Интродукция
Бабушка Наталья к старости как-то «потерялась во времени»: стала путать утро, вечер и день, особенно в мае, когда свет не иссякал. Мучимая, очевидно, бессонницей, не имеющая часов или не понимающая (или не видящая) времени, она порой ночью начинала брякать нам в перегородку и на наше сонное «ну что, бабушка?» шумела:
– День али ночь?
– Ночь, ночь, бабушка, спи давай!
И все затихало за стеной.
Но порой – озорники! – мы решали разыграть бабушку, и, если не было в доме старших, мы с Валюхой кричали среди ночи:
– Утро, бабушка, вставай!
В половине бабушки поднималась возня: скрипели половицы, гремели горшки, ухваты.
До сих пор помню, как мы с сестрой мчимся по лестнице на чердак (обман открылся!), а за нами охая и причитая, лезет старенькая, сухонькая, бедная наша баба Наталья. Ну куда ей было угнаться за нами… Но страх наш был неподдельным.
Так и слышу до сегодня громкое, враспев: «Утро али вечор?»
– Будешь конюхом? – спрашивает меня дед мой, Афанасий Иванович.
Цыгане отправляются с телегами от едва еще намеченной нашей улицы, от первых ее домов.
– Ай, хорошенький какой, был бы не черненький, взяли с собой, а то – вон беленький весь.
– Колька, поедешь с цыганами, поедешь? Будешь конюхом? Будешь за лошадями ходить?
Я прячусь за старшую сестру, цепляюсь за ее платье и из-за нее во все глаза смотрю на гогочущих, веселых, ярких цыган.
А дед внезапно отрывает меня легко ручищами от платья и садит на спину ближайшей лошади. Я не ору, не пускаюсь в рев. Дед крепко меня поддерживает:
– Будешь, Колька, цыганом, будешь Мартыном?
Посмеивается сквозь усы.
– Ладно, Зойка, принимай братика. Идите, бегайте, да присматривай за ним. Скоро отец с работы уже придет.
Зоя берет меня за руки, и три мои сестрички и их подруги направляются к строящемуся дому Игнатовых. На фундамент накатаны бревна. Сестра опускает меня в широкий просвет между ними и прижимает палец к губам: сиди, мол, тут тихо и не рыпайся.
Бревна лежат на двух мощных закладных. Они перекатываются под ногами ребят. Игра опасная. Но увлекательная: надо водить, да еще и не упасть. Одно за другим бревна перекатываются в мой затворнический уголок. Мне сначала видны ребячьи ноги. Потом просвет глохнет, и я слышу только визги и топотню ног. Я притих в темном и прохладном местечке – как будто спрятался от всех, как будто тоже участвую в игре. Вдруг наверху затихает. Я слышу над собой возню, чей-то скулёж. Потом раздается резкий голос отца. Он бранится. Бревна начинают откатываться в противоположный угол, и меня выхватывают на солнце сильные отцовские руки.
Дома сестер ждет расплата за беспечность – «березовая каша»: мать или бабка зажимают их между ног и обрабатывают мягкое место вицами.
Трудно любить после экзекуций маленького братишку…
А на утро ребятня, увидев меня, кричит обидное: «Мартын! Мартын! На цыганской лошади катался! Мартын!»
Обиды я не понимаю, на кличку никак не реагирую, и прозвище в несколько дней усыхает. Отстает от меня малышня. Переключается на бабку Сергееву, но хоронятся от нее подальше: боятся ее крепких, злых пальцев.
…Вертит хвостом передо мной Валет – первая собачка, которую помню. И то приблудный пес. Откуда взялся – не помню. А вот почему у него второе имя Пердун, весело вспоминать. Как будто понимала вытянутая, но маленькая мутно-желтая дворняга, что делает на дурак… Пукнет, глаза добрые кверху поднимет и хвостом виляет – просит прощения. И неисправимый несун! Чуть зазевались соседи, наш Валет тащит бережно в зубах новым хозяевам в зубах куриное яйцо. Поднесет к маминым ногам, разожмет осторожно зубы – пожалуйста, берите, ешьте! Мать грозит вичкой, я, подражая ей, бабой охаю, пальчиком перед носом Пердуна помаваю. А у него такие глаза! – нет сил ругаться, и смеемся, и мама, и я, и все, кто рядом.
Может, обидел его кто из нас, не помню. Только в разгар ледохода ринулся Валет в речку, на другой берег, где раньше был и его дом. Рассказывали люди, что перемахивал льдинки, карабкался, плыл, да видно холод сковал собачку – утонул песик.
А вот не можем спасти пушистого маленького котенка, любимого мной и сестрами. Умирает от непонятной болезни. Сестры устраивают церемонию прощания: приходят соседские мальчишки и девчонки, достаются игрушечные горн и барабан. Идем траурной колонной, звучит музыка, произносятся речи, льются непритворные слезы, и мы клянемся век ухаживать за нашей первой могилкой…
Дурочка Танька с торчащими изо рта зубами. Первые уроки жестокости. Вижу, как разыгрывают ее старшие ребята.
– Танька, иди конфетки поешь!
Мчится Танька на зов, щерится страшным, слюнявым ртом. Пахнет от нее за версту луком или чесноком. Морщатся все, отворачиваются, но дурной затеи не бросают.
Показывает Славка-Сморчок кулек с «козьими какашками» – вполне съедобными драже, поднимает руку, медленно высыпает на землю у большой дороги, что усеяна нешуточными, настоящими горошинами… Не разбирает Танька, набивает рот черным и дешевым угощением.
А то наблюдаю, как затаскивают мальчишки дурочку к сарайкам, подальше от глаз старших, и больно тискают ее, щипают. А она только скалится! И что-то странное сосет во мне.
Картинки мелькают. Много веселого и грустного, понятного и необъяснимого происходит на улице.
Сережка Лебедев, балансируя руками, тихонько идет по острым штакетинам забора. Привычное соревнование – кто дальше пройдет, кому покорится весь пролет. Но тут Сережкина нога соскальзывает с доски и он со всего маха садится задницей на частокол.
– У-у-у-у-у!.. – воет мой друг-враг, вприсядку ползет к калитке. Руками обхватил передок. Что с ним? Неужели так больно? Притворяется, наверное, больше… Но уж больно жутко воет. А вот и мамаша всполошенная выскочила раздетой во двор, схватила Сережку, пытается разжать замок его рук – ничего не выходит.
Не понимаю: – что с ним такое!
Старшие ребята кучкуются, запасаются камнями, рогатками, луками самодельными даже, палками… Возглавляет их Валька Морозов, сосед.
– Валь, возьмите нас с собой… – ноют мальчишки.
– Сидите, салаги, куда вам драться с якушевскими! – снисходительно треплет нас по головам байбузенковский атаман.
Через несколько часов, ближе к вечеру «хоробрая дружина» возвращается потрепанной, но нездорово оживленной. Часами перетираются «воинами» перипетии столкновения с деревенскими. Кому в рот камень угодил, кого с моста висячего сбросили, кому руку перевязывали, «стрелой пронзенную»…
Мы все – рядом, открыв рты. Теперь нам можно подержать в руках оружие и боевые трофеи: самодельные мечи, щиты, короткие копья с гвоздями на конце, рогатки всех фасонов, луки, пистолеты и автоматы деревянные, грубые, необструганные, – а у нас слюнки текут: хочется такие же иметь!