Из того же дневника
пожизненного
**
Такое ощущение, что меня решили выучить на память. Но зачем? Не нужно, не нужно, не нужно искать какие-то тайники в том, что я пишу/писала. У меня, конечно, можно проследить и, пожалуй, даже дотошно проанализировать прототипичность, но, скорее всего, это будет неверный анализ. Короче, без всех этих дисклеймеров и калгона слов, нечего меня по сто раз читать, глупость какая. Я всё равно неизменно упряма и верна нескольким людям. Родным и Алексу. И чихалось мне на то, кто что по этому поводу думает. Как мне сказала Галя, мол, все мужчины собственники и никогда не согласятся делить тебя с кем-то. А я им и не таблица какая-то, чтобы меня делили и подкладывали под нужный результат. Я такая, комплексная. И даже какое-то «ой» в мыслях меня не собьёт. С пути праведного. Ой пришло само, точнее позвонило. Во-первых, было поздно для случайных звонков. Во-вторых, это был мой оператор. Увидев номер телефона, О начало проклёвываться, вытягивая мои губы в трубочку – и я нерешительно взяла трубку, поперхнувшись йотированным ответом.
В общем, это был мой одноклассник, с которым мы всё собирались встретиться и никак не могли, а тут он перебрался в Киев и позвонил мне. Совершено непонятно почему (для меня так точно), мы никогда и не дружили толком, ну на уроки вместе ходили в одну группу английского разве что. В одну группу, потому что в моём классе их было несколько, и моя была самая сильная.
А тут он позвонил, но внутри меня ёкнуло это противное – ой!
Чёрти что.
Я какая-то инстинктивно восклицающая, не пойму совершенно, что это. То есть я понимаю, но чувствую себя идиоткой. Поэтому я не люблю говорить по телефону. Мне не звонят.
Позвонили Мне всего один раз.
Это было начало сумасшедшего периода стихов и у меня впервые схватило сердце. Я сказала об этом Сашке и тихонько уползла вглубь кресла. И тут зазвонил телефон.
Я сидела словно парализованная. Дело не в пафосе, дело в том, что если бы я взяла трубку и услышала в ней чужой голос – я бы умерла. Без пафоса и преувеличений. Я впервые боялась поднять трубку, потому что я бы не выдержала ошибки. Сидела, сжавшись в комочек. На монитор вылезло письмо – что ты молчишь, я же волнуюсь, что-то в этом роде. Немеющими пальцами напечатала что-то невразумительное. И взяла несдающуюся трубку.
Помню, как плакала просто от близости голоса. И от ощущения, когда ты точно знаешь, что это не ошибка. Это о тебе переживают. Заботятся и помнят. Не ошибка и не случайность. И не ой.
Даже стих написала: a.d. – аngle degree. Попыталась в нём передать то различие. Когда ты обнимаешь колени, прижав их к себе, от острой боли. И когда ты обвиваешь колени, покачиваясь от счастья. Углы разные.
А я так и просидела, обняв колени руками, боялась выпустить то ощущение тепла из этого полукруга.
Тогда я ещё не знала, что это тепло никогда не рассеется. Даже если удалить все письма и поменять номер. О тебе всё равно будут помнить, волноваться и заботиться. А ты забудешь, что это редкость, принимая за должное, пока не поранишься о собственную глупость. И будешь долго просить прощения, прижавшись носом к холодному стеклу. Согревая его своим дыханием.
**
/по прочтению слёз-алмазов/
Да дело не в том, что происходит какой-то заговор против писателей. Или так называемой интеллигенции. Дело в том, что такое хотят. Хотят везде и все – простой и комфортной системы ценностей, в которой любовь равняется крутому подарку на день рождения, жена равняется пошловатой тётке с когтями до ушей, муж равняется на всё это и стоит по стойке смирно.
Это просто, про это снимают пошлотворные передачи, а ля муж на неделю, так формируют не просто семьи, а какую-то ценностную систему. Которая становится всё дешевле и всё проще.
И правда, к чему современному человеку размышления о том, зачем он вертится на этом шарике, зачем ему лишние сложности. Лучше поставить золотой унитаз, как у Януковича, и предаваться блаженству. Без лишних мыслей. Предварительно посмотрев цикл: как стать красивой (а то ведь женщина больше ни на что не способна, как гарцевать по дому в полной боевой готовности, что твоя катюша), как стать успешным и вообще – как стать. Сесть и лечь. А главное – на что.
Люди, в принципе, уже не столь важны как гаджеты, марки и прочее.
Нет, я ничего не имею против качества и комфорта. Я имею что-то против той системы, в которой человеческие качества не значат ничего, а интеллектуальный труд становится дешевле мытья полов.
Мне интересно, когда уже наши страны насытятся этими… (шмотками, тёлками с тоннами make-up-a и чуваками с брюшком) и довольно срыгнут. Но закрадывается страшная мысль, что если завтра по ТВ скажут, что такая отрыжка – новый тренд – и её съедят. На ура.
