врачи не суетились.. Медленно, вразвалочку извлекли носилки из машины и водрузив на них Тело так же неторопливо направились обратно. Странно, лицо парня было отрешенным и светлым, как у того бедняги в трамвае, вспомнили местные клуши, кто был свидетелем и прошлого несчастного случая однажды, осенью.
Врачи и Дпсники уехали. Народ не расходился. Сначала царило молчание, но потихоньку начал подниматься ропот: люди плавно переходили от обсуждения происшествия - к экономики, политики, ну и, потом, просто поругаться – кто же не против?. Постепенно сборище превращалось в импровизированный митинг ….
Знакомые же Яна- Тосика, узнав о том, что его больше нет, собрались и выпили за упокой его души. Потом выпили за его искусство. Потом просто за упокой; за себя; за то, что они еще живы и вместе; за них, за здоровье…. И под конец окончательно напоминавшись, устроили мордобой. По-моему о Яне- Тосеке уже тогда не вспомнил никто из них.
Еще о нем вспомнили его бывшие педагоги в Строгонове, и пара людей, что как теперь называется, были его рекламными агентами. И если первые с искренним сожалением, то вторые, как можно догадаться ,с сожалением своеобразным.
*** *** ***
Для Киры разрушился мир: возможно, своей смертью ее Януш подарил ей жизнь.
Все ее проблемы, ее игра и вранье - стали мелочью, случайно вмешавшейся в судьбу. Она была честна с родителями, когда бросала институт, когда заработала себе черным трудом на комнату, которую сняла в том же доме, где жил безвестный художник, променяв дом за городом в престижном Районе на уют со свечкой.
Все картины Яна забрала Кира. Точнее это они забрали ее. Ей казалось, что так она будет ближе к Нему, хотя и было уже поздно. Некому, оказалось, утешить ее в таком горе. Никто был ей и не нужен. В другой ситуации первым помог бы ей Януш. Но он всего лишь был… Не одну ночь проплакала Кира над его незаконченными картинами с лезвием в руке. Почему-то она чувствовала всю вину в его смерти на себе.
*** *** ***
А зеленый воздушный шарик относило течением все дальше. В конце – концов, он слился с серо-зеленой водой и сумерками. И где-то, за чертой видимости, вы знаете, он лопнул, не выдержав холода и борьбы двух стихий. Хотя, возможно это проще объяснили бы физики, которые дружат с законами природы …