Вояжи во времени

                ВОЯЖИ ВО ВРЕМЕНИ
Как-то, однажды, от нечего делать,
Взял я в руки лист бумаги белой,
И стал думать, чтоб изобрести такое,
На что силу ума потратить стоит,-
И пришла идея, меня вдруг осенило,
Вот, подумал, было бы создать «не хило»,
Машину времени и с помощью её свободно
В эпохе побывать какой-угодно,
В голове промелькнула озарения искра,
Схему конструкции набросал я быстро,
Подходящие материалы под рукой подыскал,
Построил кабину из обращённых внутрь зеркал,
При помощи большого трансформатора
И высокочастотного волнового генератора,
Создал мощное электромагнитное поле,
Вот, где пригодились знания, полученные в школе,
Сам себя на путешествие во времени настроил,
Когда положил в кабине на столик
Из разных временных эпох предметы,
Наконечник стрелы, часть кольчуги, старые монеты,
Кое за чем обратиться пришлось в музей,
Там работает один из давних друзей,
Самого древнего поиск был недолгий,
На берегу, среди камней, на Волге,
Нашёл, встречающийся там часто,
Кистепёрой рыбы окаменевший отпечаток,
Приготовил набор инструментов, кейс-чемоданчик,
Который беру с собой в командировку и на дачу,
Всегда со мной «походная» вещица эта,
Там несессер, кипятильник, принадлежности туалета,
Перед началом эксперимента Богу помолился,
На удачу три раза перекрестился,
Всё выполнил, согласно схеме, строго,
И пора, как говорится, в путь-дорогу,
Тот не пьёт шампанского, кто не любит риска,
Включил машину, поставил на крайнее деление, риску
Переключатель на шкале изобретённого прибора
И отправился в вояж по временному коридору,
Хоть ждал я чего-то, но, неожиданно, вдруг,
Кабина закружилась, завертелось всё вокруг,
Как будто, вихрь какой меня подхватил,
Невесомость, как в космосе, я ощутил,
Так космонавты не чувствуют веса своих тел,
И, как в пропасть, бездну, вращаясь, полетел,
Очнулся на каком-то поле, рядом горы,
Вдали речка, лес сосновый, типа бора,
Тишина, только кузнечики стрекочут
И птицы поют, полная идиллия, в общем,
Заслушался, замлел, а, приоткрыл глаза пошире,
Увидел, птицы парят, но, уж, больно большие,
Да, это ж, птеродактили, вот так да,
Живьём-то их не видел я никогда,
В реке лох-несское чудище, вроде,
А, возле леса динозавры огромные бродят,
Так значит, сработало, не мог я поверить,
А, ведь очутился в мезозойской эре,
Вдруг, слышу топот, крики, улюлюканье,
Не наркоман, как будто, не страдаю глюками,
Прямо на меня большущий мамонт бежит,
Так тяжко топает, что земля вокруг дрожит,
А, за ним люди в шкурах, с дубинами,
Косматые волосы вьются за спинами,
И так воинственно вопят и кричат,
Меня, подумал, не прибили б, сгоряча,
Спрятался за большой валун-камень,
Так что, не взять теперь меня голыми руками,
Они гнали мамонта лесом, гнали полями,
Вдруг он провалился и очутился в крутобокой яме,
Большой ловушке, что специально для него отрыли,
Замаскировали, то есть, ветками, сучьями накрыли,
Дикари с победным воплем к яме подбежали
И добивать камнями животное стали,
Огромной силой они все отличались,
Как будто, на тренажёрах накачались,
Атлетически сложенные, мускулистые,
Ни дать, ни взять, «качки»-культуристы,
Камни, каждый весом в центнер целый,
Бросали, мамонту в голову целясь,
Пока в том жизни огонёк не потух,
И «небритый слон» не испустил дух,
Тут племя кинулось его кромсать,
Каменными ножами куски мяса отрезать,
Надрали столько, сколько унести смогли,
Благо, их стойбище было не в дали,
А, остальное мясо оставили падальщикам,
И пошли, под тяжестью ноши чуть не падая,
И тут один отрок заметил меня,
Чтоб ему ни покрышки и ни дня,
Мужланы свой груз с плеч сложили,
Удивлённой толпой меня окружили,
А, на мне кроссовки, джинсовый костюм,
Бейсболку нацепить ещё пришло на ум,
Рты пооткрывали, тычат на меня рукой,
Что, мол, за чудо, откуда взялся, кто такой?
У дикарей эмоций слишком много,
А, речи нет, двух слов связать не могут,
Смотрят на меня и друг другу-«У-У»,
А, чего хотят, никак понять не могу,
Тут два амбала за руки-ноги меня взяли,
Сыромятными ремнями запястья и щиколотки связали,
Нацепили меня на большущую палку,
И, как добычу, не шатко, не валко,
Потащили в свой лагерь с мясом вместе,
Что дальше будет со мной? Неизвестно.
Недолго шли полем, обогнули бугор,
Прошли вдоль реки, остановились у подножья гор,
Увидел, что несут меня в большую пещеру,
Что входом своим, как пастью, ощерилась,
Дикари со мной и мясом вошли вовнутрь,
А, там их, таких же, как грязи, нуты-гнуты,
Всё племя и числом не меньше роты,
Ждут, когда охотники вернутся с охоты,
Тут и женщины разных лет и детишки,
Среди таких бы дома ни за какие коврижки,
Не хотел бы я оказаться никогда,
Ведь для них я-то же мясо, то есть, еда,
Немытые, в шкурах, с нечёсанными волосами,
Смотрят на меня такими голодными глазами,
Со свистом выпускают воздух из широких ноздрей,
Давайте-ка, племя, съедим его быстрей,
Меня на ноги поставили, столбом, вертикально,
Ни рук, ни ног не развязав, наверно, специально,
И ничего не говорят, «немтыри», покрытые шерстью,
Только, «У-У» друг другу и объясняются жестами,
Тут главный у них, скорей всего, вождь,
Покосился на меня, едрёна вошь,
Как Сталин на заклятого врага народа,
Что, мол, за неизвестная животная порода,
И лязгая зубами, тычет в мою сторону рукой,
Стоит попробовать, на вкус он какой,
Приказывает жестом, что, надо полагать,
Пора «нукеру» своему костёрчик разжигать,
Видя, что недоброе тут может сотвориться,
Я начинаю кричать и, как умею, материться,
Дикари глаза на крикуна повылупляли,
Ведь человеческой речи они не слыхали,
Да, ещё с крепким, матерным словцом,
Со страху, видно, показал я себя молодцом,
Но, криком, что я не еда, не смог их убедить,
И стал самый рукастый огонь разводить,
Он начал крутить обожжённую палку,
Как только ладоней своих ему не жалко,
Конец её поставив в углубление, на бревно,
Чтобы от трения затлело оно,
А, рядом положил засушенный мох,
Чтоб от зачатков огня загореться он мог,
Вот уж, действительно, отсталые, дремучие,
Это ж, надо, каждый раз так мучится,
Чтобы жаркое приготовить на обед,
Неужели, у этих тёмных даже спичек нет?
Ведь с ними и быстрей и намного лучше,
Чему их, диких, только в школе учат,
И тут «допёр» я, что меня жарить будут,
На мангале шашлык аппетитный, как будто,
А, что я мог этим дикарям сказать?
Лишь жестом попросил мне руки развязать,
С жизнью я простился уже, поверьте,
Дай, хоть, закурю напоследок перед смертью,
Просьбе моей они, похоже, вняли,
Мол, куда он денется, но, руки развязали,
Достал я зажигалку из кармана и сигареты,
Дикари спокойно взирали на действо это,
Но, только зажигалкой я, волнуясь, щёлкнул,
Их, до этого, прищуренные глазки-щёлки
От изумления широко открылись,
Они вскрикнули и все на землю повалились,
Что-то по-своему, невнятно забормотали,
Испугались меня и молиться, кажется, стали,
Видно, подумали, что я-какой-то бог,
Коль из нечего огонь извлечь быстро смог,
А, я всё понял, улыбнулся, спокойно закурил,
Осмотрел свысока этих всех потомков горилл,
И, радуясь, что лишь чудом жив остался,
Понял, что от страха основательно проголодался,
Пора бы червячка заморить, перекусить,
Этих, остолбеневших, о еде бесполезно просить,
Огонь одним махом под дровами запалил,
Кусок мяса, побольше, на вертел насадил,
Стал жарить, готовить, обеда ожидать,
При этом, от запаха жаркого слюнки глотать,
Тут дикари меня, вежливо поклонясь,
Отстранили от приготовления мясных яств,
И вот, наконец, от мамонта кусище
Стал вполне пригодным, как пища,
Вождь поаппетитней шмат отодрал
И мне, как почётному гостю, первому дал,
Как перед боссом подхалим, он «прогнулся»,
А, я аж, чуть слюной не захлебнулся,
Из его рук пришлось кусок «жаркого» взять
И, как говорится, пробу обеда снять,
Правда, без вилки, без ножа и ложки,
И гарнира нет в виде лапши или картошки,
Быстро схватил кус мяса руками,
Как голодный волк, впился в него зубами,
И, чтобы сытого, как скажет иной, догнать,
С аппетитом стал жевать и тут же глотать,
Оттого, что сильно голоден был, может,
Мясо на телятину показалось мне похожим,
И вкусным, сочным и вполне съедобным,
Но, добавки попросить мне было неудобно,
Вот чего не хватало, так это хлеба и соли,
Они всегда едят «преснятину» что ли?
