- Представьте себе: обычный советский двор, каких во времена моей юности было не счесть. Двор, окруженный стенами панельных пятиэтажек, перед подъездами которых стояли по две лавочки, постоянно занятые старушками, медленно ведущими свои беседы за трапезой семечками. Детская площадка, чистая, с песочницей, в которой играют и гомонят малыши. И вот по этому двору неспешно бредет старик, опираясь на трость, сделанную из простой ветки, отполированную у «рукояти» за годы использования. Старик хромает на правую ногу, она не сгибается в колене. Как мне рассказывала мама, он повредил ее на Войне. На Войне, которую он выиграл, потому что выжил, так говорила мне мама.
Тогда мне было всего четыре года, но, как говорила впоследствии моя мама, я уже тогда был смышленым мальчишкой. В детстве она часто со мной просто разговаривала, не играла, не ругала, а просто рассказывала истории из жизни, или сама их придумывала, я не знаю этого даже сейчас, но они звучали правдиво, и я верил. Верил, потому что не допускал даже мысли о том, что моя мама может мне врать. В любом случае, они были интересными и поучительными, ее истории. И вот когда-то, уже не помню при каких обстоятельствах, она рассказала мне про этого старика. Он воевал на Великой Отечественной Войне, защищал Родину от фашистов. А потом, после окончания войны, вернулся с фронта с поврежденной ногой. Теперь-то я понимаю, что его ранили, но тогда это звучало просто как «повредили», и подробности были не нужны, детское воображение само дорисовывало недостающее. И вот так этот дедушка хромал по двору, опираясь на свою ветку-трость. Он каждое утро ходил в булочную, купить к чаю бублик и ром-бабу для своей старушки-жены. Иногда он останавливался и смотрел на играющих не площадке детей, просто смотрел и улыбался, думая о чем-то своем, при этом его изрезанное морщинами лицо приобретало отчужденное выражение, а голубые глаза наливались так слезами, которые никогда не проливались через край. Старшие дети смеялись, говорили, что ему на войне вместе с ногой и голову повредили. Но мама говорила, что они просто дураки и ничего не понимают. Иногда старик садился на лавку перед своим подъездом, отдыхая после дороги, и кивал спешащим на работу взрослым, здороваясь. И так же мило и добродушно улыбался. Всем. Каждому. Даже тем старшим детям, которые над ним смеялись.
Один раз, когда мы с друзьями лепили куличики из песка, меня позвал домой папа, пора было обедать. Он сидел на лавочке, рядом с этим дедушкой, и они о чем-то беседовали, как те старушки. Только семечки они не кушали. Я побежал к папе и по дороге вспомнил, что забыл в песочнице совочек. Вернулся, забрал его, и опять побежал к подъезду. Возле самой скамейки я споткнулся, моя сандалия зацепилась за бордюр, потому что у меня были короткие ножки, и я не всегда с первого раза мог забраться на бордюр. Я сильно испугался, потому что начал падать, выставил вперед руки и выронил совочек. Но тут дедушка меня подхватил, так что я не успел упасть на асфальт. Мне было очень страшно, и я заплакал. А старичок вдруг засмеялся, и мне стало стыдно, потому что я думал, что он смеется надо мной. Но теперь я понимаю, что смеялся он над тем, что сумел меня подхватить. Он был горд собой, что он все еще в состоянии сделать что-то полезное людям. Но тогда я плакал и не понимал, почему папа благодарит дедушку. Он только потом попытался мне все объяснить, но понял его слова я только спустя много лет…
- Когда мне было пять, случилось нечто странное, из ряда вон выходящее, нарушающее привычный ход вещей. Было лето, и к нам приехала моя бабушка, чтобы последить за мной, так как в садике был ремонт. Мы с ребятишками качались на качелях, кто сильнее раскачается и дальше прыгнет. Это была наша новая игра. Как и каждый день, по двору шел старичок, опираясь на ветку-трость. И ветка переломилась, старик зашатался и упал, не сумев удержать равновесие на здоровой ноге. Я растерялся и стоял, молча смотря на него. Взрослые мальчишки стали смеяться, тыкать пальцами и кричать «Ха-ха. Смотрите, Степаныч навернулся!» Мне стало страшно, потому что это было необычно, и я не знал, что мне делать. Помню, что Илья побежал домой, зовя маму. И тут я вспомнил, что год назад, вон там, у подъезда, этот старик подхватил меня, когда я падал на асфальт, рискуя разбить коленку. А я не сумел ему помочь, когда он в этом нуждался. Я не сумел его подхватить. И пусть он упал не на асфальт, а на землю, мне все равно стало стыдно. И я побежал.
Когда я был уже совсем рядом, я сбавил скорость, а потом остановился. Помню это как сейчас. Я еще спросил у него, все ли у него в порядке, и хочет ли он, чтобы я помог ему подняться и проводил до дома. Но он лишь улыбнулся, от чего морщины на его лице стали еще глубже, и сказал:
- Спасибо, Слава, не надо.
