1 место в номинации «Воспоминания детства» конкурса ВСМ "А у нас во дворе" http://www.proza.ru/2015/02/21/679
Родилась я на Украине, в красивейшем украинском городе Львове. Мой дедушка по материнской линии был учителем математики, бабушка - врачом скорой помощи. До войны они жили в украинском городе Любаре, Житомирской области. Бабушка со стороны отца была родом из села Каменка, Днепропетровской области, дедушка - военным. Он погиб на Первой империалистической войне.
Мой отец родился 6 (19) февраля 1919 года. Родившись в 1919 году и оставшись без своего отца (моего деда) после Первой империалистической войны единственным мужчиной в семье, воспитывал себя сам. Помню его рассказы о том, как вместе с другими деревенскими мальчишками он закалялся, ныряя зимой в ледяную прорубь, выполнял всю тяжелую мужскую работу (а в деревне ее было немало), помогая матери и сестре. С четырнадцати лет стал жить самостоятельно. Работал в цирке воздушным акробатом, выполнял разные трюки, в том числе прыгал со стола на пол на руках (тогда мало кто выполнял этот трюк), стал профессиональным спортсменом. Был участником войны. Воевать начал еще на Халхин-Голе, в 1939 году.
Степные просторы, бескрайние дали.
Японцы с войной к нам пришли.
На этой земле мы им места не дали,
Зато под землею нашли!
Где были полки их, там пусто и голо,
Лишь кости белеют одни…
Запомнят они берега Халхин-Гола,
Позор свой запомнят они!
Это строки из его стихотворения “Халхин-Гол”, написанного в 1939 году. Поэтический талант также был ему присущ, и в минуты отдыха он был в центре внимания однополчан, своими шутками и стихами поднимая всем настроение. Его любили и уважали.
После войны работал в спорткомитете, получил звание "Заслуженный деятель спорта". Тренировал сборную Украины по волейболу, а затем в 1969 году был переведен в город Сочи, где также стал тренером городской волейбольной команды. Его воспитанниками были: Александр Кафельников (отец всемирно известного теперь теннисиста Евгения Кафельникова), Владимир Кондра, впоследствии один из лучших “связующих” сборной России (в Париже его назвали “волейбольным Пеле”). Отец держал своих воспитанников в отличной спортивной форме, да и сам долго оставался таким же. Мне запомнился случай во время празднования его 50-летнего юбилея. Чтобы доказать, что он не потерял своих спортивных навыков, он сделал стойку на руках прямо на праздничном столе, причем ни одна тарелка, рюмка или бокал даже не шелохнулись!
Мама родилась 28 февраля 1928 года. Когда началась война, ей было 13 лет. В семье было четверо детей: два брата и две сестры (1920, 24, 26, 28 года рождения). Мама была младшей. Вся семья ее погибла во время войны. Старший брат – на фронте, второй остался в тылу врага, воевал в подполье, без вести пропал. Сестра Софья умерла от тифа, когда они беженцами шли пешком по степи, пристроившись к красноармейскому обозу. На руках у своей матери, которая, будучи врачом, знала, как ее можно спасти, но не могла ничего сделать, так как не было никаких лекарств. Страшно представить, что может чувствовать мать, когда у нее на руках умирает ребенок, а она бессильна что-либо сделать! Хотя знает, что спасти возможно... Последним умер от голода мамин отец, так как всю свою скудную еду старался отдавать дочери и жене, чтобы они выжили. Мама не любила об этом вспоминать, но я хорошо помню ее рассказы о том, как она, отлучившись от обоза ненадолго, заблудилась – и погибла бы, если бы случайно не набрела на землянку, где прятался какой-то местный житель, который и указал ей дорогу... И как они поднимали с земли кизяки*, думая, что это хлеб. И как ходили босиком по снегу. Голод, холод, страх, взрывы, пожары... Они лишились всего, но выжили – моя мама и бабушка. После войны переехали к родственникам в город Львов, так как остались без крова и средств к существованию. Первое время ютились у родственников на кухне, потом мама закончила железнодорожный техникум и работала на Львовской железной дороге. Затем встретила моего отца, жизнь постепенно наладилась. Закончила экономический факультет и работала экономистом.
