Северная Италия. Год 1221 от рождества Спасителя.
Сухопарый немолодой монах выскользнул из-под свода боковой калитки монастыря. Привычным жестом проверил розарий и спрятал кисти рук в рукава ризы, поглубже надвинув капюшон. В последние годы яркий свет изрядно досаждал глазам, привычным скорее к пламени свечей и полумраку келий, чем к солнцу. К тому же он не желал быть узнанным.
Он хотел, окунувшись в суету города, отвлечься от тяжких размышлений. Отрывавших от дел, коих скапливалось великое множество, несмотря на труды. Не дававших покоя, мучая кошмарами уже который месяц. Господь пошлет знак, как это уже случалось. Тогда в Тулузе, пропитанной духом катаризма, он сумел, не смотря ни на что, собрать небольшую общину. Но теперь… теперь, сомнения отвлекали его от воплощения мечты всей жизни, достижения цели, его юного детища, требовавшего неустанной заботы и воспитания.
Да, он Доминик де Гусман, основатель пять лет как утвержденного Ордена Проповедников, сомневался… В себе. В своих силах. В своем праве. Он мучил себя, вспоминая Прованс. Имена и лица католиков, погибших при штурмах Безье, Альби и Каркассона, число еретиков, для которых он не смог найти нужных слов, а значит, он… ОН не смог вернуть в лоно Церкви. И чувствовал их кровь и пепел на своих руках.
Он делал что должно, создавал монастыри, проповедовал, но что-то пропало. Тот, прежний огонь Веры, что гнал молодого тогда еще брата Доминика вперед, угас, уступив место пламени костров, на которых сгорели те, кого он не смог спасти. Ежедневно он искал знака, посланного ему. Просил его в каждой возносимой Господу молитве. И не находил. Сегодня что-то повлекло его в город и он надеялся, наконец, найти ответы на вопросы, что боялся задать сам себе.
Люди лишь изредко косились на очередного монаха в примелькавшемся уже одеянии «Пса Господа». День солнечный и теплый, из соседних деревень прибыли подводы с птицей, рыбой, свежей зеленью и вином. Крестьяне что-то выменивают или покупают у местных кузнецов, горшечников и шорников. Обычный рыночный день начала лета. Повсюду слышится певучая италийская речь, звучащая, после тишины кельи, как звон струй ручья в жаркий полдень. Отец Доминик просто отдыхал душой, слушая, как две женщины отчаянно торгуются, попутно перемывая кости какой-то Луизе. Он, словно окунулся в Тулузу своей молодости, такую же веселую, кипучую, мирскую. Еще не изувеченную камнеметами, не залитую кровью, не опаленную жаром костров… Только не сейчас… Не думать… Не вспоминать…
Погруженный в свои мысли монах не заметил, что толпа стала плотнее. С повозками в город прибыл певец. И вот взобравшись на бочку, он проверил струны старой лютни и весело запел:
Рыцарь, пребывая в Палестине,
Спать привык в любимой корацине...
Но в доспехах есть подвох –
Не спасут они от блох!
Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
Латы не спасут от блох!
Менестрели, в последнее время, обходили Болонью стороной, и изголодавшийся народ дружно поддержал немудреный напев криками.
Отец Доминик вздрогнул, услышав этот голос. Он звал вспомнить что-то давно позабытое в суете прошедших лет. Что-то очень важное.
Скрытый ивняка густою сенью,
Паж следил за девы омовеньем.
Только дрожью веток куст
Выдал бурю юных чувств!
Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
Дрожью выдал бурю чувств!
Монах вгляделся в фигуру, оседлавшую бочку. Долговязый малый, в привычной котте и шоссах, с нервными пальцами. Но что-то знакомое сквозило в его движениях.
Выяснить монах решил на деле:
Вправду ль можно быть святым в борделе?..
Как прошло, он не сказал,
Но по выходе – сиял…
Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
Нимб по выходе – сиял!
Лица менестреля видно не было, да и зрение с годами стало подводить. А певец, не замечая терзаний монаха, продолжал баловать народ.
У Доминиканца дел немало –
В людях всех греховное начало…
Но молитвы и полено
Предвещают перемены!
Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
Лишь молитвы и полено!
Очередной куплет закончился под лихие хлопки, топанье ногами, вопли, веселый смех. Певцу поднесли кувшин, он отхлебнул молодого вина и собрался было продолжать, когда отец Доминик не выдержав, стал проталкиваться вперед. Народ, заметив «Пса Господа», умолк и подался в стороны. Однако бродячий музыкант нисколько не смутился присутствия опасного оппонента, заинтересованно наблюдая за его передвижением, склонив голову к плечу.
Капюшон упал на плечи монаха, в толпе послышались перешептывания – его явно узнали, но Доминику было уже всё равно, он впился взглядом в лицо певца.
Несколько мучительных мгновений и он вспомнил случай, едва не стоивший ему жизни. Он шел тогда проповедовать в землях Лангедока, но страшная боль внизу живота скрутила его на дороге. Он уже готовился предстать перед Всевышним, когда какой-то парень, привязав к своей лошади, отвез его к ближайшему жилью. Вскрыл ему живот, что-то отрезал, промыл кишки от гноя и зашил. Все это прошло как в тумане, его чем-то поили, седмицу он не мог даже встать. Но потом пошел на поправку. Ни тогда, ни после он не встречал своего спасителя, хотя честно его искал. Только лицо и смог запомнить. И вот он, не изменившийся ни на су, хотя столько лет прошло... Сидит, ухмыляется, поет скабрезные песенки про братию.
– Здравствуй… Я так и не узнал твоего имени.
– Здравствуй, брат Доминик. Я – Франсуа…
– Спасибо тебе, я…
– Не стоит. Я спас бы любого, оказавшегося на твоем месте.
Певец вдруг провел по струнам и невпопад заявил:
– А я ведь ждал тебя…
Доминик растерянно замер. Он, чьи проповеди слышали сотни и тысячи людей, проникаясь светом веры, растерял все слова. Он не знал что говорить, наверное, впервые в жизни. Неужели Господь послал знак?
– Ждал… Что бы бы услышать ответ на простой вопрос: Это того стоило?..
Из монаха, будто все кости выдернули, он сгорбился и еле слышно прошептал:
– Не знаю…
– Стоило или нет, Доминик?
Взгляд менестреля жег хуже каленого железа. Душа монаха корчилась под этим требовательным взглядом:
– Да!.. Нет!!. Не знаю!!!
Глаза в глаза, напряженная фигура будущего святого и расслабленно-сосредоточенная бродяги.
– Ответь не мне, но себе! Стоило, Доминик?
– Да! Да, это стоило того… Но цена! Мы должны сохранять знания, а не уничтожать! Убеждать, а не убивать!!! Эти жертвы… Их слишком много!!!
– А будет еще больше. Ты чист. Прощай!
Из письма скромного писца брата Умберто к Его преосвященству Джованни Орсини. Год 1222 от рождества Спасителя.
Говорят, что отец Доминик стал в последний год очень замкнут. Что беспрестанно молился, прося Господа нашего дать ему ответ или знак. Известно также, что он говорил на площади с каким-то менестрелем (задержать оного не удалось), но суть их беседы осталась для очевидцев неизвестной. Могу лишь смиренно высказать предположение, что знак отец Доминик получил, ибо перед самой кончиной, вдруг обрел спокойствие и покой.
06.08.2013