И я с собой не взял во временной вояж
Главный атрибут обеда и застолий наш,
С голодухи-то хоть и вкусно, но не особо,
И стал по сторонам глазеть я в оба,
Вдруг, вижу, стены пещеры-то белые,
А, ну-ка, узнаю, что это, в чём тут дело,
Слава Богу, это точно, не известняк,
Пальцем провёл, лизнул-соль, вот это «ништяк»,
Потёр мясом о стену, попробовал на вкус,
Совсем другое дело, люди, мотайте на ус,
Дикари последовали моему примеру,
Удивились, но остались довольными безмерно,
С благодарностью на меня посмотрели
И, облизав пальцы, все свои куски доели,
Я им сказал, не знаю, поняли они или нет,
Что ж Вы мясо с туши взяли только на обед,
Ведь остальное, в такую жару, пропадёт
Или шакалы съедят или просто сгниёт,
Сколько тушёнки можно было бы наварить,
Или сырого мяса с чесночком насолить,
Стоят, «не в зуб ногой», даже вспомнил их маму,
Не сказав ни слова, взял лопатку и вырыл яму,
Со стен пещеры той же лопаткой наскрёб соли,
Куски мяса хорошо ей посыпал, вволю,
В яму положил, присыпал землёй обильно,
Сделав примитивный погреб, холодильник,
И жестами показал, как есть захотят,
Чтоб не гонять на охоту здоровых ребят,
Землю надо в этом месте раскопать
И солонину из ямы для еды достать,
В углах пещеры у них из шкур постели,
Тут они и спали и любили женщин и ели,
Смотрю, на одной из них пацан лежит,
Его колотит всего, от озноба весь дрожит,
И бормочет чего-то, видимо, в бреду,
Несёт по-своему какую-то «байду»,
Судя по всему, парнишке совсем худо,
Или грипп какой у него или простуда,
Я к нему подошёл, рядом встал,
Из дипломата аспирин «УПСА» достал,
Из ручья в раскладной стакан воды налил,
Жаропонижающую таблетку в нём растворил,
И, опасаясь, чтоб из рук моих не мог он выбить,
Заставил пацанёнка лекарство выпить,
Мальчонка затих, а, потом и уснул,
Тут и румянец появился возле скул,
Поспал немного, во сне улыбнулся,
Во весь рост потянулся и здоровым проснулся,
Дикари, смотря на меня, завопили радостно,
Выздоровление вызвало у них чувство праздника,
Передо мной все встали на колени
Или попадали ниц, как поленья,
Исцеление пацана они приняли за волшебство,
А, меня, не больше, не меньше, чем за божество,
Почти строевой тут я бросил им клич-
«Надо бы Вас, «хиппи с Миссиссипи» постричь,
А, то ходите обросшие и лохматые,
Отродясь не знали парикмахерской, косматые»,
Достал я ножницы из своего дипломата
И расчёску следом, почти автоматом,
Не оттягивая процедуру, принялся за дело,
Давай, с вождя начнём, он самый смелый,
А, лохмы его невозможно расчесать,
И стал я под «ноль» его волосы кромсать,
Получилась причёска, достойная вора,
После вынесения тому приговора,
Зато, космы не мешают ни в быту, ни на охоте,
Мне по душе пришлась моя работа,
И другим дикарям вид вождя понравился очень,
Они тут же выстроились к «парикмахеру» в очередь,
И их я всех постриг не спеша,
У каждого причёска получилась хороша,
Чик-чик, раз-два и всё готово,
И вот передо мной племя «Котовских»,
И тут что-то невероятное произошло,
Видно, общение со мной им на пользу пошло,
Дикари заговорили, хоть не все сразу,
Сначала по слову, а потом посыпались и фразы,
Говорили то, что слышали когда-то от меня,
Самое безобидное было «Хрен» и Фигня»,
И хоть они, не понимая смысла, матерились,
Но, самое главное, разговаривать научились,
Удовлетворение от этого я получил,
Надо же, таких «дремучих» говорить научил,
Значит, не зря на белом свете я жил,
Выйти покурить на свежий воздух тут решил,
Вышел из пещеры, достал сигареты,
Вдруг шум крыльев больших, незнакомый, при этом,
Панический ужас меня охватил,
И тут кто-то плечи мои цепко схватил,
Это птеродактиль, как коршун, налетел,
Видно, добычу во мне углядел,
Работая крыльями, потащил меня в своё гнездо,
Ну, думаю, «хана» тут пришла, на все сто,
Хорошо, хоть догадался, не совсем уж, болван,
Пульт ДУ от машины времени сунул в карман,
Значит, рановато ещё с жизнью прощаться,
А, надо бы домой, в наше время возвращаться,
Достал я пульт, нажал на нужную кнопку,
И не успел ни вздохнуть, ни охнуть,
Как моё в комок сжавшееся тело
Закружилось волчком, завертелось,
Словно в бездну, я опять провалился
И в своей квартире, на диване очутился,
Стал думать, произошедшее в деталях вспоминать,
Благо, время есть всё хорошенько осознать,
То, что случилось со мной, было, как во сне,
Уж, не причудилось, не приснилось ли всё это мне,
Отдохнул, вспомнил то, где побывал,
И, что дальше делать, думать стал,
Это, безусловно, интересно и неплохо,
Побывать в различных временных эпохах,
Но, только, совсем немного и не надолго,
Задерживаться там нет смысла и никакого толка,
А, то ведь по воле злого рока,
Можно и в историю влипнуть ненароком,
Только посмотреть на то, что было, и галопом
Проскакать, как тот «челнок» «по Европам»,
 В гущу событий прошлых лет окунуться
И живым и невредимым в отчий дом вернуться,
                *
Снова сел в свою «зазеркальную» кабину,
Установил приборы и запустил временную машину,
Опять завертело, закружилось всё вокруг меня,
Сделалось темно, как ночью, в середине дня,
Очнулся оттого, что стало вдруг светло,
Словно после ночи утро рассвело,
И шум и гам стоит неимоверный,
Так на стадионе зрители вопят, наверное,
Огляделся, осмотрелся и что же, Боже мой,
Бой гладиаторов идёт передо мной,
На большой арене римского Колизея,
А, на трибунах зрители орут, глазея,
«Накаченные» мужики, настоящие атлеты,
И почти голые, как культуристы, при этом,
На глазах у публики насмерть дерутся,
Вооружённые мечами, копьями, трезубцами,
Один, явно, среди них выделялся,
Так мужественно и мастерски он сражался,
Весь в шрамах от ран, полученных ранее,
И в этом бою он не раз был ранен,
Но, как тигр, как лев, продолжал он биться,
Никто в искусстве боя с ним не мог сравниться,
Несколько бойцов, его окружив, наседали,
Казалось, что он жив останется едва ли,
Но, смельчак отбился и не только остался жив,
Но, и победил, всех окруживших «врагов» положив,
А, зрители жаждали крови от победы автора,
Просили добить поверженных гладиаторов,
Но, тот, благородный, не от того, что духом слаб,
А, потому, что сам был гладиатор, раб,
И, истекающих кровью побеждённых, их,
Великодушно, по-свойски, оставил в живых,
«Спартак! Спартак!»-неслось со всех сторон,
И я тут вдруг, заорал-«Спартак-чемпион!»,
Удивлённо посмотрели на меня соседи по трибуне,
Мол, что за тип победителя приветствует так бурно,
Стали пальцем на меня вокруг все тыкать,
А, взглядами на мне пробуравили дырку,
И лопочут чего-то, тут вспомнить уместно,
Что я по-итальянски «ни в зуб ногой», «ни бельмеса»,
То ли удивил их мой необычный вид,
Ведь на мне не тога, а джинсовый «прикид»,
То ли, потому что не по-ихнему кричал,
А, я и забыл, что не на футболе, сгоряча,
Чувствую, нет дружелюбия в их речах,
Надо «делать ноги», пока голова на плечах,
Достаю из кейса свой микромагнитофон,
Хоть мал, но громкость большую имеет он,
Врубаю «попсу» на полную катушку,
Те на меня посмотрели, потом друг на дружку,
Для них такой «музон», что для «янки» торнадо,
А, мне-то только этого и было надо,
Пока «столбняк» их пронзил, я «подхватился»,