А потом прибежала мама Ильи. Она помогла дедушке встать, и проводила его домой. А потом, когда мой папа пришел с работы, мы с ним поехали на рынок, что был в трех трамвайных остановках от нашего дома, и купили для дедушки настоящую трость, не из ветки дерева, а настоящую, с пластмассовой рукояткой, какую я видел только по телевизору, в кино. И когда я протягивал эту трость старику, а папа сказал, что именно я должен это сделать, он заплакал. Прям как я тогда, перед подъездом, когда уронил свой совочек. Дедушка покадил меня к себе на коленки, погладил по голове, и все плакал, и плакал. А его жена налила нам чай, и мы стали есть бублик, за которым дедушка утром ходил в булочную. Мне кажется, что старик был счастлив.
Надо сказать, что дедушку этого звали Сергей Степанович, он воевал, не знаю на каком фронте в ВОВ, но во время боевых действий получил ранение в правое колено и… Выше. Он остался хромым и не мог иметь детей. Теперь, вспоминая этого Человека, мне становится грустно. Но и радостно, потому что я знал этого Человека. Впоследствии мы достаточно много общались, пока он не скончался в 93м году.
- Много позже, уже после школы, когда я поступил учиться в институт, и был уже, кажется, на втором курсе. Точно сказать не могу, ведь это в детстве все события яркие, не замыленные, и откладываются в памяти намертво, а потом все приедается и становится серым и нечетким, обыденным. И именно эта серость толкает многих людей на «попробовать новых ощущений». Ведь, как известно, в детстве с счастьем было проще. Но я отклоняюсь от темы, простите. Так вот, когда я учился на втором курсе института, у меня завязался прекраснейший роман. Это была любовь всей моей жизни. Красивая, умная, мудрая девушка. Сейчас таких уже нет. И это не просто слова. Таких действительно уже нет. Добрых, мудрых, нежных и ласковых одновременно, которые при этом не чурались бы уборкой по дому, готовкой еды и вообще поддержанием семейного очага.
Таня. О, это имя. Как я был влюблен… О, эти годы. Беззаботность, веселье, счастье. После окончания института мы поженились. А потом у нас родился ребенок. Сын. Александр Вячеславович. Этот маленький, кричащий и пищащий комочек, роднее которого нет никого на свете. Поначалу даже моя любовь к Жене отошла на второй план, я почти все свое время посвящая сыну. Мы начали ругаться и ссориться с Таней. Но потом я осознал, не без помощи отца, правда, что так поступать нельзя. Я понял, что был не прав, и извинился перед Женщиной, которая подарила мне сына. Ведь я люблю ее, действительно люблю, до сих пор. Потому что нет на свете человека ценнее, чем тот, что подарил тебе свою жизнь. Ценнее любви, заботы и нежности в этом мире нет ничего.
- А потом, с интервалами ровно в полтора года, родились Наташка, Андрей и Сергей, близнецы, и Светочка, моя младшенькая. По первости я думал, что не справлюсь и с одним ребенком, боялся его, все время думал, что же я буду делать, успею ли отвезти жену в роддом, а как врачей благодарить, а что, а как, а куда, а когда и т.д. Вопрос и страхов было бесконечное множество. Но потом они отступили на второй план, потом на третий, а потом и вовсе исчезли. Потому что у меня не осталось на них времени, все оно уходило либо на работу и халтуру, либо на общение с семьей. На все остальное его просто не оставалось. А когда человеку есть, чем заняться, он и не задумывается ни о чем лишнем, и, как следствие, не морочит себе голову тем, что чего-то не достиг, не успел, не увидел. Он сам не делает себя несчастным.
А боялся я прежде всего стать плохим отцом, не справиться с этой ролью. Хотя с остальными тремя – Мужчины, Мужа, Друга – для моей Танюшки я, хочется думать, я справлялся хорошо. И вот когда я взял на руки своего ребенка, я подумал: «Как мне быть? Что говорить? Что делать? Как не причинить тебе зла? Как сделать так, чтобы ты вырос достойным человеком?» Но потом ответ пришел сам собой, когда к нам в гости приехали наши родители. Я посмотрел на своего отца и понял, что просто буду делать так, как делал он, когда воспитывал меня. Нет, буду делать все лучше, правильнее. Ведь когда я спросил папу было ли ему страшно, когда я родился, он ответил, что да, он боялся до чертиков, потому что тоже не знал, как себя вести и что и как делать.
- И вот теперь, когда я стал таким же стариком, каким был Степаныч, светлая ему память, я понимаю, что сделал в жизни много ошибок, но всегда старался их исправить, научиться, и больше их не повторять. Иногда было уже поздно, иногда получалось что-то исправить. Но я старался жить правильно, как я сам это понимал. По совести, по морали, стараясь не мешать жить другим. И я хочу думать, что у меня это получилось. Потому что если это не так, то мне было бы очень горько это осознать сейчас, когда уже ничего исправить не выйдет за давностью лет…