Сей неожиданный
удар
едва не убил отца моего.
Он лишился обыкновенной своей
твердости, и горесть его
(обыкновенно немая)
изливалась в горьких жалобах.
«Как!
— повторял он, выходя из себя.
— Сын мой участвовал в замыслах Пугачева!
Боже праведный, до чего я дожил!
Государыня избавляет его от казни!
От этого разве мне легче?
Не казнь страшна:
пращур мой умер
на лобном месте,
отстаивая то, что почитал святынею
своей совести;
отец мой пострадал вместе
с Волынским
и Хрущевым.
Но дворянину изменить своей присяге,
соединиться с разбойниками,
с убийцами,
с беглыми
холопьями!..
Стыд и срам нашему роду!..»
Испуганная его отчаянием
матушка не смела при нем
плакать
и старалась возвратить ему бодрость,
говоря
о неверности молвы, о шаткости людского мнения.
Отец мой был неутешен.