И, пулей слетев с трибун, на улице очутился,
И быстро, быстро, как мог, побежал,
Но, страх меня, всё же, опережал,
Недолго нёсся, обгоняя разных прохожих,
Остановился отдышаться, устал я, похоже,
Тут чувствую, неприятный запах тела,
Это моя душенька от страха и бега вспотела,
Хорошо бы, думаю, сейчас ополоснуться
Или в бассейн с прозрачной водой окунуться,
Языка-то не знаю, хоть спросить, где баня,
Из иностранных, только матерный, вот ведь «русский Ваня»,
Лишь наблюдательности и интуиции доверие,
Смотрю, открытые большие двери,
И разночинный римский народ,
Кто в них заходит, кто обратно идёт,
Вовнутрь идут немытые, потные, грязные,
А, обратно-чистые, благоухающие, как в праздники,
И дух оттуда, из дверей исходит такой,
Что, явно, отдаёт чистотой и русской парной,
Только, что без запаха берёзовых веников,
Но, всё равно, приятный, тем не менее,
Как раз, в продолжение помывочной темы,
Пришёл-то я в знаменитые римские Термы,
Это-те же московские бани, Сандуны,
Где «оттягиваются» моясь, «конкретные» пацаны,
Я внутрь прошмыгнул, что никто не заметил,
Благо, не надо платить за входные билеты,
А, теперь по сторонам валяй, смотри,
Тут залов помывочных, аж, целых три,
С тёплой водой, холодной и горячей,
На высшем уровне сервис, не иначе,
Тот выбрал я зал, где тёплая вода,
Крайностей во всём не любил я никогда,
Чтоб смешаться с народом, быстренько разделся,
Под лавку костюм и кейс, по сторонам огляделся,
Как бассейны, стоят большие ванны,
В них мужчины и женщины плавают важно,
Тут же моются и тут же обнимаются,
Целуются, лобзаются, по-русски «зажимаются»,
Только Богу известно, что у них впереди,
Так и до «аквасекса», вполне, может дойти,
«Ни фига себе», думаю, «вот это ещё когда,
Разврат открытый был, вот это да!»
Что у наших олигархов за отдых в сауне?
Вот так бы с девками «оттянуться», «клёвое» самое,
Ну, что ж, решил я, уж, коли я здесь,
То стоит и мне в этот бассейн залезть
Забрался в ванну и руками потёр, помыл
Голову, грудь, руки, ноги и «тыл»,
Потом, в своё удовольствие поплавал,
Смотрю, подгребает ко мне какая-то шалава,
Иначе не назвать, потому что, практически, сразу,
Только улыбнулась и целоваться полезла, зараза,
Я, конечно, не аскет, не пуританин,
Кто меня знает, это отрицать не станет,
Но, и не бабник или ловелас отпетый,
Однако, с женщинами связь люблю, при этом,
А, эта любви, уж, больно захотела откровенно,
Тут ситуацию и последствия я оценил мгновенно,
А, вдруг, не дай Бог, сифилис или СПИД,
Или ещё какой заразой «наградит»,
Кто этих римских гетер или, как их там, знает,
Но, лучше поберечься, ведь всякое бывает,
Я от себя её тихонько оттолкнул,
Сказав ей перед тем, как в сторону нырнул-
«Дольче вита, синьора, уно моменто»,
А, она как заорёт-«Импотенто! Импотенто!»
В общении с женщинами всякое бывало,
Но, ни одна меня так ещё не обзывала,
Не по себе мне стало и до жути обидно,
Вылез из бассейна я с понурым видом,
Обернулся в простынь и побрёл, куда глаза глядят,
Вижу, типа, актовый зал и люди галдят,
Это митинг прямо в бане у них идёт,
И какой-то мужик, тоже в простыне, горло дерёт,
Под аплодисменты соловьём заливается он,
А, собравшийся люд кричит-«Браво, Цицерон!»
Оратор, речь толкая, явно, поймал кураж,
Ну, точно, как Владимир Вольфович наш,
Над аудиторией он, «сто пудов», имел власть,
А, толпа, его слушая, уже «завелась»,
Тянут руки, кричат непонятно, но горячо,
Видимо, просят, чтоб краснобай выступал ещё,
Тут и я заорал, что было во мне силы-
«Шайбу-шайбу! Да здравствует «Единая Россия!»
Для окружающих мой клич прозвучал, как выстрел,
Наверное, опять «не в жилу» я выступил,
А, оказалось, что совсем наоборот,
За иностранца меня принял народ,
За союзника Римской империи,
Разбивающей врагов в пух и перья,
И, чтоб сказал я речь об их подвигах,
На руки подняли и поставили меня на «подиум»,
Что ж, деваться, скажем прямо, некуда,
Да, и помочь-то мне тоже некому,
Пришлось «толкнуть» им речь, из уважения,
О текущем моменте и международном положении,
Все слушали меня, не понимая ни слова,
Но, взрываясь овацией снова и снова,
Когда пафоса в речь я добавлял
И крепкое словцо и жесты вставлял,
Так оратором я стал невольно,
Но, моим докладом остались люди довольны,
Подумал, всё закончилось, но, «фиг Вам!»
Все пошли к накрытым яствами столам,
И меня под руки взяли все вместе,
Привели и посадили на гостевое место,
А, на столах каких только блюд и напитков нет,
Ни дать, ни взять, царский обед,
Помимо ораторства, я ещё и купался,
И, признаться, основательно проголодался,
Тут, видно, главный у них, не очень молодой,
Назовём его, по-нашему, тамадой,
Поднимает кубок и глядит в мою сторону,
Чем же я чести такой удостоился?
Улыбнулся мне и чушь какую-то понёс,
Потом дошло, что он тост за меня произнёс,
И не успел я, в ответ, даже ахнуть,
Как он чашу осушил одним махом,
И остальные граждане Римской империи
Оказались последователями примерными,
Тоже пропустили по одной,
Видимо, вино-их напиток родной,
И тут пошла такая бурная пьянка,
Вакханалия, по-нашему, гулянка,
Сколько ж, ребята, они пьют,
То, что русские-пьянь, бессовестно врут,
Не стаканы, а чаши, кубки винища
Наливают и «хлыщут» и «хлыщут»,
Алкоголизм, конечно, это-зло,
Так вот, откуда оно к нам пришло,
А, как приняли «на грудь», они прямо тут
Настоящий разврат устроили и блуд,
Девок, что плавали с ними в бассейне,
Стали лобзать и тискать без стеснения,
Их приличие, видно, в вине утонуло
И на слабый пол мужчин потянуло,
Как говорится, поддали и пошли по бабам,
Не «макаронники», а, мужики российские, как бы,
И такие парочки тут же нашлись,
Что по тёмным углам разошлись,
Уединились, чтоб заняться делом, дескать,
Но, не попить чайку или «водку трескать»,
Ничего тут не попишешь, ё-моё,
Природа везде и во всём берёт своё,
Но, на наших мужиков ихние, всё же,
В ритуале пьянки совсем не похожи,
Ведь нашим, если удаётся за стол сесть,
Одни выпивают сколько могут, другие-сколько есть,
А, потом, когда выпили, надо поговорить,
Ведь без «базара»-вхолостую водку пить,
И получить ответ на вопрос, стоящий много лет,
Ты, уважаешь меня, кореш, или нет,
Тут уж, и драка, как же ей не быть,
Это не дело, коль морды друг другу не набить,
И ходить с синяками и носами расквашенными,
Вот тогда это пьянка, тогда это по-нашему,
А, я же русский человек и, сидя за столом,
Поддержал компанию, выпил, но не «в лом»,
Вино у них слабенькое, какое-то ситро,
Поначалу думал, что можно выпить его хоть ведро,
Но, не такое уж, безобидное, это вино,
Впоследствии, очень коварным окажется оно,
После третьей мне, чувствую, «захорошело»,
В голову «тюкнуло», заалели щёки и шея,
Сказал им-«Дорогие мои, «щас» спою
Песню самую любимую мою,
В выборе репертуара долго не стоял вопрос,
С чувством, громко затянул я «Ой, мороз, мороз»,
Исполнял я песню по всем застольным правилам,
Смотрю, сидящим за столом, она понравилась,
И они, хоть слов-то песни и не знали,
Но, типа «Ля-Ля», мне в такт подпевали,
Русская песня по душе пришлась им, право,
Потому, что долго хлопали потом и кричали «Браво!».
