в детстве думаешь - будет уютный дом, будут высокие окна в нем, солнце сквозь кружево темных крон прямо над скатом крыши.
будет кому застилать постель, спорить о цвете полов и стен, жарко ругаться и ждать гостей, кто-то тебя услышит.
утром проснешься едва живой, в горле клокочет, но хрип - не вой; если мне кто-нибудь скажет "пой", я его покалечу.
встать и одеться, поставить чайник; звуки природы в айподе - чайки, шелест листвы да ягнят молчанье; кофе - и станет легче.
надо бы в душ и еще отжаться, встать и пойти на работу, сдаться. что я хотел бы в свои пятнадцать? господи, просто петь.
в зыбком луче без конечной точки каждый ребенок немного летчик; тикает-тикает в горле счетчик жизни, которой нет.
*
правда в том, что никто не может быть одинок; правда в том, что любая ниша теперь тесна. я просыпаюсь и долго смотрю в окно, в доме повисла стылая тишина. можно и спеть, но в горле прогорклый ком. это не мюзикл, это плохой ситком.
мы мечтали о славе, мечтали, что будем петь, и нам снились огни Чикаго или Нью-Йорка, а потом я хотел семью и еще ребенка, чтобы с ним наконец-то вырасти, повзрослеть.
жизнь распалась на сотню косточек и хрящей, правда в том, что поблекла ценность простых вещей.
говорят, я боюсь, конечно же, я боюсь, но ничто не важней, чем этот промозглый блюз, потому что когда мне больно, темно, и страшно, и когда я бываю зол, и бываю пьян,
кто-то должен стоять на кухне в одной рубашке,
напевая под нос "меня зовут Жан Вальжан".