Здесь в прошлом ворожили снегопады,
в туман рядились чёрные пруды
а нынче за чугунною оградой
бесчинство диких лилий у воды.
И летопись черёмуховых кущей
хранит в тени старинный особняк,
что помнит наши солнечные души -
в иных…
таких далёких сентябрях…
Лет сто назад…
а, может быть, и двести
кого б могла я тайно повстречать
под липами фамильного поместья?
Не графа,
так уездного врача.
Он - скептик….
сноб…
тургеневский Базаров -
презрительный, циничный нигилист,
скучающий в богемных кулуарах
и в пёстром окруженьи светских львиц.
А я святая грешница
не меньше
с печатью просветлённости у лба -
из редкостной плеяды тонких женщин,
чья кровь так безупречно голуба.
Чей слог до филлигранности отточен,
а взгляд всегда спокоен и силён.
И если кто-то выбран мной из прочих,
то повод, без сомнения, весом.
Путь нежности тревожен и опасен,
но губы вероломно-голодны.
И ты, целуя жилку на запястье,
сознательно идёшь тропой войны:
по родинкам -
неистово, вдоль шеи,
по кромке воспалённых, жарких строк-
к преступной обнажённости коленей.
И рвётся под рукою чёрный шёлк.
Но годы,
словно птицы пролетали.
Опять запахло снегом в ноябре,
когда внезапно жалоба рояля
умолкла в предрассветном серебре.
В распахнутые, взорванные окна
из маленькой гостинной, не спеша,
дымком струилась целая эпоха -
как чья-то не отпетая душа.
Казалось, что в горниле революций
нас небо разлучило на века.
Мы умерли.
Но стоило "проснуться" -
как вновь в моей руке твоя рука.
В случайные минуты озаренья
мучительные вспышки дежавю
внезапно обжигают нас смятеньем
и острою тоской по сентябрю.
Когда, минуя старую ограду,
мы вновь спешим на чёрные пруды,
под кронами заброшенного сада
пытаясь отыскать свои следы.