А благородство скоро будут продавать с молотка. Если отыщут.
Я помню, когда у меня была ставка, я и сама была в обществе марнотратів. Я пила лучший кофе, но не из-за марки, а из-за изжоги на все другие сорта, ела в нашем кафе на Красноармейской и ездила на работу и с работы на такси. Но это было не главным, главное было писать стихи, хоть немного высыпаться по утрам и доходить до пар. В маршрутках я бы вряд ли выездила – у меня жутко болело сердце и становилось плохо в духоте, а в морозы я бы просто не выжила (в прямом смысле), покрывшись незамысловатой корочкой.
А в кафе я вспоминала нашу встречу. Люди не могут жить не только без кофе.
И у меня был весь Киев и всё это небо над головой. Очень много, на самом деле много.
Сейчас я езжу в метро до первого приседания. После него – уступают место, зато удобно. Не знаю, что за чертовщина, но ужасно кружится голова и тошнит, кажется, если не сядешь – просто вырвешь или упадёшь. Сажусь. На корточки. В последний раз просидела так остановки четыре, встала и снова села. Потом девушка уступила место. Мужчины слишком монументальны для таких дел. И несдвигаемы. Настоящие мужские качества.
Мой лучший друг – гурман, каких свет ни видывал. Но при этом у него вкус не только к еде, но и к музыке, литературе, живописи, человечности. Человечность тоже бывает безвкусно-аляповатой, как ни странно. Та, что вовсю пропагандируется сейчас, напоминает мне шматья освежованного мяса на грязном прилавке. Засиженная мухами – облюбованная общественным мнением. Чем больше мнений-мух, тем лучше. Всё на показ и на продажу. От пропагандируемых социальных проектов до личной жизни. Лучше бы они снимали программы о любовнике на неделю, возможно так, в нашей стране появилась бы хоть какая-то сексуальная культура. От мужей на неделю и окружных жён не тянет ни сексом ни культурой. Что удивляться, что женщины с более чем приземлёнными взглядами на жизнь пользуются популярностью – они знают, чего хотят. Унитаз и сливной бачок. Чтобы дёрнула за верёвочку – а на тебя обрушились горы благ, нажитых непосильным трудом. Да, ремонт в ванной меня доконает, вот такая пошла символика.
При этом я покупаю сарафан за тысячу, которой у меня нет, и сажусь на диету. Покупаю не из-за бренда, просто он совпадает с моим настроением, с вечерним Киевом, с серым дождём, ложащимся мне на плечи, и я его люблю. Не из-за цены, а из-за того, что он мой. Это внутреннее чувство, никогда не умела любить по ценнику.
Оценивать нежность, преданность и искренность не научусь. Мне дарят снежинки и песни. Я не знаю, сколько это стоит в системе нормальных вещей. Не знаю, сколько стоит доверие и прощение. Друг, который уговаривает тебя, что всё будет хорошо, когда тебе не хочется жить. Не знаю, сколько стоят слова “будем надеяться”, когда ты узнаёшь что у мамы рак, а в твоей комнате нету и сотни шагов. От стенки до стенки.
На стенке висит полуотодранная обоина. Под стенкой сидит кот. Я – на окне напротив.
Сашке на это плевать, ему главное, чтобы я не простудилась и слезла с этого чёртового окна или даже простудилась, но только слезла бы, ну пожалуйста, Марина. Я просиживаюсь, простуживаюсь, но всё-таки послушно слажу и иду жарить блины. По нашему рецепту без яиц. Получаются оладьи и хорошо, их я тоже люблю.
Я не знаю, сколько стоит моя жизнь, думаю, не так уж и много. Лично я бы отдала её – хоть оптом, хоть в розницу, только чтобы мои любимые люди были живы. К сожалению, живы не всегда значит «счастливы». И это непозволительный эгоизм: купить собственный покой ценой боли другого.
нельзя хотеть быть спасителем –
вдруг станешь болью распятия.
Поэтому я покорно смотрю в надщербленное зеркало, но не разбиваю его. Впрочем, не обещаю, что когда-то не сделаю этого, я не знаю, как жить без отражения любимых людей за спиной. И не хочу узнавать.
Понимаете ли, я слабое, очень слабое существо. Которое никогда не сможет быть живучим.
Это то, чему не принято учить в школах, это неподъёмное понимание, но настоящая любовь нежизнеспособна, она отдаст себя ради другого просто потому, что не сможет иначе. У Иисуса был один путь, но не в значении «предначертано». Помер с лёгким сердцем, знал же, что воскреснет. Это идиотизм для трусливых, неспособных принять простую истину. Он не мог бы по-другому, не смог бы выбрать гибель тех, кого он любит. Мы не выбираем свою смерть, но можем дать жизнь другим. А это не так уж и плохо.
/1-2 августа 2013/