Затем ещё по одной пропустили, это точно,
Потом не помню, дошёл до точки,
Очнулся в светлой комнате, на диване,
Наверно, это-номер «люкс», тут же в бане,
И почему-то головной мозг сильно болит
А, весь организм мутит и немного тошнит,
И никого вокруг, только одна собака,
Но, уж, больно большая и страшная, однако,
Истинный монстр в собачьем обличье или
Настоящая «собака Баскервиллей»,
Её порода-«мастино-неаполитано»,
Эта, точно, долго церемонится не станет,
Сожрёт и не подавится, так просто,
И даже имени, фамилии не спросит,
Но, зверь не хочет на меня нападать,
Даёт понять, что приставлена охранять,
Видит, что мне плохо, голова болит,
Да, алкоголь это-враг, изверг, иезуит,
И хоть перегаром от меня, наверное, несёт,
Подойдёт и в щёку языком, как своего, лизнёт,
Затем, чтоб отдыхать спокойно я мог,
Зевнула и улеглась возле моих ног,
Тут заходит этакая краля, деваха,
На ней то ли комбинашка, то ли рубаха,
Фигурка точёная сквозь неё просвечивает,
С такой красоткой провести неплохо бы вечер,
И «оттопырится», как говорится, на все сто,
Несёт поднос и ставит предо мной на стол,
А, на подносе кусок мяса и кубок с вином,
Мыслит, видно, что моё спасение в нём,
Но, мне бы сейчас лучше пива,
Любого, но лучше нашего, российского разлива,
Но, и винцо пойдёт под мясо хорошо,
Чтоб червячка заморить и недуг мой прошёл,
Хоть и был я с большого «бодуна»,
Но, меня пленила красотой своей она,
На низкую скамеечку садится рядом
И взглядом вопрошает, во всём ли порядок,
А, мне бы принять ванну, выпит чашечку кофе,
Ведь в борьбе с алкоголем я-любитель, не профи,
Тут от запаха мяса аппетит появился,
Хлебнул вина, будем считать, опохмелился,
Закусил мясом, приготовленным умело,
И, вроде, полегчало, голова просветлела,
А, девушка мне руку на колено положила,
И улыбается так соблазняюще, мило,
Тут к бабке не ходи, ясно, чего хочет,
А, я не могу с первой встречной, между прочим,
И, вообще, пора бы, чтоб не спиться,
И с римскими девками не «заБЛУДиться»,
С эпохой древних римлян распрощаться
И к себе домой, пока цел, возвращаться,
Жестами, сурдопереводчика не хуже,
Объяснил, что мне костюм и кейс мой нужен,
Она всё сразу, умница, хоть иностранка, поняла
И, что просил, из соседней комнаты принесла,
Пульт ДУ машиной оказался на месте,
В кармане, с зажигалкой и сигаретами вместе,
Перед дорогой покурил, отдохнул чуть-чуть,
Чмокнул кралю, потрепал собаку за ухо и в путь,
Нажал на пульте нужную кнопочку,
Тут же потянуло сквозняком, как из форточки,
Завертелось, закружилось всё вокруг,
И, не чувствуя ни головы, ни ног, ни рук,
Словно, в шахту лифта, я провалился,
И снова, в кресле, в своём доме очутился,
В то, что случилось со мной, детально вник,
И сел писать воспоминания в дневник,
Волнующих моментов я много испытал,
Но, в Древнем мире и Древнем Риме повидал
Я столько увлекательного и интересного,
По книгам знакомого, но близко неизвестного,
Но, временной вояж туда был настолько
Затянувшимся, не, как хотел я, и долгим,
Что успел соскучится сильно по дому,
Такому привычному, уютному, родному,
От путешествий по эпохам я не отрёкся,
Но, что непродолжительными они будут, зарёкся,
А, пока с машиной времени мы отдохнём,
Тем более, что ночь и дождик за окном,
                *
Вот ночь прошла и выглянуло солнце,
Ярким лучиком светит мне в оконце,
Встал с постели, зарядка, умылся, побрился,
Позавтракал, «чашкой кофею» взбодрился,
Хорошо, что отдыхаю, на работу не идти,
Ещё почти весь отпуск у меня впереди,
Видно, чувство дороги манить не перестанет,
В очередной вояж пуститься так и тянет,
Что ж, если тяга, значит так тому и быть,
И, чтоб технологию и навык не забыть,
Сажусь я снова в «зазеркальную» кабину,
Настраиваю и запускаю свою машину,
Какое время посетить настал черёд,
Спокойно выбрал и, с Богом, вперёд!
Завертелось, закружилось всё опять,
Отсчёт времени понёсся быстро вспять,
Но, на заданном месте он остановился
И в шестнадцатом веке, на Руси я очутился,
Сижу в каком-то затрапезном помещении,
При тусклом, сумеречном освещении,
На строганной лавке, в тёмном углу,
Приставленной к длинному столу,
Рядом такие же столы со скамейками стоят,
За которыми людишки кое-где сидят,
Перед ними стопки и бутылки со спиртным,
Видимо, народ «расслабляется» им,
В рубахи и портки одеты, бородаты,
Какие-то угрюмые, хотя и поддаты,
Наливают себе водки и, не чокаясь, пьют,
И между возлиянием разговоры ведут,
Ребята здоровы, так пить не может слабак,
Тут я понял, что это трактир или кабак,
Куда приходят, чтоб по рюмашке «хлопнуть»,
А, эти люди за столами-смерды или холопы,
«Уже в «отключке»-дошло до моего сознания,
Потому что на меня у них-«ноль внимания»,
Тут один парень, на вид лет двадцати,
Амбал, детина, за рэкетира мог бы сойти,
Но, для своей комплекции довольно резвый,
И, как ни странно, почти что трезвый,
Заприметил меня в моём уголке,
И подходит, пастуший кнут держа в руке,
Говорит мне басом, ухмыляясь, парень-
«Ты кто будешь? Хотя, вроде, как барин,
Тебя я вижу, незнакомец, в первый раз,
Ты какой-то, пришлый, залётный у нас,
Я-беглый, Филимоном звать меня или
Для тебя, просто, по-нашему, Филя,
Хозяину служил, на лугу коровушек пас,
Без дома и в бегах нахожусь сейчас,
Девушка, невеста у меня была,
Как майская роза в садочке цвела,
Мечтали по осени свадебку справить,
Но, «глаз положил» на неё мой барин,
А, я-то парнишка, отнюдь, не из хилых,               
Рассерчал и дал со всей силы барину в рыло,
Да, так, что из него, «малохольного» дух вон,
А, к вечеру и вовсе преставился он,
Я же, пока не взяли меня за рога,
Плюнул на всё и пустился в бега,
Давай, мил человек, я тебе удружу,
И верой и правдой тебе послужу,
Ты только есть давай и меня не прогоняй
И обо мне никому не сказывай, не выдавай»,
Я парню-детине говорю тут в ответ-
«А, что, хлопец-холопец, почему бы и нет,
Давай, посмотрим на Вашу жизнь вместе,
Ведь вдвоём веселей и, конечно, интересней,
Для начала, братец, нам найти надо кров,
Но, для житья пригодный, а не хлев для коров,
И не мешало бы поесть каких-нибудь харчей,
Так есть охота, похлебать бы хоть щей,
Коль деньги есть, ты за тарелку заплати,
А, то, Бог знает, сколько будем ещё в пути,
У Филимона нашлись кое-какие гроши,
Пошёл, заплатил и принёс мне миску окрошки,
Щей нет уже, говорит, все кончились,
«Рубай» окрошку, если кушать так хочется,
За стол, на край скамейки я тихонько сел,
И с аппетитом миску тюри съел,
Теперь готов я хоть к дальним походам,
И смело могу сравниться с голодным,
Тут Филя мне-«Хозяин-барин, твоя одёжа
Для нашей местности и времени не гожа,
Надо бы тебе что-то другое подыскать, найти,
Чтоб за своего у нас ты смог бы сойти»,
-«Ну, надо же, «джинса» ему не хороша,
В «прикидах», темнота, не смыслишь ни шиша,
Что ж, надо, так надо, коль стоишь на своём,
Давай, поменяем одежду, если найдём»,
-«А, домик», говорит, «на примете есть убогий,
Стоит на отшибе, всеми забытый, ей Богу,
И печурка и полати кой-какие есть в нём,
Там мы с тобой спокойно немного поживём,
Пойдём, хозяин, отсюда, нечего тянуть,
Впереди дел много, пора бы и в путь,
Вышли из трактира, а кругом грязища,
Идём по дороге, озираемся, чего-то ищем,
Вдруг Филя видит, стоит пугало в огороде,
А, на нём лохмотья, пригодные мне, вроде,
Озираясь, чтоб никто нас не смог увидеть,
Пугало огородное пришлось нам обидеть,
Раздеть и шмотки его на меня нацепить,
Я просто был вынужден так поступить,
Это было, признаться, выше моих сил,
Такого рубища я в жизни не носил,
Рваную рубаху напялил, шапку и что же,
Сам на пугало очень стал похожим,
Пошли к околице, люди, к нашему счастью,
Навстречу попадались нам совсем не часто,
А, те, кто встречались, шли угрюмые, смурные,
Словно, озабочены чем-то, как больные,
Подошли мы с Филей к избушке одинокой,
Скорее даже, к полуземлянке кособокой,
-«Это об этом жилье мне рассказывал ты?