Детство мое прошло в теплой, доброй, светлой атмосфере (период "хрущевской оттепели"). Правда, сохранилось в памяти и то время, когда была нехватка продовольствия, длиннющие очереди за хлебом. Мне тогда было года два – два с половиной. Мама взяла меня с собой в магазин, поставила у витрины и наказала ждать. Очередь за хлебом была нескончаема. Мне это надоело и захотелось домой. Подошла к маме, спросила – можно домой? Мама в ответ кивнула. Магазин находился через дорогу от дома. Но дорога была довольно широкая, и по ней шел нескончаемый поток машин. Не помню, как ("от горшка два вершка"), но дорогу я перешла и по винтовой лестнице добралась до нашей квартиры на последнем этаже, где мы тогда жили. Бабушка, увидев меня в дверях, спросила: "А мама где?". "В очереди стоит" – ответила я. "Так она тебя что, одну отпустила?" – изумилась бабушка. "Да" – ответила я совершенно искренне. Теперь-то я понимаю, что в шуме и давке мама меня просто не услышала. Поэтому, когда хлеб наконец-то оказался в ее руках, подняла, разыскивая меня, целый переполох. Тогда было такое время, что детей могли украсть цыгане (их было в городе очень много, и такое случалось). Да и вообще – как такая "малявка" могла одна перейти дорогу, по которой машины шли сплошным потоком? В полном отчаянии мама вернулась домой. Переступив порог и увидев, что я дома, она от стресса потеряла сознание, хлеб выпал из рук. Когда мама пришла в себя, то первое, что услышала, были мои "нравоучительные" слова: "Хлеб на пол бросать нельзя, он испачкается, а грязный хлеб нельзя есть!"
Вообще, наверное, как и все дети, я доставляла маме немало тревог. Летом папа отвез нас отдыхать на море. Мы поселились в небольшом одноэтажном домике с садиком. Как-то мама прилегла отдохнуть, а я спряталась под табуретку. Когда мама проснулась и увидела, что меня в комнате нет, она вышла во двор и стала меня звать. Я же, вместо того, чтобы откликнуться, молча радовалась: "Не может найти, хорошо я спряталась! Пусть еще поищет!" – воспринимая все это как игру в прятки. Когда в нашей комнате собрались соседки и стали приводить маму в чувство, я испугалась – поняла, что игра зашла слишком далеко. И теперь тем более боялась вылезти из-под табуретки. Ноги-руки затекли, пальцы не шевелились. В конце концов я не выдержала и "явилась народу". Реакцию расстроенной мамы на мое неожиданное появление описывать не буду…
Через какое-то время соседский мальчишка принес мне в банке рыбку – "верхоплавку". Я радостно носилась с этой банкой по всему дому. Потом вышла с ней во двор. Хозяйка, которую все называли Кузьминична, спросила "Что это у тебя?". "Рыбка" – гордо ответила я. "Только ей, наверное, плохо в банке. Лучше бы ее выпустить!". "Давай я выпущу!" – сочувственно откликнулась Кузьминична. Я отдала ей банку, а она, недолго думая, выплеснула ее в вольер на съедение курам. Мое детское горе было безутешно. Мама пыталась меня успокоить, но я рыдала, не могла остановиться – так мне было жалко рыбку. Но еще больше, наверное, от подлости и жестокости взрослого человека, которому я доверилась. С этим я столкнулась впервые…
Когда мы вернулись в город после отдыха, однажды утром мама себя почувствовала плохо. Она осталась дома, и бабушка вызвала врача. Я, на радостях, что мама не на работе, взгромоздилась к ней на постель и вытряхнула на одеяло подаренные мне на день рождения маленькие тарелочки с едой (до сих пор помню эти цельные тарелочки, на которых были баранина, плов, блины и другая еда – все из керамики, но блюда настолько аппетитно выглядели, как настоящие!). В этот момент, как я теперь понимаю, маме стало совсем плохо, она резко повернулась – несколько тарелочек упали в таз, стоявший у маминой кровати, и разбились. Тогда с игрушками было не очень хорошо. Тарелочки были уникальны, мне они достались по наследству от какой-то дальней родственницы. Я подумала, что мама просто не захотела со мной играть, расплакалась и почему-то сказала – "Вот сейчас приедет доктор и разрежет тебе животик!". Приехала "Скорая". У мамы оказался приступ аппендицита. Когда ее увозили в больницу, я безутешно рыдала на кухне. Врач "Скорой помощи" стал меня успокаивать: "Что же ты так расстраиваешься, деточка? Вылечим мы твою маму, не переживай! Все будет хорошо". Невдомек ему было, что ревела я из-за того, что думала, будто именно я накликала на маму беду своими словами…
