Не пытайтесь меня встревожить,
Мол, немногое – это немало!
В полуполное не переложишь,
То, что полупустым стало.
Было время. Листая лица,
Слышу вновь многолетий хОры.
Как хрустели, ломаясь, спицы,
И возниц развевались лОры*!
Но настало иное время,
В нём иное заложено право.
Жить на бис – непосильное бремя.
Бес погубит, скандируя «Браво!».
Не пытайтесь прошлое множить.
Всё единожды, как мать.
Так стена обрушиться может,
Если нижний камень изъять.
* Лор (греч.- лента) — широкая длинная полоса ткани, украшенная жемчугом и драгоценными камнями
Памяти матери
На тихой стороне среди могил
Я припадаю к матери моей,
И шум дерев, и шелест птичьих крыл
Поют неспешно Господу о ней.
Горит в руке свеча за упокой,
Но что-то перепутало слова,
И солнца луч за здравие свечёй
Благовествует мне: Она жива!
Живительны творения небес,
Возносится свеча до облаков.
Так матери дыхание окрест
Я собираю в голубой платок.
Слезами не насытить бледный лик,
Не растопить снежинки на слова,
Но кровью различаю дальний крик:
Ты – весточка о том, что я была!
Ваганьково, ваганьковскую шаль
Накинул я на матери плечо.
Прими, Господь, сыновнюю печаль
За упокой и здравие свечёй.
Дом моей жизни
Я создаю в себе самом
На средства горних поступлений
Усладу сердца, умный дом,
Где нет ни тягостных влечений,
Ни серых пятен, вглубь сеней
Зовущих окриком недуга.
Где всё разумно, ночь и день
Согласно бродят друг за другом.
Я дом слагаю много лет.
То денег нет, то смысла жизни.
То грянет гром, и дней бювет
Наполнят слёзы укоризны,
Прольются в цокольный этаж
И поплывут, как форс-мажоры!
Но дом стоит,
и мы сейчас
Войдём под вековые створы.
Мой милый цокольный этаж,
Моих стяжаний грозный витязь!
Ты шёл всегда наобордаж,
Но не всегда был победитель.
Господь с улыбкой сочетал
В тебе и посох и палитру,
Ума беспечный карнавал
И слёз сердечную молитву.
Увы, нет крыши. До сих пор
Проросших стен тугие силы
Сомкнулись кряжисто.
Позор - встречать закат через стропила!
ПечИ не топленой труба -
Теперь - лишь аистов гнездовье.
Что ж, смысл всякого труда -
Опору ладить к изголовью…
Друзья, у жизни на краю
Моей судьбы седую правду
И дней кадастровое право
Вам с радостью передаю.
Прошу Вас только об одном:
В воспоминанье человека
Не торопитесь этот дом
Сносить, иль разбирать его
На нужды будущего века!
* * *
Гуси-лебеди
Истекают из жизни усилия
Вереницею прожитых сил.
Превратилась озёрная лилия
Нынче в чёрный взъерошенный ил.
А по небу плывут гуси-лебеди,
И в глазах серебрится туман.
Мы такими девчонками бредили,
Только память поверит нам!
Вот и всё. Напоследок, как водится,
Встанем , плечи сомкнув над столом,
И во славу святой Богородице
До детишек отвесим поклон.
Так стояли они, мятежные,
Раскрасневшиеся от вина,
Годы жизни, как силы прежние,
Пригубив от того стола.
Уходили они, примеривали
Что-то долгое между собой,
А вослед им ер;шил ветер
Белый дым над печною трубой.
Автобиография
Я родился, как выспался, в майскую ночь
В белокаменной, послевоенной.
Мой родитель сказал: "Надо Богу помочь!"
И ушёл воевать до Победы.
Бог отца сохранил, от репрессий упас.
Фронтовые страницы листая,
Бог поведал отцу: Мне бы сына сейчас,
Баб полно, мужиков не хватает!
На плацу среди женщин стояла она,
Моя мать, луноокая крипта.
Не смутился отец, и как Бог наказал,
Поцелуй положил на ланиты.
Покачнулась земля, будто слёз водоём
Брызнул с отмели Яузы речки,
А земная любовь приоткрыла проём,
Где моё и забилось сердечко.
Так отцово геройство и матери свет
Подарили мне жизнь нараспашку.
Я от счастья кричал, обо всём имя рек,
Записали - родился в рубашке!
В той рубашке я юности выпил глоток
От лозы виноградной, пунцовой.
Пил за каждые сутки напасашок,
Как сто грамм фронтовые, отцовы.
Я бежал от житейского хмурого дня
По пределам высоким и дальним.
И, конечно не помню, как тронул меня
Окрик дней в суматохе вокзальной.
Поезд выдохнул: Уфф!, расцепил тормоза
И умчался. А я на перроне
Оглянулся, ища голубые глаза
В голубом привокзальном вагоне…
Перезвон поздней Пасхи лил майскую ночь
В белокаменный руст невоенный.
Он в рубашке сидел.
Бог подвёл к нему дочь.
Он простился и вышел из плена.
* * *