Это такой твой «отель три звезды?»
Филя мне-«Ты не смотри, что избёнка перекошена,
Зато ничья она и давно заброшена,
Это лучше, чем спать под открытым небом,
У меня и такой нет, такую хоть мне бы»,
Зашли вовнутрь, пахнуло плесенью и влагой,
Посредине стол и нары, как в ГУЛАГе,
В стене прорублены два маленьких окошка,
Свет пропускают, но совсем немножко,
Печурка, что по-чёрному топилась когда-то,
Сразу видно, что жильё, отнюдь, не из богатых,
За дощатый стол, на лавку с Филей сели,
Не голодны, хорошо, что в трактире поели,
Вопрос, вполне логичный, задаёт мне Филимон,
Внутри червь его точит, интересуется он,
-«Кто ты, барин, будешь, как оказался у нас?
Мне доверяй, за тебя любому дам я в глаз»,
-«Всего, Филя, дорогой, рассказать не могу,
Но, за преданность твою не останусь в долгу»,
-« Я-человек, не оборотень, не приведение,
Отличаюсь от всех ваших людей, без сомнения,
Но, в помыслах моих нет плохого ничего,
Путешественник я, только и всего,
Доверяй мне, служи и не бойся меня,
И сожалеть об этом не будешь ни дня»,
Филя в рассказанное мной поверил, кажется,
Подумал, что всё сходится и, вроде, всё вяжется,
-«Теперь ты, Филька, верный мой слуга,
Пошевели своими извилинами слегка
И честно ответь, коль я теперь твой босс,
На один простейший для тебя вопрос,
Кто сейчас, в данный исторический момент
Правитель на Руси, то есть, Ваш президент?»
-«Кто такой правитель-«презент», я не разумею,
Серость, темнота, да и читать-то я не умею,
А, правит на Руси сейчас Иван Васильевич,
Самодержец, царь, в нём немалая силища,
«Грозным» в народе все его кличут,
Жестокий, даже сына своего укокошил лично,
Весь народ своим правлением прижал к ногтю,
Так, что ни пикни, и волюшки у нас «тю-тю»,
Непосильными поборами и податями жмёт,
Народу бедному вздохнуть свободно не даёт,
Опричнину ввёл, так что, слова лишнего-«ни-ни»,
Люди, тёмные и так, стали молчаливыми, как пни,
Опричники, уж, больно в стране лютуют,
Да, с боярами на народном горе жируют,
Так что, не жизнь у нас, а каторга,
Не веришь, спроси у холопа каждого,
Только, врят-ли, тебе кто правду скажет,
У опричников «длинные уши», сразу повяжут»,
-«Да, спец.службы у Вас очень сильны,
 Как у нас ЧК во время гражданской войны
Или сталинские ГПУ или НКВД,
Что власть свою повсюду имели и везде,
А, Ваня Грозный Ваш не царь, а Пиночет,
Неужели, на него никакой управы нет?
Давно бы оппозицию какую организовали,
Сговорились и царю под зад коленом дали,
Ведь весь народ так недоволен им,
Что на улице за шум, пойдём-ка поглядим»,
На белый свет мы с Филей из избушки вышли,
А, там пыль стоит столбом деревьев выше,
По дороге армия движется, большое войско,
Амуницией и оружием бряцая грозно,
Филя спросил-«Куда путь держите, воины, рать?»
Они в ответ-«Казань или Астрахань брать»,
В середине процессии шикарная карета,
-«Да, там сам царь, Иван Васильевич это»-
Сказал мне Филя и тут же на колени-бух,
А, у самого от волнения перехватило дух,
Я Грозного не видел, к нему в палаты не вхож,
Но, этот на Буншу-Яковлева очень похож,
Только, на вид, уж, больно он суровый,
И, как будто, психически, не очень здоровый,
Карета царская возле нас остановилась,
Мне-то «до фени», а головы не поднимает Филя,
К нам подходит один из «боссов» войскового похода,
Судя по осанке, скорее, царский воевода,
И мне-«Ты почему царя приветствуешь стоя?
Как ты смеешь, проучить тебя, видимо, стоит,
И почему ты не служишь в царской армии,
Для войны специально снаряжённой нами?
Я ему, в ответ, хоть подкатил к горлу ком,-
«Я давно в запасе и тоже мне, нашёлся военком,
И, потом, по убеждению, я-пацифист,
Не по мне любой вояка, милитарист,
А, потому стою, что не приучен спину гнуть,
И хватит зря болтать, царь ждёт, пора тебе в путь,
Тот мне отвечает и довольно-таки резко-
Как я посмотрю, холоп ты очень дерзкий
И на царского воеводу неприлично лаешься,
И непонятными словами обзываешься»,
А, потом добавил, ещё более строго-
В кандалы шельму, не миновать ему острога»,
Меня опричники связали, скрутили
И, на глазах у оторопевшего Фили,
Поволокли в местную тюрьму, темницу,
Чтоб образумился, когда буду там томиться,
И вот, сижу за решёткой, в темнице сырой,
Не дерзи воеводе, тоже мне, нашёлся герой,
Хорошо, хоть в камеру бросили и отстали
И не мучили и страшной пыткой не пытали,
Много времени прошло, не знаю, или мало,
Через окошко вижу, что смеркаться стало,
Вдруг слышу, голоса раздаются снаружи,
Ну, думаю, вот и хана тебе пришла, «друже»,
За тобой пришли, чтоб на дыбу тащить,
А, то и вовсе, поведут на эшафот казнить,
Но, что это? Голос Фили слышен, как будто,
Его бас из многих узнаю и вовек не забуду,
Он принёс бутыль спиртного и охрану подпоил,
А, как те «отключились», меня освободил,
Уж, я-то Филю, верного слугу благодарил,
И то, что кейс мой и костюм принёс, не забыл,
Я переоделся вот он в руках и пультик мой,
Хватит, хорошего помаленьку, пора и домой,
Жалко, что Филю не научил писать и читать,
Он мог бы немного образованным стать,
«Филькина грамота», как раз, была бы для него,
Что поделать, в другой раз, ничего,
С Филимоном, напоследок, крепко обнялся,
Хорошим парнем он, в самом деле, оказался,
Чуть не прослезился и поклялся горячо,
Что, при возможности, навещу его ещё,
Нажал на кнопку пульта и помчался
По коридору времени и вскоре дома оказался,
Пока путешествовал, успел немного устать,
Надо отдохнуть и то, что было, в дневник записать,
А, что дальше делать, время покажет,
Какую эпоху посетить, интуиция подскажет.
                *
 Ночь прошла, поспал, но отпуск продолжается,
А, душа неугомонная от безделия мается,
И, как говорится, битому неймётся,
Ведь, не зря в известной песне поётся,
Что нам, бродягам, на месте не сидится,
И покой нам только снится,
И я, в данном случае, не исключение,
Меня манят путешествия и приключения,
Что делать, такой непоседливый я человек,
Дай-ка, думаю, «ломанусь» в восемнадцатый век,
Посещу, опять же, матушку-Русь,
Что смутное время было, не побоюсь,
Сел в кабину, перекрестился, почесал у темени,
Настроил, запустил свою машину времени
И «дал чёсу» быстро, как Катигорошек,
В далёкое, славное, российское прошлое,
Опомниться даже не успел, как уже сижу
В какой-то большой комнате, по сторонам гляжу,
Обстановка строгая, скорее, аскетичная,
Но, со вкусом, для старинных военных типичная,
И никого, но тут заходит инвалид,
Лет сорок-пятьдесят ему, на вид,
Хоть передвигается он с одним костылём,
Но, выправка солдата чувствуется в нём,
Сказал он мне-«Какой-то вид у тебя странный,
Опять к господину на приём иностранец,
Ходят и ходят, «наслядают» тут за день,
Не имею права, а то бы дал им костылём по заду,
Я ему-«Ты кто? И кто твой начальник, шеф?»