Уже с 6-летнего возраста круг занятий и общения у меня был большой – музыкальная и балетная школы, художественная гимнастика. Гимнастки из меня не вышло, но тогда я, впервые на моей памяти, проявила бойцовский характер. Мы осваивали "заскок на бревно", который у меня никак не получался. Все перешли к другому снаряду, я же осталась у бревна и методично вспрыгивала на него раз за разом, пока не заметила, что все голени у меня отбиты. Тренер Жанна Георгиевна только лишь руками всплеснула, увидев, до чего я "дотренировалась", и тут же отправила меня домой. Потом я целый месяц ходила с синими, а затем сине-желтыми коленками. Но, когда я через некоторое время перестала посещать тренировки, тренер, встретив мою маму, сказала ей: "Вашей дочке надо обязательно продолжать заниматься спортом, так как у нее есть главное для спортсмена качество – упорство".
Потом я стала заниматься в балетной школе при Львовском оперном театре – и не могла дождаться момента, когда мне разрешат встать на пуанты (или, как мы их называли, "туфли на пробках"). А когда моя мечта сбылась – сжимала зубы и терпела, если в конце репетиций пальцы на ногах раздирались в кровь. Сейчас, как мне недавно сказал знакомый балетмейстер, девочкам на пуанты так рано становиться не разрешают. Времена меняются… А тогда мы готовились к Декаде Украинского искусства в Москве, и мне так хотелось надеть красивое капроновое платье, сшитое специально для этой цели! (Разноцветные капроновые платья шились для всех участников танца "Карусель", который должен был представлять наш коллектив в Москве. Вообще, мечта о капроновом платье преследовала меня с самого раннего детства. И я помню свое разочарование, когда Дед Мороз в Новый Год под подушку положил мне сверток, в котором было платье – но не капроновое, а из бумазеи...)
Я танцевала на сцене Львовского оперного театра, принимая участие в кордебалете спектакля "Спящая красавица". До сих пор в семейном архиве хранится газета с моей фотографией, сделанной фотокорреспондентом во время спектакля. Как я тогда этим гордилась...
А еще помню тот Новый год, когда родители впервые оставили меня дома одну, собравшись встречать его у друзей (мне тогда было 6 лет). Помню эту празднично – таинственную атмосферу. Я, закутавшись с головой в одеяло, читала подаренный мне детский ежегодник "Круглый год".
Телевизора тогда не было, а читать я научилась рано, еще до школы, благодаря моей бабушке. Она часто читала мне сказки, я же заглядывала в это время ей через плечо и пыталась догадаться, как она это делает. Бабушка тяжело болела, мама занималась хозяйством и уходом за ней, а я крутилась все время у бабушкиной постели. Бабушка показала мне буквы, я их быстро запомнила. Но никак не могла понять, почему она "Эс-эл-о-эн" читает как "Слон". Я так и читала "Эсэлоэн", обижаясь на бабушку, что она меня обманывает. "А ты читай по складам" – сказала бабушка. И тут я вдруг "прозрела". С этого момента, поняв принцип чтения, я уже читала все подряд. Именно в эту первую самостоятельную новогоднюю ночь я прочитала "Маленького принца" Сент-Экзюпери и, как и он, влюбилась в его розу на всю оставшуюся жизнь. В этой же книге мне запомнились картинки с надписями о том, что через двадцать лет у нас будет коммунизм – и как именно это все будет. На картинках были булки, висящие на деревьях, какие-то невообразимые механизмы (видимо, роботы), которые все за всех делали сами. Ощущение полного изобилия и комфорта! Я искренне верила в это фантастическое будущее и высчитывала годы до своего 25-летия, когда этот самый коммунизм должен был наступить...
