Эпибёздное

Костинский Андрей
Что же ты лежишь на дороге, не встрепенёшься,
словно распластана на стене у камина?
Над нами висит шар из золота - ноша,
пока рвётся к нему за подмогой огонь из земных глубин.

Зебра. Вдоль полос - шины. Поперёк - сандалии, пр. и туфли.
Трис лона и кашалот отдыхают от трудов.
Высоко над нами названные в честь Туполева
входят в мёртвую зону зазвуковья.

Сафари. Сефора. С(вето)форы.
Где ещё 7 сфер? С формами не лады?
Тьма даёт снова свету фору,
разреживаясь в над соседским домом дым.

Минуя скал ил, Хан терьера - к, о, в!
Луна закрыла собой вход в нору бездны.
Ковыляет на суховее степью ковыль.
Здесь все гос.праздники эпибездны.

Здесь от бездействия лень не отлична.
Суровится нитью стежок стежки (от "стэжить"?)
С утра до ночи солнце опричнит,
высвечивая снов мечты омежьи.

Между домами туго вплетены сквозняки так,
что, если потянуть за один,
то сложатся здания, как по заданию.
Только тот дом среди всех устоит,
где горит зажжённая тобой свеча,
на огне которой краденом

выровнена его нерукотворная ось.
И скала висит на раскрывшем руки навстречу.
И, скалясь, искала луна тех, кому довелось
оночевать вечер.

Говоришь, лунный луч пробил губу рыбацким крючком,
и подтягивает небо к себе, предвкушая?
И волчонка глаза в безмамьем лесу покрываются холодком,
когда опустошается банная лунная шайка,

вода из неё - на раскалённые угли звёзд.
Видишь ведь пар облаков?
А небо к утру очистится скребком месяца...
Когда месяц не на боку - это взвод.
Выстрел, когда волчонок во всей Вселенной не вместится.

А свеча не тает.
Все дома остыли-вокруг-зимвабль.
А в Зимбабве сейчас три слона водопоятся, ждут.
Во мне - 20 не-Я. 21-го - сколько ни звать,
не найти, не придёт, ни под ночь, ни под ут-

ра-с-светание...
Впусти меня за мигание до него.
Я погрею пальцы над пламенем свечи.
Тебе известно лучше, где я из двух десятков - свой.
Только вблизи тебя и бываю чист.

Графы манят менять написанное вкривь-вкось-взлость
на чистописание. И одатен блокнот начатый.
Сколько мимо меня непроизносимого пронеслось,
оседая в стихах и чартерных чатах.

На шезлонгах покоится отпуск.
Наше зло оборачивается прошлое.
Не заканчивается ни этот отпуск,
ни прорицание рощье.

Пялится ночь-пиратка одноглазьем луны
в окно, светлое на весь мир.
И сизифятся над нами валуны,
когда надпропастно - мы.

Удивлённою бровью месяц вскинут,
черепашьей пластинкою рта висит.
И депешит луна на меня Богу, а тот жарит цукини
и смотрит в окно, вспоминая палеолит.

Тогда-то и не было представления ни о Нём, ни о светилищах.
Тогда радовались просто огню, просто воде и просто дню.
Иван на печке год спустя бессмертье в фольклоре вылежит.
А за день до того Олег подошел к черепконю.

Словно на забродившей воде тина - облака под небом.
Доказать Богу, что я один у Него,
ведь Он убедил, что у меня Он тоже один!
У каждого есть перед встречею с Ним своя Нево,
про которую никому не похвастаешь, что восходил.

И распластанная, побелочёрная, на перекрёстке
лежит гордо для попранья ногами и шинами моя душа,
сбежавшая из-под напёрстков
играющих ангелов на её нерешающий шаг.