-«Иваном меня звать, а мой барин генерал-аншеф,
Ибрагим Петрович Ганнибал,
Нашему царю давно он крестником стал,
Секретарём в приёмной у него служу,
Господин хоть строг, но жить можно, не тужу,
А, ты кто будешь? Как о тебе доложить?
Только правду скажи, чтоб немилости не нажить»,
-«Я путешествую, человек не из знатных, простой,
Коль есть возможность, пусти к себе на постой,
Ни словом, ни поступком тебя не обижу,
А, там поговорим и познакомимся поближе»,
-«Я один живу, тут рядом, отчего не пустить,
Не стеснишь, не душегубец, чай, ты, Господи прости,
Вот окончится у господина моего приём,
Тогда ко мне домой мы и пойдём»,
Тут открывается дверь кабинета
И выходит быстро, был он и нету,
Коренастый, невысокий, смуглый мужчина,
Военный, при регалиях, согласно чину,
Хотя он пулей мимо нас пролетел,
Всё же хорошенько я его разглядел,
Мужественный, волевой тёмный лик его,
Вот он какой, «арап Петра Великого»,
Высоцкий в гриме на него очень походил,
В фильме «Как царь Пётр арапа женил»,
Ивану бросил на ходу-«Хватит на сегодня, брат,
Пока, до завтра, я к царю на доклад»,
Иван мне-«Довольно, давай-ка и мы пойдём,
Посмотришь, как я живу и где мой дом»,
Затем закрыли двери и на улицу вышли,
Так прадеда Пушкина помог увидеть мне Всевышний,
Закат уже пылал красным заревом
И вокруг всё, словно, замерло,
Только вскрикнет иногда ночная птица
Или загулявший запоёт, которому не спится,
Пока шли до Иванова местожительства
Обратил внимание, что вокруг идёт строительство,
Хотя и было уже сумрачно и темно,
Остовы зданий увидел, всё равно,
Не «доставая» попутчика лишними вопросами,
Понял, что стройка развернулась грандиозная,
Вскоре дотопали до секретарского жилья,
Не встретив татей в ночи и никакого жулья,
Избушка у Ивана небольшая, но аккуратная-
Сени, комната, она же и спальня и парадная,
Вошли, сели за стол, на некрашенную лавку,
И повели разговор неспешный плавно,
Иван мне-«Тут и живи, сколь хочешь, у меня,
Спи прям на лавке, там тепло от печного огня,
Можешь хоть сейчас отдохнуть, если устал,
Потом скромно поужинаем, чем Бог послал,
Я-ему-«Спасибо, что отвёл мне спальное место,
Без крыши над головой я-БОМЖ, это известно,
А, спать не хочу, не раб я своей лени,
Эмоций во мне-море и полон впечатлений,
Давай, «заморим червячка», слегка перекусим
И о жизни «погутарим», проведём дискуссию,
Поначалу, расскажи мне, Иван, о себе,
Что пережил, где был, словом, о своей судьбе»,
Иван вздохнул и, привыкший исполнять приказ,
Неторопливый начал свой рассказ-
«Я-старый служака, боевой ветеран,
Не счесть шрамов у меня от ран,
Никогда не трусил, воевал отважно,
На волосок от смерти был не однажды,
В армии Петра Алексеевича служил солдатом,
В одном полку состояли мы с братом,
Мы-участники славного Азовского похода,
Тысяча шестьсот девяносто пятого года,
«Где раки зимуют», туркам показали,
И с Божьей помощью Азов у них отвоевали,
Там-то и ранил меня янычар, «басурман»,
Тут заломившую рану рукой погладил Иван,
С тех пор и хожу, вот, ковыляю с костылём,
А, иначе, никак, наступить порой-такой лом,
Из армии вчистую, из-за инвалидности списали,
Как говорится, полную отставку дали,
Служу, как ты уж видел, у генерала,
На хлеб хватает, да и надо-то мне мало,
А, брат продолжил служить верой и правдой,
Но, не всё сложилось у него отрадно,
Стрельцы, старообрядцы были уверены, что народ
Не желает реформ Петра и, что за ними грядёт,
Царица Софья, сестра царя их подначила, как будто,
И сподвигла к мятежу, стрелецкому бунту,
И вот, однажды, по дороге в Великие Луки,
Они устроили бунт, «умыли кровью руки»,
Командиров своих, кого просто поубивали,
Кого от руководства убрали, то есть, пинка дали,
И стали требовать, чтобы наш царь-батюшка
Крепостное право отменил на Руси-матушке,
И, чтобы наш угнетённый, бесправный народ
Хоть поимел, обрёл каких-нибудь свобод,
Но, это не по нраву пришлось Петру Алексеевичу,
Смуту быстро удалось пресечь ему,
С бунтарями он был суров и жесток,
И в достаточно короткий срок
Всех восставших стрельцов в кандалы повязал
И прилюдно, для острастки других, наказал,
Стрелецкая казнь была суровой и ужасной,
Лобное место было всё залито кровью красной,
Много душ мятежных царь Пётр загубил,
Иным самолично головушки срубил,
Вот и братишка мой на этом месте гиблом
Голову потерял или, попросту, сгинул»,
Я тут вставил-«На моей памяти есть тоже
Расправа правителя, на подобную похожая,
В одной известной стране депутаты мятежные,
Чтоб было понятно, стрельцы Ваши те же,
Президенту подчиняться не захотели,
В Белом доме, как в крепости, засели,
Нового царя на своём съезде избрали,
Кучу указов от его имени и от себя издали,
Конституцию они хотели соблюсти,
И страну к светлому будущему вести,
Но, «старый царь» с армией, ему послушной,
Расстрелял парламент из танковых пушек,
Устроил в столице кровавую бойню,
Чтобы в стране всё было, якобы, спокойно,
Так что, это, Иван, мне хорошо знакомо,
Против армии, как против лома, нет приёма,
В твоих рассказах, чувствую я, нет фальши,
Продолжай, солдат, поведай, что было дальше»,
-«А, дальше что, были биты мы под Нарвой,
Фиаско потерпели там, по праву,
Шведы превзошли нас тогда сполна,
Ведь наша армия была, как шпана,
Ни выучки, ни дисциплины военной,
Что должны быть у войска, непременно,
Это был нам урок от Карла хороший,
И, чтоб, в дальнейшем, не садиться в галошу,
Стал Пётр армию создавать по-особому,
Грозную, обученную, боеспособную,
Теперь у нас мощная военная сила,
Что может постоять за матушку-Россию,
Так что, Карлу не долго в победителях ходить,
Дай только срок, ему «дадим прикурить»,
Кстати, царю нашему было угодно
На Руси курение сделать модным,
Теперь все, от бояр до холопов и солдат,
Трубками смолят и дымом чадят,
Ещё Пётр Алексеевич понял одно,
Что без мощного флота нам жизни не дано,
Сам соизволил съездить он обучиться
Морскому ремеслу в Голландию, за границу,
А, когда набрался флотского ума-разума,
Стал у нас строить судёнышки разные,
И устраивать на Плещеевом озере,
Хоть «потешные» баталии, но грозные,
Для будущего флота большое значение
Имели эти военно-озёрные учения,
И здесь, на этих землях, лесом богатых,
Сейчас каравеллы строятся и фрегаты,
Отовсюду работящий, знающий собран народ,
Помимо военного, нам нужен и торговый флот,
Ведь мы должны не только уметь воевать,
Но, и со всеми странами торговать,
Увидеть корабельные верфи Петра легко,
От моей избушки они рукой подать, недалеко,
Как на улицу пойдём, увидишь сам,
Как реют чайками над морем паруса
Судов на рейде в сумрачной дали
И верфи, где строят большие корабли»,
Я спросил-«А, что за стройка вокруг идёт?
Ради чего «городится весь этот огород»?
Не слабо развернулись работы, я смотрю,
Что-то ещё надумалось создать царю?»