А какую гордость за свою страну я испытала, когда мы узнали о том, что в космос полетел Юрий Гагарин - наш советский человек!
Тогда меня обуяло такое неуемное чувство гордости за то, что живу в стране, в которой совершаются самые выдающиеся открытия и победы!
Потом настали "школьные годы чудесные". Сколько было радости и счастья, когда меня приняли в октябрята, а потом и в пионеры! До сих пор вспоминаю тот апрельский день, запахи молодой весны, витающие в воздухе, ощущение необыкновенного подъема и причастности к великим делам. И как потом мы с одноклассниками разгуливали по Высокому Замку в красных галстуках, счастливые и гордые этой причастностью. Вот с таким искренним чувством большой гордости за свою страну, в которой мне посчастливилось жить, прошли все мои школьные годы.
… До сих пор помню мальчика Сережу Павлушина, который был на год старше и уделял мне покровительственное внимание (после второго урока мы ходили в школьную столовую пить молоко, и на обратном пути мальчишки на лестнице хватали девчонок за руки и "выкручивали", таким образом очень своеобразно проявляя признаки внимания. Но, когда на лестнице был Сережа, меня никто не смел трогать!). Наш класс назначили дежурить по школе, и мне достался 4-ый "Б" класс, где и учился мой обожаемый поклонник. За несколько дней до начала нашего дежурства я проснулась утром вся в пузырьках – "ветрянка"… Мама мазала мне сыпь зеленкой, а я горько рыдала и просилась в школу, о чем мама с гордостью сказала навестившей меня классной руководительнице – "Дня без школы прожить не может, так рвется учиться!". "Ничего" – отвечала классная, – она у нас отличница, нагонит". А я уже так отчетливо рисовала себе картину, как захожу в 4-ый "Б" на перемене и говорю всем "Выходите из класса!". Все подчиняются, в том числе и Сережа. Я же стою, гордая и неприступная… И вот такое разочарование!
Потом я полюбила болеть дома, так как году в 1963-м мы купили первый черно-белый телевизор "РЕКОРД". По тогдашним временам он стоил очень дорого, и мама сказала, что мы теперь целый год не будем ходить в кино, пока он не "окупится". Вспоминаю первые телепередачи – "КВН", "Голубой огонек","Кабачок 13 стульев", "С добрым утром" и др. Помню, как первое появление на экране телевизора певца Муслима Магомаева впечатлило моего не слишком увлекающегося искусством отца. "Он заслужил фирменный мяч! Я бы ему его подарил!" – сказал он. Это было высшей похвалой для тренера. Тогда фирменные мячи были высочайшим дефицитом, их выписывали из Москвы по большому блату даже для профессионалов…
Когда я училась в четвертом классе, обо мне впервые в жизни написали в газете. К нам в школу пришел корреспондент одной из львовских газет, чтобы сделать репортаж о том, как проходят в нашей школе экзамены. Мы сдавали алгебру, а я решила все "в уме" самой первой, чем его и покорила… В это же время появились первые написанные мною песни и первые выходы на сцену в составе школьного ВИА. Песни были серьезные: о космосе ("может быть, есть в космосе еще одна земля, на которой тоже живут люди. Но они не знают улыбок. Так улыбнись мне, космический человек!"). О взрослой любви. Причем о любви я почему-то всегда писала от лица мужчины ("ты идешь по проспекту, как мадонна, а я – вслед за тобой, но ты меня не замечаешь…"). Вообще, я тогда жизнь воспринимала как-то очень по-взрослому. Но главное, что сейчас вспоминается, - это полная уверенность в светлом будущем, в том, что наша страна - самая лучшая, город - самый красивый, а все мы - самые счастливые. И пусть сейчас я понимаю, что все было далеко не так безоблачно, как мне тогда казалось - но может быть, это не так уж и плохо, что у меня остались такие светлые и чистые воспоминания о своем львовском детстве?
*кизяки - спрессованный навоз, употреблявшийся для топлива