Десятый сезон

Суп Линча
Студень сна на завтрак
скользит, колыхнувшись, в постель,
патер Сплит проповедует под потолком
семь смертных грехов:
мнимость, укус комара, неподвижность, туман в голове,
гулкий храп, порча воздуха, шёпот во сне.
Облака обладающих снов,
нечет вычел, чучел сличил,
чопор учёл, через плечо кумачом
обмотал торс, переломал Doors
колкие пласты, тени винила
ломтями хватали за талию
светлоокие пальцы Отелло,
шептали: а ты хотела быть Богом,
быть страусом в головоломных песках,
ящеркой в костяных руках,
мошкой меж пальцев, окольцованных
гипнотическими кастаньетами...
Цепкий паук седины на висках
ткёт бледных узоров
невыносимый позор.
Непереносимую ношу выдумал в приступе риска
суицидальнозависимый вор,
свивший гнездо на плече альпиниста,
к белоснежному бреду
протянувшего нить упования.
Страхуй меня, Скалли,
а я прикрою тебя изнутри!
Лучами лупит тарелка
по вылупленным глазам,
зелёная тушка пришельца
лежит на столе, не слезам
верят Москва и Пхеньян,
морг моргает, морзянкой
подсказывая ответ,
Фокс Малдер, танцуя фокстрот,
пробует в рот себе пистолет
поместить, регулируя йогой
рвотный рефлекс,
чёрный такой пистолет,
не иначе с Большого Каретного
занесённый ветрами
в джерсийского сумрака
маркий кошмар.
Те, что москитно роятся над нами,
втыкают в гипофиз антену –
дотошный комар
нос не подточит,
подотчётен будучи ночи
в засвеченной плёнке дня.
Малдер и Скалли ласкали
оскаленные останки Коня,
не столько из тройки, сколько из Трои.
В круг, куда помещаются двое,
втиснутся трое, если не четверо,
эйдос его трансформируя до квадрата...
Позовите необратимого брата,
из двух братьев брат-два страшнее,
позовите ж его скорее!
Пусть прикончит меня,
оборвав цепочку многословия моего.
Трудно принадлежать к поэтическому сословию,
хочется стать Маяковским
и устранить себя как причину
дрогнувшим ногтем на пальце мужчины.
Настоящего ящер кишаще-роящийся,
запертый в ящик Пандоры,
обрящет искомое щастье своё,
становящееся слоями эха коптящего.
Суженый твой слишком суженный,
Скалли, а ты слишком плотная,
надо худеть до ментального сквознячка.
Соседка кричит за окном: Кузя, Кузя! –
зовёт брата-два, заявленного
на место Морфея, ленивца-покойника.
(Он покажет нам Кузькину Мать! –
говорили они про  н е г о,
изморозью уважения остеклянив глаза.)
Остановите меня скорее,
позовите же дворника с гребнем,
пусть сгребёт меня с подоконника яви
в целлофановую суму отребья!
Жабообразною влажною жалостью
поглоти меня, тишина,
и накрой ладонью своей усталости
просочившегося в сумму дня.
Зубри, циркач, церковный устав,
пока не уснёшь, устав,
гармошкой сморщишься,
сморенный сна морем.
Тьма, полыхнувшая из-под глаз
усталым символом муторного дозора.
Сплющите радиус моего кругозора!
Лапай меня липкой лапой, Морфей,
кот учёный, освободившийся
под колесом от цепей.

P.S. Всё это происходило со мной 15 августа 2013 г., с 11:25 до примерно 13:40. Морфеем звали котёнка, которого моя жена отдала соседке слева, он был из числа трёх братьев-близнецов, двое из них остались у нас и были названы Кузями (Кузя серый и Кузя желтоватый). Морфея задавил на своём автомобиле сосед справа. Безутешной хозяйке мы отдали его брата-близнеца, Кузю серого, как две капли похожего на дорогого мертвеца. Утром 15 августа я вернулся с работы домой, лёг спать в 8:00, проснулся в 11:25... Дальше вы всё знаете, вышеизложенный отчёт проливает достаточно света на события.