Иван мне в ответ-«Удивляться не стоит,
Тут Пётр город имени своего строит,
Отсюда можно плавать в любую заграницу,
А, в будущем, сюда хочет перенести и столицу,
Целыми днями большая кипит работа,
Ведь кругом не твёрдая земля, а болото,
Отовсюду землю возят, топи засыпают,
Толстыми сваями хляби укрепляют,
Работа эта трудоёмкая, нелёгкая, весьма,
Народу на стройку согнали-тьмущая тьма,
От непосильного труда, болезней, голодухи
Работяги, строители дохнут, как мухи,
Но, у Петра недостатка в рабочей силе нет,
Много трудоспособного люда разных лет,
Кого пригнали сюда, а иные сами идут,
Так что, город-красавец скоро будет тут,
Для этого все будут сильно стараться,
Санкт-Петербургом сей град станет называться,
На один вопрос ты мне ответь сейчас,
Когда Новый год встречают у Вас?
Мы же по указу батюшки-царя
Празднуем его приход первого января,
Пётр подумал и «брякнул» как-то зычно-
-«Мы, что же, братцы, какие-то язычники,
Чтоб в сентябре встречать Новый год,
У нас, вполне, цивилизованный народ,
Так что, станем и мы, и всё будет по уму,
С января отсчёт года вести и быть тому!»
Я тут Ивану-собеседнику говорю в ответ-
«Да, сколько помню себя, уж много лет
С первого января по девятнадцатое,
Со свечами, фейерверками, иллюминацией,
Новый год и Рождество мы празднуем,
Едим деликатесы, пьём напитки с градусами,
А, там Старый Новый год, святки, Крещение,
И всегда выпивка, обжираловка, угощение,
Так что, цирроз нашим людям обеспечен,
После такого праздничного удара в печень,
Но, в целом, эти новогодние праздники
Приносят нам много веселья и радости,
Поэтому, Петра мы вспоминаем недаром,
И за январский Новый год ему благодарны,
А, теперь, Иван, прогуляемся пойдём,
Окрестности обозрим и вернёмся в твой дом»,
Оделись, вышли и прямым ходом к морю,
Ковыляли не быстро, Тяжело Ивану, не спорю,
Вот и берег, корабль строится на верфи,
Зрелище впечатляющее, уж мне-то поверьте,
Народу много, но каждый занят своим делом,
У многих одежда от работы вспотела,
Пилят, рубят, строгают, брёвна таскают,
Словом, единицу флота русского рождают,
Строительство вокруг охраняют солдаты,
И вот, он, уже вырисовывается силуэт фрегата,
Ничего не скажешь, величав он, мощен и красив,
«Дедушка» наших военно-морских сил,
Недалеко стоит кучка какого-то народа,
По осанке и одежде, видимо, знатного рода,
Смотрят на корабль, разговоры меж собой ведут,
Окладистыми бородами, как лопатами, трясут,
Тут к ним широким шагом подходит великан,
«Царь-батюшка, Пётр»- говорит мне шёпотом Иван,
Подойдя, здоровается он с бородачами,
Пыхтя трубкой и гневно сверкая очами,
-«Что, бояре, мои верные слуги, господа,
А, не мешает ли Вам такая борода?
Не я ли приказывал всем бороды брить
И трубки с табаком по-модному курить?
Не хотите следовать царскому указу,
Так быстро научу Вас быть послушными сразу»,
Снимает с чела треуголку-головной убор,
На руки поплевав, берёт большой топор,
Хватает боярина за бороду и, слегка смеясь,
Кладёт на бревно и по бороде топором как «хрясь»,
Таким образом «обчекрыженный» в вопль и крик,
Видимо, к подобному бритью по-царски не привык,
А, Пётр-«Так тебе и надо, будешь знать,
Как волю царскую и указы его не исполнять
И остальные, коль завтра не будете бритыми,
Так и знайте, лично мной станете битыми,
Пойду посмотрю как строится корабль теперь,
Вот она рядом, «колыбель» корабельная-верфь»,
Тут царь Пётр, проходя мимо нас,
Обратил в нашу сторону взор своих глаз,
Подошёл к нам, поздоровался с Иваном,
Пошарил что-то, видно, трубку, по карманам,
Нашёл, что искал, набил табаком, закурил,
Затянулся и тут же у меня спросил-
«Ты кто? Вроде не хил и не больной мужик,
Тебя не помню, как будто, у меня ты не служил»,
Я тут прикинулся оторопевшим болваном
И говорю-«Я, царь-батюшка, друг Ивана,
И путешественник, ты мою душеньку не тронь,
От воинской службы у меня отсрочка, бронь»,
А, Пётр-«Коль путешествия-твоя стезя,
Нечего хлеб государев лопать зазря,
И дальние странствия любишь ты коли,
Быть посему, будешь учиться в морской школе,
А, выучишься, приедешь, соколик ты наш,
На знание морского дела экзамен мне сдашь,
И, если выдержишь сложное это испытание,
Мичманом, а там и шкипером станешь ты,
А, будешь неучем, не постигнешь морскую науку,
Познаешь царский гнев и мою тяжёлую руку,
Назавтра, Иван, приведёшь его ко мне с утра,
И чтоб ни шагу до рассвета с твоего двора,
Теперь прочь с глаз моих идите, давайте,
У меня ещё дел по горло, так что, прощевайте»
Иван в пояс, как мог, ему поклонился
И царь, гордо шагая, со свитой удалился,
Мы тоже потопали прямиком к Ивану, в избушку,
Сел я на лавку, призадумался, почесал макушку,
Да, уж, никогда у меня не было желания
Быть капитаном дальнего плавания,
А, тут, надо же, как два пальца об асфальт,
Может свершится непоправимый факт,
Хоть тяги никакой нет у меня к кораблю,
Но, в гардемарины, «под фанфары» загремлю,
Нет уж, ребята дорогие, скажем дружно,
Я не «волк морской» и на фиг мне это нужно,
Пора бы честь знать и с Иваном прощаться
И под крышу дома своего возвращаться,
Достал пульт ДУ, с Иваном крепко обнялись
Нажал на кнопку и тело с душой мои понеслись,
Вскоре очутился я в своей квартире, на диване,
И, вспоминая о царе Петре и об Иване,
Хоть подустал, но, чтоб ничего не забыть,
Сел писать дневник, уж, так тому и быть,
                *
Отдых продолжается, на работу ещё рано,
Но, по службе не соскучился, как ни странно,
Вояжи во времени, видимо, как увлечение,
И связанные с ними разные приключения,
Настолько заразили и увлекли собой меня,
Что без них я, кажется, не проживу и дня,
Итак, до конца отпуска ещё целых две недели,
Скука и безделье мне изрядно надоели,
Надо, чтоб отдых был активным, в самом деле,
Не плевать же в потолок и нежиться в постели,
Дай-ка, думаю, пока что я отдыхаю,
Ещё в какой-нибудь эпохе побываю,
Событие какое посмотрю и сам в нём поучаствую,
Для путешественника и отпускника это ли не счастье,
Привычным «макаром» в свою кабину залез,
Сгруппировался, сконцентрировался весь,
Настроил как нужно, включил свой аппарат,
И помчался в бездну, дай Бог тебе удачи, брат,
Через какое-то время очутился на лесной поляне,
Как прожектором, озарённой лунным сияньем,
Вокруг землянки отрыты, стоят шалаши,
Горят костры, потрескивая хворостом в тиши,
Невдалеке слышно ржание и всхрап лошадей,
А, у костров довольно много сидящих людей,
Тут и лихие, в сверкающих мундирах гусары,
С красиво закрученными по-модному усами,
И в овчинные тулупы одетые крестьяне,
Не призванные на военную службу, явно,
Но, в то же время, сидящие у костра с оружием,
Кто с вилами, кто с топором, а кто и с ружьями,
И у всех у них глаза отвагой и мужеством горят,
Тут я понял, что попал в партизанский отряд,
Что против Наполеона Бонапарта воевал,
Когда тот в восемьсот двенадцатом на Россию напал,
Я сижу с мужиком, на вид, сорока, примерно, лет,
И мне зябко, ведь в джинсовый костюм я одет,
А, дело происходит в сентябре или октябре,
Так что, уже, отнюдь, не золотая, осень на дворе,
И этот мужик, хоть не стар, но бородатый,
Видно, партизан, может когда-то был солдатом,
Я ему прозвище придумал сразу-«Дед»,
Он мне говорит-«Уж, больно, парень, ты легко одет,
Кто ты? Тоже партизанить к нам пришёл?
Удивляюсь я, как в лесу-то нас ты нашёл,
На-ка, накинь тулупчик, один лишний есть у нас,
А, то, ненароком, окочуришься сейчас»,
Достал полушубок, на котором сам сидел
И, чтоб не лязгал я зубами, на меня надел,
-«Спасибо, что не дал замёрзнуть»-ему я в ответ,
«Путешествую по разным странам уже много лет,
Много интересного всего на свете повидал,
Вот к Вам попасть возможность Бог мне дал,
А, тебя как звать, служивый, «лесной брат»?
Судя по всему, ты бравый, хоть и бывший солдат»,
-«Звать-величать-то меня просто, Василием,
Родился, вырос и живу я туточки, в России,
Да, ты прав, я в армии Кутузова служил,
Под Бородино головушку чуть было не сложил,
Был ранен в битве, получил ещё и контузию,
И в плен попал к неприятелю, то есть к французу,
Да, с Божьей помощью бежал, «дал тягу»,
Теперь здесь, в партизанах исполняю присягу,
Что давал на верность царю и Отечеству,
Бьюсь с врагом, Бонапартом, французской нечистью,
Больно лихо пол-России супостат завоевал,
И нас почти до Москвы всё «ирод», гнал и гнал,
Но, не по нам бесчестие и вражеский полон,
И вот, с армией своей вражина, Наполеон,
Под Бородино не увидев от русских поклон,
Когда, всё-таки, припёрся на поле он,
Поле воинской славы войск русских
И первой неудачи воинов французских,
Нам надоело уже всё время отступать,
И тут мы решили врагу сражение большое дать,
Битва, скажу тебе, была кровавая, что надо,
Гром пушек, ни что иное, как сплошная канонада,
Взрывы, выстрелы, картечь, шрапнель визжала,
Крики, стоны раненых, лошадиное ржание,
Тысячи доблестных солдат с обеих сторон
Привели на сечу Кутузов и Наполеон,
И никто не хотел друг другу уступать,
Продолжая рубить, колоть и стрелять,
Я бился под началом грузинского князя,
Прочно в его флешах французы увязли,
Фамилия его многим известная –Багратион,
Вот, уж, действительно, «бог рати он»,
Но, к сожалению, в этой одной из жестоких битв
Князь-смельчак осколком ядра был убит,
Хоть враги тогда у нас много солдат положили,
Но, мы выстояли и ни на шаг не отступили,
Каждый русский солдат, как тигр, дрался,
И наш дух сильнее вражеского оказался,
А, потом мы в великой печали и тоске,
Отошли всей армией к белокаменной Москве,
И тут Кутузов в Филях созвал большой совет,
Что делать с Москвою, оставить её или нет?
И порешили, чтобы армию не потерять,
Отступить, а столицу французам отдать,
А, как наши войска из златоглавой ушли,
Чтоб не сладко было врагу, её сами и подожгли,
Вон, посмотри, дружок, в сторону Запада,
До сих пор видно как полыхает зарево,
Ну, ничего, как врага с земли нашей прогоним,
Столицу Руси Великой ещё краше прежней отстроим,
-«А, это кто?»-шёпотом у «Деда» я спросил,
Полный темперамента, энергии и сил,
Да и из себя, пожалуй, самый видный»,
Тот мне-«Это командир наш, Денис Давыдов,
Душа отряда он, а ещё и прекрасный поэт,
И смел, удал, в бою отважней его нет,
Нас в рейды на врага сам водит он часто,
Воевать под его началом-истинное счастье,
Сам увидишь, когда на вылазку к французам пойдём,
Если не против, и тебя с собой мы возьмём»,
Вдруг, слышу, топот конских копыт,
Различил и узнал, звук мной ещё не забыт,
Тут на поляну выскочил разгорячённый всадник,
Лихой гусар, доломан за спиной развевается сзади,
И, отдышавшись, командиру-«Еле ноги унёс,
Там отряд французский и с ним обоз,
С пакетом в штаб стрелой я мчался,
Да, перед носом у них вдруг оказался,
Они преследовать меня по лесу стали,
Но, я ускакал, а они, окаянные, отстали,
Давай-ка, Денис, поднимай своих орлов,
Накажем «лягушатников», не сносить им голов»,
Я к «Деду» обращаюсь на ушко тихо-
«Кто таков, призывающий бить французов лихо?
Да, это ж, всем известный поручик Ржевский,
Большой поклонник прелестей женских,
Юбочник, повеса, отпетый ловелас,
Но, отчаянный в бою, крепка рука и меток глаз,
Видимо, на пользу пошли ему дуэли,
Лихой стрелок и рубака, в самом деле,
Я-«Деду»-«Слышал про него я и не раз,
А, вот живьём увидеть довелось лишь сейчас,
Думал, что он-фольклорный, собирательный образ,
Теперь вот, в натуре, сам зрю его в оба,
И, что, он, действительно, «приколист» и сквернослов,
А, в схватках жарких одна из горячих голов,
И на обольстителя похож и хорош собой, весьма,
Теперь понятно, почему дамы от него без ума,
-«Я тебе уже о нём сказал»-ответил мне «Дед»,
«Таких храбрых и любвеобилных больше нет,
Скоро сам убедишься, не забегая вперёд,
Давай-ка собираться, вон труба к сбору зовёт»,
Давыдов дал партизанам команду на сборы,
И все к вылазке готовы были скоро,
Пошли походным маршем по лесной дороге,
И я, вместе с ними, еле волоча промокшие ноги,
И вот, авангард отряда, идущий впереди,
Даёт сигнал, мол, всем стоять, ребята, погоди,
Тут показался французов военный отряд,
И обоз за ним, телег под двадцать подряд,
Давыдов крикнул-«В атаку, соколы, Ура!»
Я перекрестился, «Ну, с Богом, Ни пуха, ни пера!»
И партизаны и гусары ринулись в атаку на врага,
За честь России, которая им, как мать, дорога,
Короткой, стремительной, но жестокой была схватка,
Отряд французов зажали мёртвой хваткой,
И поручик Ржевский сражался, как лев,
Многих врагов-супостатов в бою одолев,
Стрелял и рубил саблей налево и направо,
Прикончив захватчиков целую ораву,
Неприятельских солдат много мы побили,
Но, и у наших потери тоже, как без этого, были,
Часть французских вояк задумала лесом «слинять»,
Мы с «Дедом» бросились смело их догонять,
Кричали во всё горло-«Ату, их, хватай,
С флангов заходи, уйти супостату не дай»,
Да, в спешке, суматохе стремительного боя
Только потом сообразили, что нас всего лишь двое,
Преследуя врага, от наших войск оторвались,
И один на один с превосходящим врагом оказались,
Французы тоже «усекли», что нас «с гулькин нос»,
И на чьей стороне перевес, вот вопрос,
Нас окружили, приставив к горлу штыков лезвия,
Мы поняли, что сопротивление-дело бесполезное,
Таким образом, мы с «Дедом» пленниками стали,
Страшные мгновения бесчестия испытали,
Окружили нас французские солдаты
И по лесной тропинке повели куда-то,
Подошли к какой-то речке, через неё мосток,
От страха горло пересохло, воды бы глоток,
При подходе к речке, на ушко «Деду» тихо шепчу-
«Сейчас спасёмся, будем «дёргать» от них, не шучу,
На мостик поднялись, тут как я закричу,
Хриплым голосом, надо бы сходить к врачу-
«Летит, летит»-и рукой, как указкой, в небо тычу,
Все морды вверх задрали, я французу зуботычину,
«Деда» в реку столкнул, мол, давай, ныряй и беги,
За меня не беспокойся, Боже, старому солдату помоги,
«Дед» нырнул, под водой тут же быстро скрылся,
В сторону проплыл и под берегом затаился,
Солдаты, для порядка, стрельнули в воду пару раз
И стали слушать, какой дальше будет приказ,
Один из французов, по званию, наверно, старший,
Чванливый, гонористый, как будто, он маршал,
Палец на меня наставил, чуть в глаз мне не попав,
«Этот русский партизан, казнить, стрелять его, пиф-паф,
Он плёхо делать, нам совсем некорошо,
Давай, прощаться с жизнь, вперёд, пошёл, пошёл»,
И толкает меня к прибрежным кустам,
Чтобы к стенке, как убийцу, поставить там,
Ну, думаю, не на того напали, фигушки Вам,
Так бесславно смерть принять, это не по нам,
Солдаты отошли, взяли ружья наизготовку,
До команды «Пли» в карман я руку сунул ловко,
Нащупал пульт ДУ, нажал на нужную кнопку,
И вместе с залпом, что в тиши прибрежной хлопнул,
Исчез, растворился, чему удивились солдаты,
И, через мгновение оказался в «родных пенатах»,
Отдышался, отдохнул, чашкой кофе взбодрился
И воспоминания в дневник писать устремился.